– Сам виноват, – безжалостно сказал Лаврик. – Кто светился с пушкой за поясом? Кто гнусные предложения делал? Кто извиняться с букетиком приходил? Только он считает, что все для отвода глаз – в особенности после того, как фотки увидел. Зачем, кстати, ему фотки подсунули? – Понятия не имею, – сказал Жора. – Сам голову ломаю – не по уму как-то. А я что? Мое дело телячье. Фотки мне Алинка приперла, сказала тебя, Кирилл, вызвонить, а остальное потом узнаю. Ну, когда ты у меня сидел, брякнул Миша, велел нам обоим катить к Горскому. – А Кирилла кто тебе вербануть поручил? Снова Миша? – Ага. Мне-то самому нафиг такие игры? Что велели, то и сделал. Платят-то хорошо, работа непыльная… С мандаринами настолько хлопотней было… Фомич это, точно вам говорю! Хрен его знает, отчего он вдруг начал по-новому, но мне это знать – нахрен… – Тут такое дело, чадушко, – сказал Лаврик. – В Фомича папа, который секретарь и куратор органов, не поверит. Опять-таки в силу вбитых временем и идеями взглядов. Они ж знакомы шапочно, где-то пересекались, да к тому же ты, может, слышал, Фомича собираются в кандидаты в члены ЦК выдвигать, если стройку века успешно завершит. Понимаешь, для него Фомич – классово близкий. Тоже старый партиец, тоже повоевал, а теперь развитой социализм строит в самом прямом смысле, и который год. Не может, по его разумению, такой товарищ с бабами вот так… Старого закала человек, я ж тебе говорю. И по всем раскладам крайним ты идешь – с твоей-то биографией и репутацией. Вот в тебя папа поверит на счет раз. Ты в его жизненную философию тоже укладываешься – но уже со знаком минус… А поскольку он органы курирует… Соображаешь, что с тобой будет? – он вдруг резко оборвал, переменил тон с напористого на слегка скучающий. – А в общем, нет мне нужды колоть тебя до донышка. С тобой или без тебя, но Верку мы найдем. Мы умеем. И стрелочки опять к тебе потянутся, жирные такие… Ну ведь сунул ты ее у магазина в машину? И никакого Фомича, а также прочих Горских-Мишенек рядом и близко не было… – Да не совал я ее! – прямо-таки взвыл Жора. – Сама села! – Ну-ну? – оживился Лаврик. – У магазинчика? – Ага! Был звонок от Миши: тогда-то и тогда-то быть у магазина, забрать Веру. Я припоздал минут на пять – царапнулись там с одним козлом на перекрестке, пришлось ему тугрики давать, чтоб не ныл насчет ГАИ. Она еще фыркнула – мол, опаздываю. Я подъехал, она уж там прохаживалась, дымила нетерпеливо этак… Миша сказал, она сама скажет, куда везти… Она и сказала. К Фомичу. Оттого-то я и уверен железно, что это все же Фомич. – Ну-ка, подробней? – А что подробней? Села, сказала – к Фомичу домой. Я и отвез. Там ей Силуяныч калитку открыл… – Это кто? – А он у Фомича за все про все – сторожит, садовничает, убирается… ну, за все, в общем. Год назад на стройке два пальца на руке тросом отхватило, третью степень инвалидности дали, ну, Фомич его давно знал как работягу толкового, вот и пригрел на хорошей неофициальной зарплатке… Ну вот… Силуяныч ее встретил, калитку за ней закрыл… встретил, как будто знал, или предупредили, что будет такая… А я уехал – что мне там делать? Что поручили, то и сделал. – Молодец, – сказал Лаврик. – Верю, что исповедовался полностью. Можешь за хорошее поведение набулькать себе рюмаху… но только одну, ты мне еще нужен в ясном разуме… Жора обрадовано схватил бутылку, наплескал, проливая на скатерть, одним глотком забросил коньяк в рот, даже не поморшась. Лаврик сказал задумчиво: – Только получается, Жора, что ты опять крайний… – …Говорю, отвез – и все… – Жора… – укоризненно протянул Лаврик. – Ты что, баб не знаешь? В твои-то взрослые года, с твоим-то с ними опытом… Бабы – оне коварные. Вот изымем мы ее от Фомича… а мы изымем, есть такая инструкция. И что, она будет признаваться, что сама села и поехала? Да она наплетет с три короба: мол, ты ее перехватил у магазина, пистолетом застращал, запихнул в машину и велел сидеть тише воды и ниже травы, покуда не приедете куда надо… Она и сидела, бедняжка такая, насмерть твоей пушкой запуганная. И еще, чего доброго, наплетет, что и в «Жемчужину» ты ее под пушкой приволок, грозил, что в море спустишь с камнем на шее, если упрямиться будет. Что печально, это выглядит тем убедительнее, что ты до этого, как уже обсуждалось, пару раз засветился. И знаешь, что самое смешное? Тебе даже шить ничего не