Вступление «Если собака кусает человека — это не новость, если человек кусает собаку — это новость». Эти слова приписывают разным людям, и, конечно, не случайно — за последние несколько столетий их могли бы сказать многие. Новости сначала читали в газетах, потом слушали по радио и смотрели по телевизору, теперь читают, слушают, смотрят в интернете — и они, начиная с XIX века, играют все бoльшую и бoльшую роль в нашей жизни. Говорят, что богатство Ротшильдов произошло от того, что Натан Ротшильд раньше всех успел узнать о поражении Наполеона и по дешевке скупил британские ценные бумаги, пока все пытались от них избавиться. Вовремя преподнесенные новости могут способствовать началу войны или, наоборот, поднять борьбу за мир; уничтожить репутацию уважаемого человека или прославить никому не известных людей. Про британского магната Альфреда Хармсворта (одного из претендентов на авторство фразы о собаке), чьи газеты перед Первой мировой войной разжигали антинемецкие настроения, говорили, что «после кайзера он сделал больше, чем кто-либо из ныне живущих, для приближения войны». Уотергейтский скандал, раскрученный журналистами «Вашингтон пост», привел к отставке американского президента Ричарда Никсона. Примеры можно приводить бесконечно. Чем больше развивались технические возможности сообщения людям новостей, тем большее количество читателей/слушателей/зрителей можно было охватить своим влиянием. В XVI—XVII веках первые газеты были доступны немногим — тем, кто мог себе позволить их купить и к тому же прочитать. Но уже кардинал Ришелье, раньше других оценивший значение пропаганды, понял, что для укрепления королевской власти нужны не только мушкетеры или гвардейцы. Великий кардинал стал специально привлекать литераторов, поддерживал их, приплачивал, поощрял их творчество. Естественно, предполагалось, что за это они должны будут высказываться в том духе, который был нужен их покровителю. В противном случае… Ну, ничего страшного не происходило, но критика, уже процветавшая в то время, вполне могла вдруг дружно наброситься на вольнодумца — разумеется, «исключительно по художественным соображениям». Ришелье поддержал идею создания Французской академии — и сегодня одного из самых уважаемых французских культурных институтов, занимающегося выработкой стандарта французского языка. Когда критики обрушились на пьесу Пьера Корнеля «Сид», Ришелье увидел в этом сугубо литературном скандале возможность увеличить влияние «своей» Академии, которая с тех пор часто выступала арбитром в литературных спорах и приобретала все большее и большее влияние. С 1631 года в Париже начинает выходить La Gazette — тираж ее составлял 1200 экземпляров, что для того времени было необычайно много. Ее основатель Теофраст Ренодо получил привилегию от Ришелье — «право печатать и продавать всем, кому он посчитает нужным, новые газеты и рассказы обо всем, что произошло и происходит как внутри, так и за пределами королевства, доклады, текущие цены на товары и другие публикации». Кардинал лично присылал ему те документы, которые считал нужным донести до широкой публики. Целое бюро переводчиков готовило к изданию новости о происходившем в других странах. Но Ренодо быстро понял, что на одной политике не заработаешь, и начал публиковать развлекательные материалы и частные объявления. В XIX веке газеты стали уже доступны очень многим, сотни мальчишек-газетчиков бегали по улицам Парижа, Лондона, Берлина, звонко выкрикивая новости. Новость стала товаром, приносящим деньги и власть. Один английский историк сказал о Хармсворте: «Грамотно используя новости, он мог уничтожить кого угодно. Он стремился не к влиянию, а к власти, и в конце концов лишился и того и другого». Но прежде, чем влияние (или власть?) Хармсворта ослабеет, он будет возвеличивать одних и губить других. Публикации в его газетах о ходе военных действий и готовности Великобритании к войне в 1915 году обрушили министерство Генри Асквита, а в 1916-м помогли стать премьером Дэвиду Ллойд-Джорджу. Влияние его прессы было настолько велико, что к тому месту на побережье, где находился дом Хармсворта, немцы отправили броненосец в надежде избавиться от всемогущего