Стоял такой красивый день. Теплый и полный жизни. Я не могла совместить его с этим видом. Пайпер посмотрела на меня, и устало улыбнулась. — Дай ему время, — сказала она, как будто он нас совсем не слышал. А у меня был выбор? После того дня каждый поход в сад требовал огромной силы воли. Воздух душил и напрягал меня, голодные растения высасывали землю со зверским аппетитом. Можно было увидеть, как они растут, прижимая свои толстые зеленые языки к черной земле. Они эгоистично поднимались, желая воздуха. Как только я заходила туда, я не могла дышать. Я чувствовала приступ клаустрофобии, я задыхалась, отчаянно думая о приятном, чтобы Эдмунд не смог проникнуть ко мне в голову и понять, насколько ужасной, разъяренной и виноватой я себя чувствовала. Но не думаю, что он вообще пытался. Он все еще сидел там, такой же неподвижный и холодный, как статуя мертвого ребенка. Каждый день я все реже сидела с ним. Меня одолевал страх, а жуткая белизна сада ослепляла меня. Я придумывала отговорки, полностью погружая себя в работу на ферме. Надо было многое сделать, поэтому я выставляла себя дурой и думала, что никто не замечает очевидное. Это было не похоже на проблемы с едой. Все знали. Через несколько дней я очутилась одна в сарае с Айзеком. Пайпер отправилась встречать Джонатана, возвращавшегося после недели в больнице. Путешествие занимало так много времени, что ему имело смысл оставаться там, на долгие смены, а не возвращаться домой. В этот раз Айзек посмотрел мне прямо в глаза, так, как он смотрит на собак. — Поговори с ним, — сказал он без вступления. — Я не могу. — Зачем же тогда ты приехала? — Он не будет меня слушать. — Он слушает. Он не может не слушать. Именно это, главным образом, привело его к такому состоянию. Я знала, что кто-то из них расскажет мне всю историю, но не решалась спросить. Я не решалась узнать. Я посмотрела Айзеку в глаза, наполненные странной смесью теплоты и бесстрастия. Я видела, что он переживал за Эдмунда так же сильно, как и за любого человека. И внезапно все, что скопилось во мне за все эти годы, поднялось к глотке, словно рвота. Оно было сильным, словно яд. Я не могла перебороть его или изменить во что-то более приемлемое. — ЕСЛИ ОН ТАК УСИЛЕННО СЛУШАЕТ, — закричала я, — ТО ПОЧЕМУ ОН НЕ МОЖЕТ УСЛЫШАТЬ, ЧТО ПРИЧИНА МОЕГО ВЫЖИВАНИЯ ВСЕ ЭТИ ГОДЫ — ЭТО ОН? — Он знает, — сказал Айзек. — Он просто забыл, что такое верить. Долгое время я молчала. — Сад пугает меня. — Да, — сказал он. Мы уставились друг на друга, и я увидела то, что мне было нужно. — Продолжай говорить ему, — спокойно произнес он, а затем продолжил кормить поросят. Больше ничего не оставалось делать. Я продолжала говорить ему. Я возвращалась в сад и сидела с ним час за часом, повторяя это снова и снова, и большую часть времени я чувствовала, как закрываются двери, потому что он не хотел слушать. Я была настроена решительно. — ПОСЛУШАЙ МЕНЯ, ТЫ, УБЛЮДОК. Он не шелохнулся. — ПОСЛУШАЙ МЕНЯ. В конце концов, что-то произошло. В конце концов, тепло и запах, и медленное жужжание пчел заманили меня, подействовав на мой разум, словно опиум. Глубоко запрятанный страх и ярость, наполнявшие меня все эти годы, стали раскрываться. Я тоже начала открываться. — Я люблю тебя, — сказала я ему, наконец-то. А затем я повторяла эти слова снова и снова, пока слова перестали быть похожими на слова. Наконец он повернулся ко мне, его глаза ничего не выражали, и он произнес. — Тогда почему ты оставила меня? И тогда я попыталась объяснить наше путешествие и тот день, когда мы с Пайпер пришли в дом, надеясь найти его там, как зазвонил телефон, как зазвучал голос моего отца на другом конце провода, и как все эти годы я желала не поднимать в тот день трубку, но я сделала это, и к тому времени, как я поняла, что он планировал для меня, я уже ничего не могла поделать, потому что он знал, где я была, и у него были Международные связи. Что, несмотря на мое путешествие и победы над превратностями судьбы, я все еще оставалась пятнадцатилетним ребенком, увязшим в войне, бессильным перед Официальным Медицинским Сертификатом, Требующим Немедленной Госпитализации. Заграницей. Мой отец думал, что действует в моих интересах. Эдмунд отвернулся. Конечно же, он знал эту историю. Должно быть, он слышал ее сотни раз от Пайпер. Полагаю, ему нужно было услышать ее от меня. Я наклонилась, взяла его руки в свои и приложила их к своему лицу. Когда он попытался высвободить их, я не дала ему этого сделать. А затем, не интересуясь, слушает он или нет, я рассказала ему все остальное. Я рассказала ему обо всех тех годах, когда я проживала заново каждую секунду нашего времени, о годах, когда я пыталась найти его, о годах, в которых не было ничего и никого