надо. У нас в УК нет такой статьи – «похищение человека», это в Штатах она имеется. Зато, говорю тебе, как старый мусор, в два счета клеится другая статья: «бандитизм». В твоем случае еще и вооруженный. А по этой статье, Жорочка, есть «вплоть до высшей меры». Если папа осерчает… На Жору было жалко смотреть – был человек, хоть и дрянноватый, а стала медуза… – Ребя… гражданин начальник! – возопил он с натуральной слезой в голосе. – Ну, это ж не я! – Не веришь, что она так именно про тебя и напишет? Ей же нужно не блудью выглядеть, а жертвой похищения сексуальных маньяков… – Верю! – охнул Жора. – Они, сучки, изворотливые… Слушайте…. Я ж вам лично ничего такого не сделал, наоборот, Кириллу вон пару косых дал, Алинку ему подставил… Ну, ничем ведь я вас не обидел! – Договориться хочешь? – усмехнулся Лаврик. – А кто б не хотел? Ну может, можно как-то… Добром разрулить, чтоб и мне, и вам… Если что, я наизнанку вывернусь, напишу все про всех, любые мелкие деталюшки, любые подробности… У меня, кстати, свидетель есть, что она сама ко мне салилась – как раз Васька подъехал пивом закупаться, он видел… Да и Силуяныч свидетелем, он мужик простой, ни при каких делах, если его взять за шкирку и колонуть, все выложит… До донышка вывернусь! Ну, на кой черт мне подрасстрельная статья?! Лаврик усмехнулся: – Знаешь, в чем твое цыганское счастье? Да в том, что папаня папаней, но, кроме него, у нас и свое начальство есть, а у начальства свои расклады. Сложная у них там жизнь, на верхотуре… но в эти их дела я не лезу по тем же причинам, что и ты в дела боссов не лезешь – погонами не вышел. Одно знаю: хотя папаня и куратор, это еще не значит, что он нашей конторой командует, как оловянными солдатиками, у моего начальства свои жизненные планы. Намекнули мне кое-что… Не по доброте душевной я тебя постараюсь вытащить, а оттого, что так карта легла. Моему генералу ты не так уж и интересен, как птичка мелкая. Ему бобер нужен вроде Фомича. Совсем другой коленкор, смекаешь? Пусть папаня в Фомича и не верит, но когда мы толстенное дело быстрым темпом сляпаем, это уже будет и неважно. Толстое, убедительное… Понимаешь, он просто не верит. Но не такие у него с Фомичом близкие отношения, чтобы его от наших отмазывать. Как говорится, под давлением неопровержимых улик и железных доказательств… Может и повернуть на девяносто градусов. И будет для него Фомич – злостный перерожденец, разложившийся морально, опозоривший высокое звание члена партии. У них в партийной философии такой штампик тоже давно имеется – и действия в подобной ситуации давно прописаны. Всегда найдутся богатыри, которые вовремя вскрыли истинный облик, вывели на чистую воду, проявили чутье и партийную принципиальность… Смекаешь? Теперь у Жоры было лицо человека, уже поставленного пол виселицу, но в последний миг получившего даже не помилование, а путевку в санаторий. – Да понимаю! Понимаю! Я ж говорю: всё обо всех, до донышка! А знаю я про них столько, сколько никто больше не знает! Сейчас писать? Вы только бумаги дайте, у меня нету… – Чуть погодя, – сказал Лаврик, вставая. – Сейчас поедем за Веркой, ошарашим с ходу, воспитательную беседу проведем… – он положил Жоре руку на плечо и, похоже, двумя пальцами легонько придавил нужный мускул, потому что Жора охнул и покривился. – А ты пока сиди тут, как привязанный. Чуть погодя вернемся, и будешь ты писать оперу, как в том анекдоте про Чапаева и Петьку, – в его голосе вновь появилась ласковая угроза. – Только, Грек, не вздумай сдернуть или предупредить кого. Если сдернешь – будет тебе такой всесоюзный розыск, что и у чукчей в чуме найдут, если ты туда доберешься и чукчей прикинешься… И опять-таки, в этом случае пойдешь паровозом… Потому что все остальные замешанные на тебя все и свалят, как на сбежавшего. Вона-вона задержите, вона-вона побежал… – Мамой клянусь! С места не сдвинусь! – Спиртного в хате сколько? – Да есть там в холодильнике еще… Лаврик повернулся к Мазуру: – Кирилл, кухню посмотри. Все, что найдешь – в раковину. Мазур прошел в маленькую кухоньку. В холодильнике отыскал две бутылки марочного крымского, а в шкафчике – две бутылки «Метаксы». Опорожнил все это в раковину, как дон Румата бочку со спиртом в крысиную нору, убедившись, что со стратегическими запасами покончено, вернулся в комнату и молча кивнул Лаврику. – Эти полбутылки я