журналиста. Но если новости — это власть, то значит, их можно использовать для борьбы со своими противниками или для возвеличения какой-либо политической силы. Правители, политики, партии быстро поняли, как важно вовремя оказаться на первой полосе газеты или в телевизионном шоу в прайм-тайм. Они оценили, каким мощным оружием стала пресса для пропаганды своих идей и критики чужих. Если новости — не только власть, но и деньги, то как повысить на них цены? Как привлечь внимание именно к своим новостям? Если сегодня никто не кусал собаку, то, может быть, придумать такую историю? Конечно, исключительно в благих целях. Если на самом деле человек пнул собаку ногой, то, может быть, стоит чуть-чуть, ну совсем немножко, подправить историю? Так начинается борьба за читателя. Джеймс Гордон Беннетт — старший и младший, отец и сын, хозяева газеты «Нью-Йорк Геральд», многому научились сами, методом проб и ошибок. В 1861 году тираж газеты составлял 84 тысячи экземпляров, и издатели с гордостью называли ее «самой широко продаваемой газетой в мире». Не исключено, что так оно и было. Беннетт-старший сказал, что задача газеты — «не воспитывать, а удивлять и развлекать». И понеслось. Их газета писала о скандалах и сплетнях, одной из первых начала использовать иллюстрации и платить журналистам за расследования. Именно Джеймс Гордон Беннетт — младший отправил Генри Стэнли в Африку на поиски пропавшей экспедиции Давида Ливингстона. Новостные поводы отыскивают, откапывают, на худой конец придумывают. Новости всем нужны. Их слушают, смотрят, читают, обсуждают. Ими промывают мозги. Их используют в самых разнообразных целях — чтобы заработать денег, чтобы добиться тех или иных политических целей, чтобы прославиться самим, чтобы опозорить других. «Знание — сила» — повторяем мы уже много веков вслед за Фрэнсисом Бэконом, обычно подразумевая под этим необходимость хорошо учиться. «Информация — сила» — все чаще говорят в нашем информационном обществе. Кофи Аннан, генеральный секретарь ООН, заявил: «Знание — сила. Информация приносит свободу». А вот американская феминистка Робин Морган сказала: «Знание — сила, информация — сила. Засекречивание либо утаивание знания или информации может быть проявлением тирании, замаскированным под смирение». «Если вы контролируете информацию, вы можете контролировать людей», — пришел к выводу писатель Том Клэнси. А писательница Этель Уоттс Мамфорд высказалась куда циничнее: «Знание — сила, если ты знаешь что-то о нужном человеке». Социолог Роберт Стотон Линд подошел к этому вопросу с другой стороны: «Знание — сила, только если человек знает, на какие факты ему не надо тратить время». Очевидно, он имел в виду просто правильный отбор информации. А что, если этот отбор совершают за нас журналисты, идеологи, власти? Те самые, что контролируют информацию, чтобы контролировать людей? Удивительным образом способы контроля над информацией очень мало меняются с течением времени. Развиваются технические средства — это безусловно. Но сами способы подачи фактов, их изложения — правдивого или лживого, манипуляции ими — а значит, и нашим мышлением, — почти не меняются от века к веку. И чем лучше мы будем понимать, каким образом используют информацию те, кто нам ее сообщает, тем больше у нас будет возможностей противостоять тому, что нам хотят навязать, и тем легче нам будет сформировать собственное мнение. Знание — сила. Информация — сила. Искаженная информация — страшная разрушительная сила. Оставим за собой право разобраться самим, кто кого укусил — человек собаку или собака человека. Часть 1. «Мы» — «они»: образ врага Глава 1. Нет никого ужаснее наших врагов «Я — последняя буква в алфавите». «Не надо „якать“, думай больше о других» — так нам твердят с самого детства. И это все хорошие слова и правильные мысли. За ними стоят образы дружеских улыбок, песен у костра, протянутых друг другу рук. Как хорошо, когда ты не одинокое «я», а радостное и дружелюбное «мы». Но всегда ли «мы» дружелюбно? И кто такие «мы»? Можно ответить на этот вопрос по-разному, но один из ответов, наверное, будет такой: «мы» — это не «они». Потому что если есть «мы», значит, обязательно где-то существуют