больше. И каждую минуту каждого года я пыталась вернуться домой. Мы сидели там, когда день сменился сумерками, а сумерки вечером. Затем поднялась луна, и созвездия стали передвигаться по небу. Я говорила, а он слушал. Мне потребовалась почти вся ночь, чтобы рассказать ему, но я не остановилась, пока не рассказала все. И когда мне надо было уже отпустить его руки, потому что мои заледенели, устали, съежились, я не смогла. Мы сидели так близко друг к другу в белом саду, освещенным холодным белым светом звезд, согревая друг друга. — Хорошо, — сказал он наконец-то, и он сказал это вслух, его голос странный и вымученный, как будто он забыл, как надо разговаривать. Только это. Хорошо. А затем он высвободил свои руки из моих, взял мои, окоченевшие и замерзшие, закутал их в свои теплые. Это было начало. Глава 5 По словам Пайпер, после Оккупации большинство юношей забрали в армию, и многие городские жители стали переселяться за город, где, как полагалось, было безопасней. Стали возникать кооперативы, следившие за порядком и чтобы все были накормлены. Пайпер встретила Джонатана в кооперативе; он работал с одним из докторов, она управляла доильным помещением. Не было никакой необходимости в ухаживаниях; однажды они просто встретились и с тех пор были вместе. Теперь он жил с ними; именно Джонатан ответил на мой телефонный звонок из Лондона. Они с Пайпер были хорошей парой. Она была серьезной и нежной, он был вспыльчивым и забавным, полностью отдавая себя миру, чего не хватало ее семье. Мне он сразу же понравился. Будучи чужаками, мы расценивали свои роли, как будто удосужились ранга Привилегированных Хранителей. Я знала, он защищал ее, как только мог. Джонатан рассказал обо всех тех годах после моего уезда. В конечном итоге школы снова открыли, сельские магазины стали продавать еду, появилась система сбыта. Черный рынок предлагал все: от импортных наркотиков до новой обуви, были бы деньги. — Тогда наступили тяжелые времена для многих людей, — сказал он, а Пайпер посмотрела на свои руки. — Так много смертей. — Расскажи мне, что произошло, — сказала я однажды поздним вечером, когда небо стало розово-золотым, а последние лучи заходящего солнца все еще освещали сад. Я знала, что Эдмунд с Айзеком выжили, но это все, что я знала. Я не знала, как или что они видели. Что они делали. Пайпер молчала, поэтому последнюю часть истории я услышала от Джонатана. По словам Джонатана, Эдмунд и Айзек спокойно прожили все лето на Ферме Гейтсхед, так же как и мы с Пайпер в Рестон Бридж. Затем все изменилось. Ситуация ухудшилась, они услышали отчеты о жестокости и насилии. И Эдмунд, и Айзек знали, как знали о многих других вещах: что-то должно произойти. Они пытались предупредить людей, пытались поговорить с Доктором Джеймсоном. Он выслушал их с сочувствием. Но они знали, что потребуется невероятный объем веры, чтобы кто-то начал действовать. Маленькое общество слишком хорошо устроилось и было слишком напугано, чтобы бежать и прятаться в лесах, потому что пара ребятишек что-то там почувствовали в воздухе. Этого было недостаточно, чтобы заставить их уйти. Их нельзя было винить, особенно теперь. Айзек знал, что его главная обязанность — выжить и убедиться, чтобы Эдмунд тоже выжил. Но Эдмунд видел все иначе. Он думал, что если уйдет, то обречет всех этих людей на верную смерть. Впервые они подрались. Айзек оказался сильнее. Он обратил всю свою силу воли на Эдмунда. Запугивал его. Он делал то, что было необходимо, чтобы они остались в живых. И они выжили. Но это разделило их; Айзек смог жить с последствиями, Эдмунд — нет. Они стали прятаться вместе, но это было слишком опасно. Местность кишела солдатами и линчевателями. Айзек знал — чтобы выжить, им надо двигаться. Он пытался убедить Эдмунда вернуться домой, но тот не возвращался. Или просто не мог. В конечном итоге, Айзек сделал то, о чем никогда раньше даже и подумать не мог, он оставил Эдмунда позади. Возможно, он надеялся, что Эдмунд пойдет за ним. — Некоторое время Айзек прятался в деревне. Джонатан посмотрел на Пайпер, она отвернулась. — Он пришел сюда через два дня после твоего уезда. Я судорожно вдохнула, как будто меня сильно ударили по животу. Такие вещи разбивают вам сердце, когда вы думаете, что уже нечего больше разбивать. Джонатан сделал глубокий вдох. — Когда Айзек ушел, Эдмунд вернулся в Гейтсхед, несмотря на то, что знал, как это опасно. Он работал и жил бок о бок со всеми теми людьми несколько месяцев, и, возможно, если бы он смог предупредить другим образом, объяснить все четче, заставить их слушать, он смог бы спасти их. — Но, очевидно, он не смог. Должно быть, в конечном итоге, он сдался, убежал, когда увидел, что не сможет больше ничего сделать.