– Прости. – Все в порядке. Ты же не знала. Они зашли в лифт, парень нажал два раза на крутящийся глаз в отверстии стены и в тот же момент лифт поехал вверх. – Почему ты мне рассказал про Анкэля и Микото? Лифт остановился на втором этаже, друзья вышли и пошли к своей временной комнате. – Потому что мы идем к ним. – В смысле? Зачем? – Мы должны им помочь. Говорят, что главный лидер сопротивления – Анкэль начинает сдаваться. А это очень плохо. – Почему? – недоуменно ответила девушка. Мегуми легла на кровати, а призрак открывал окно и тут же в комнату задул свежий ветер. – Очень важно, чтобы камикакуси освободились в праздник фонарей. До следующего Обона Анкэль не сможет помочь. – Почему? – У него не останется сил помогать восстанию. Он сейчас кое-как держится, – призрак сел на кровать рядом с подругой. – А чем же так важен Анкэль? Почему именно его роль в этой революции важна? – Это его судьба, свергнуть тирана. И никто кроме него не исполнит эту цель. *** Скрип двери. Анкэль сделал шаг вперёд – в темноту ночной таверны. Сегодня, лишь сегодня, здесь не было ни одного живого человека, даже хозяина, что всегда, даже в самые трудные времена, стоял за стойкой и разливал горячее, терпкое вино по бокалам, возвращая любому желание жить и дышать. Желание смотреть вперёд и идти дальше, к башне. Стойкий аромат винограда, дуба, который наполнял всё вокруг, и табачного дыма. Даже несмотря на то, что никого здесь не было, эти запахи никогда не покидали помещение, навсегда впитавшись в его стены, проникнув в самую глубину столов, под полы, сливаясь с каждым бокалом и посудой. Запахи, которые останутся здесь, даже если сжечь таверну дотла. Сегодня здесь не было ни одного человека. И Анкэль это не изменил. Он давно, так давно, не чувствовал себя живым, продолжая втягивать воздух сквозь бледные и сухие губы лишь на бывшем когда-то важным желании победить. – Ты внутри, – обращается он в пустоту. Голос юношеский, тонкий, в котором не было ни капли эмоций. Сломанный. – Я не вижу, но понимаю. Не горит ни одной свечи, двери и окна – плотно закрыты, так, что лучу света не попасть в помещении, позволяя мальчику и кому-то ещё, неосязаемому, тихому, скрываться в полной темноте. Анкэль знал эту таверну. Шагнул вперёд, и вправо, и снова вперёд, в обход столов и мест, которые скрипят при шаге. Анкэль знал эту таверну. Дошёл до самого угла, между барной стойкой и стеной, от которой особенно разносился запах влажной древесины. Он медленно сползал по ней спиной, закидывая голову назад. Анкэль знал эту таверну. Лучше, даже чем её хозяин, лучше, чем хотел сам. – Бог помог бы тебе, – отозвался наконец голос откуда-то из глубины таверны. Микото редко видел мальчика таким: чаще бард играл на лире, с улыбкой идя вперёд, распевая песни свободы, чтобы никто, совершенно никто из людей не пал духом, не потерял ту искру, которая превращается в смертоносное пламя, сжигающее даже башни тиранов. Жаль лишь, что сам Анкэль давно погас. Он закрыл лицо руками, закапываясь пальцами в чёрные волосы. – Да не хватит твоей веры, – Микото устало опустился перед ним, зависнув недалеко от лица, не в силах разобраться, что отражается на лице кажущегося сейчас таким маленьким мальчика. Анкэль ничего не ответил. Вера. Вера в победу, в свободу, в мир. Когда же он её потерял? Почему он больше не хочет закрыть глаза и позволить ветру развивать свои косы, наслаждаясь каждым касанием, даже когда холодные льдинки оставляли едва заметные царапины на его коже. – Ночь в окнах, – тихо сказал Анкэль, подтягивая к себе колени. Плащ не укрывал от пробирающего до костей холода. Ночь – его время. Но. Не сегодня. – И ночь – смерть твоя. Микото знал, зачем они здесь, знал, что произойдёт. И ему уже не страшно. Анкэль закрыл глаза, обхватывая колени руками, уже не вздрагивая, и лишь застыв, будто кукла. Он молчит. Утром, с рассветом, он выйдет на улицу, вновь улыбнувшись и ударив по струнам лиры, беря самые высокие ноты своих песен, так, чтобы его услышали все с самых дальних уголков города. Это – чистая и светлая сторона восстания, которая проходит под солнцем и светом дня, та, что останется в легендах и летописях. Про неё будут говорить люди и восхищаться дети, она станет путеводной звездой для потомков, которые так же решатся на борьбу за свободу, против тирана. А пока Анкэль поднялся на ноги и сделал шаг к барной стойке, опуская руку за неё, пальцами нащупывая нужный ему предмет. А потом возвращается в угол, теперь крепко, до боли, сжимая рукоять кинжала. Темнота. Та самая сторона, скрывая во мраке, про которую предпочтут забыть. Не упоминать даже в самых подробных пересказах, только бы не опорочить честь мятежников и их чистые стремления. Анкэль коротко рассмеялся. – Тяжко мне, – глубоко вдыхая, бросает мальчик. Его голос, напоминающий мертвеца, без капли жизни в пустых звуках. Будто всё, что у него было, он вкладывает в песни, оставаясь ни с кем в конечном счёте. – Холодно мне. Микото не мог ему помочь – и это сводило с ума. Лишь ветер, лишь простой дух. Да и погода была ни при чём. Они сидели, в полной тишине, прерываемой лишь тяжёлыми вздохами, болезненными и хриплыми. Мальчик даже не подозревал, как сильно постоянный холод и сильный ветер разрушают его здоровье. И всё же он знал, что не доживёт. Даже не смотря, на то что был уже мертв. Наверное, поэтому его первыми словами для ветерка была просьба увидеть мир вместо него. – Холодно мне, - ещё крепче кутаясь в плащ, пряча под ним кинжал, бросил Анкэль, и голос его впервые сорвался, задрожал, то ли от смеха, то ли от боли. Он не знал, ничего не знал, ему хотелось лишь спрятаться и сбежать от того, что сегодня произойдёт. Но бежать некуда. Тиран, сидящий на башне, его ветры, заполняющие весь остров Камикакуси, стены, сквозь которые не прорваться. Хотелось кричать. Но кричать – опасно, а ещё – он точно знал – крик сорвёт голос, и бард больше не сможет петь. Хотелось плакать. Но слёзы. Слёзы закончились, когда-то давно, ещё когда гибло всё, что могло сберечь мальчика от трудной судьбы, ещё когда Инари установила свою власть. Теперь только вперёд, навстречу ветрам, которые оставляют царапины на лице, к вершине башни, вперёд, за летящим ветерком, ведь есть смотреть только на маленькое существо – можно не замечать всей крови и боли вокруг, вперёд. Анкэль глубоко вдохнул, прислушиваясь. Шаги. За таверной всегда ходили, даже ночью, но эти – отличались. Сопровождаемые звоном стальных лат и мечей, ударяющихся о ножны, они извещали о идущей каре за все грехи, они – верные воины тирана, они – городская стража, борющаяся с повстанцами.