и «они», и главное, — нам сразу понятно, что эти самые «они» не похожи на «нас». А непохожих мы не любим. «Мы победили, и враг бежит, бежит, бежит» — важнейший лейтмотив огромного количества текстов. «Мы победили в войне против фашизма». Здесь под «мы» подразумевается советский народ. Включены ли в это «мы» американцы и британцы? Вряд ли. Англичане в стереотипном представлении, которое тщательно насаждалось и насаждается книгами, статьями и фильмами, отсиживались у себя на острове (под обстрелом ракетами Фау-1 и Фау-2), второй фронт открывать не хотели (в раскаленных песках Египта — разве это фронт? в Марокко — разве фронт? в Италии — разве фронт?), а про американцев и говорить нечего — пытались откупиться тушенкой по ленд-лизу (на самом деле — студебеккерами, самолетами, стратегическими материалами), где-то на краю света дурью маялись (вели невероятно тяжелую войну с Японией), сепаратный мир заключить хотели (сказка, привет Штирлицу!), атомную бомбу сбросили на мирные города, даже две (в августе 1945-го СССР против этого совершенно не протестовал). «Мы победили в Куликовской битве». Ой, а эти «мы» — это кто? Как кто? «Мы»… Россия. Как на стадионе: «Ра-си-я! Ра-си-я!» Ну, русские люди, которые победили татар. Интересно, что по этому поводу думают жители Казани? А жители Рязани, чей князь Олег Рязанский показал Мамаю броды через Оку? А жители Касимова, города, который долгое время был центром Касимовского ханства? Они что же, все не «мы»? «Мы» — это какое-то крайне расплывчатое и не ясное понятие, как только его начинают применять не к маленькой семье, не к дружеской компании или школьному классу, а к каким-то более существенным общностям. В былые времена все было понятно: подданные русского царя — это «мы», а остальные — «они». Вывод: вмешиваться в «наши» дела не надо. В 1831 году Пушкин написал стихотворение «Клеветникам России» — реакцию на охватившее Европу возмущение тем, как жестоко российские войска подавили Польское восстание. Это гениальное стихотворение — одно из самых ярких и блистательных проявлений идеи о том, что существуют «мы» и «они». О чем шумите вы, народные витии? Зачем анафемой грозите вы России? Что возмутило вас? Волнения Литвы? Оставьте: это спор славян между собою, Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою, Вопрос, которого не разрешите вы. «Народные витии» — ораторы, очевидно, депутаты британского парламента, или французского национального собрания, или, на худой конец, журналисты, возмущенные «волнениями Литвы». Восставшее против угнетения Николаем I Царство Польское не случайно «по старинке» названо Литвой. Ведь это давний «домашний, старый спор», «спор славян между собою». А кто нас, славян, поймет? Оставьте нас: вы не читали Сии кровавые скрижали; Вам непонятна, вам чужда Сия семейная вражда. Дальше выясняется, что «они» не только нас не понимают, но еще и ненавидят. Для вас безмолвны Кремль и Прага; Бессмысленно прельщает вас Борьбы отчаянной отвага — И ненавидите вы нас. Прага в данном случае — вовсе не столица Чехии, а предместье Варшавы, где в 1794 году Суворов устроил невероятную резню, залив город кровью. Для Пушкина это важнейший момент в отношениях славян, но такой, который стоит упомянуть, противопоставляя себя «народным витиям». Получается, что даже конфликты — это наши конфликты. Дальше заходит речь о том, как много, несмотря на свою непохожесть на Европу, Россия для «них» сделала. За что ж? Ответствуйте, за то ли, Что на развалинах пылающей Москвы Мы не признали наглой воли Того, под кем дрожали вы? За то ль, что в бездну повалили Мы тяготеющий над царствами кумир И нашей кровью искупили Европы вольность, честь и мир? Александр Сергеевич, это вы о победе над Наполеоном или о событиях 1945 года? Затем следует торжественное провозглашение готовности сражаться с «ними» и удивительным образом приводятся именно те доводы, которыми дипломаты и журналисты (может быть, даже не очень хорошо помнящие о существовании этого стихотворения) оперируют и сегодня. Вы грозны на словах — попробуйте на деле! Иль старый богатырь, покойный на постеле, Не в силах завинтить свой измаильский штык? Иль русского царя уже бессильно слово?