тебе оставляю, – сказал Лаврик. – С нее не шибко и закосеешь, нас ожидаючи, жратвы у тебя хорошей полно… Только за добавкой не бегать! Ты мне нужен будешь в ясной памяти и с разборчивым почерком. Приказ ясен? – Ясен! Достав свой любимый перочинный ножичек, Лаврик открыл маленькое лезвие и вмиг перехватил телефонный провод. Сунул трубку в карман, усмехнулся: – Для полной гарантии. Не смотри так жалобно, с твоими денежками новый купить – что мне спички… Все уяснил? – Все как есть! – Вот и сиди тут тихонечко, соси коньяк по капельке, пока не вернемся… Он похлопал Жору по плечу, по макушке и направился к двери. Остальные без команды двинулись за ним. В прихожей Лаврик непринужденно прихватил со столика ключи от «Волги» с брелоком в виде голой женщины из прозрачной пластмассы, усмехнулся: – Это чтобы гарантия была – сто два процента… Когда «уазик» тронулся, Мазур спросил: – А если все же сдернет? Чужая душа – потемки… – Оно конечно, – сказал Лаврик. – Если сдернет, не дальше двора. Шахматисты там и посейчас сидят, видел же… – Вот даже как… – протянул Мазур. – А ты думал, – сказал Лаврик без улыбки. – Что нам в одиноких ковбоев играть? Махина закрутилась. – И коротко рассмеялся: – А все же высок в советском народе авторитет ЦК славной нашей КПСС… Не пришлось чего-то похитрее выдумывать… Слава КПСС! – Воистину слава, – хмыкнул Мазур. – Мы к Фомичу? – А куда ж еще? – А законные основания? Нету ведь никакого папы-секретаря и всего отсюда вытекающего… – А основания прежние, – сказал Лаврик. – Здоровая наглость, которая есть сестра таланта. Ну, и старая истина: победителей не судят… – он вновь стал крайне серьезным. – Ребята, как бы ни обернулось, с чем бы ни столкнулись – на поражение не стрелять. Все, абсолютно все, нам нужны живехонькими, разве что малость побитыми или безопасно для здоровья подстреленные в мягкие ткани организма. – Ты что, допускаешь… – «Три мушкетера», финал, – сказал Лаврик все так же серьезно. – «Я допускаю все, ответил Атос». Так-то… К калитке красивого и аккуратного домика Фомича он подошел первым, нажал кнопку звонка и не отпускал, пока не послышались шаги. Из-за угла дома вышел жилистый мужичок лет пятидесяти, в широких парусиновых брюках и тельняшке с обрезанными рукавами, с тяпкой в беспалой правой руке, седоватыми висками и тем же навсегда обветренным лицом – ну да, старый строительный кадр и наверняка не при делах… Он спокойно, без малейших эмоций уставился на них поверх низенькой решетчатой калитки. Лениво брехнула пару раз большая овчарка, сидевшая на цепи возле красивой конуры в виде домика из киносказок. – Хозяина дома нет, – сказал он бесстрастно. Лаврик раскрыл перед ним удостоверение: – Все равно впустить придется. Такие уж дела… – Власть есть власть… – пробормотал Силуяныч, открывая калитку. – Только дома никого, один я… – А девушка? – спросил Лаврик с ходу, когда они вошли и закрыли за собой калитку. – Так она ушла почти сразу же. Как и было сказано, – пожал узкими, но сильными плечами Силуяныч. – Так, – сказал Лаврик. – Коля, остаешься с клиентом, Кирилл, пошли в дом. – Эй, а ордер? – без особой рьяности сказал им вслед Силуяныч. – Ордер ведь полагается, не в шалман пришли… – Выйдем – покажу, – сказал Лаврик, не оборачиваясь, и тихо бросил Мазуру. – Может, это и перебор, но… Дом осматриваем в темпе – все места, где может прятаться человек. Шкафы там, под кроватями посмотреть… И все прочее подходящее. С четырьмя комнатами и мансардой – обставленными небедно, но без дурной роскоши – они управились быстро. Обнаружив в прихожей крышку люка в подвал и выключатель рядом, зажгли свет и спустились туда – причем Лаврик вынул пистолет, и Мазур без команды последовал его примеру. Ничего там не оказалось, кроме аккуратных стеллажей с трехлитровыми консервными банками со всевозможными соленьями-вареньями и винами, а также подвешенными под потолком вкусно пахнувшими копченостями. Судя по подвалу, Фомич был любителем вкусно поесть и запить не бормотухой. Спрятав пистолеты, они вышли во двор. Силуяныч стоял на том же месте, равнодушно смоля папиросину. Не походил он что-то на великого актера – значит, и впрямь не при делах. Ни тени тревоги и уж тем более страха в нем не чувствовалось. – Я ж говорю, ушла она почти сразу, – сказал он спокойно. – А что ей тут сидеть? Хозяина третий день дома нету, уехал…