Зеленая «Тойота Камри» обнаружилась на Йосемити-уэй, брошенная невдалеке от места происшествия. Ее заметил еще один патруль «кладбищенской» смены: она выделялась небрежной парковкой с двумя колесами на тротуаре. Вблизи стало заметно, что правая передняя фара у машины разбита, измятый капот выгнут горбом, а лобовое стекло треснуло. На капоте и стекле виднелись пятна крови. Патрульные быстро вызвали наряд. Пробивка через транспортный отдел показала, что «Тойота» принадлежит раввину Баруху Фридману — человеку с уголовным прошлым, причем не с самым тонким досье. Дважды отбывал срок за преступления, связанные с наркотиками, один раз — за разбойное нападение. По бумагам фигурировал как «предположительно» видный член одной из наиболее известных банд Гленмор-Парка — «Хасидские пантеры». Через двадцать минут две патрульные машины (одна из них Танессы Лонни и Сержио Бертини) припарковались перед домом Фридмана. Экипированные бронежилетами, с оружием наготове, трое полицейских постучали в переднюю дверь, в то время как Сержио караулил у задней — на случай, если рабби вдруг решит прогуляться. Однако тот гулять и не думал, а столь ранняя побудка вызвала у него сильное раздражение, которое лишь возросло, стоило ему узнать, что его пришли арестовывать. Своих пленителей он обзывал «гоями» и «амалеками»[10], а по мере накала ситуации начал браниться на идише, который никто из патрульных не понимал. Его доставили в отдел полиции для допроса. В восемь тридцать утра явился его адвокат, смурной и крикливый, с категоричным требованием, что его клиент должен быть освобожден, причем сию же минуту. К беседе с задержанным Митчелл и Джейкоб приступили в девять. * * * Обе допросных в отделе были похожи как две капли воды: маленькие и тесные, пол и нижняя половина стен выкрашены в черный цвет, а потолок и верхняя половина — в белый; в итоге получился довольно гнетущий и напряженный эффект инь-ян. Над небольшим столом висела лампа, отбрасывая резкий, слепящий свет. Одну из стен занимало одностороннее зеркало, в котором отражались и дознаватели, и допрашиваемый. Митчелл и Джейкоб сидели перед раввином, пристально на него глядя. А он — на них. Это был широкоплечий мужчина с холодными, цепкими зеленоватыми глазами и черной густой бородой, которую он то и дело ощупывал, словно проверяя, на месте ли она. Адвокат раввина, назвавшийся Мелом Тёрнером, — плешивый желчный тип в круглых очочках — рылся у себя в портфеле, что-то сварливо бормоча. — Рабби Фридман! — воскликнул Джейкоб. — Рад нашей новой встрече. — А уж я-то, детектив Купер, — ухмыльнулся Фридман. — А это что за поц[11]? — Это мой напарник, детектив Митчелл Лонни. На твоем месте, рабби, я бы попридержал язык. У тебя и так неприятностей хоть отбавляй. — Каких еще неприятностей, детектив? Посмотрите на него: врывается ко мне в дом, пугает моих жену, детей… — Потому что ты, рабби, продолжаешь нарушать закон, — спокойным голосом сказал Джейкоб. — Ой вэй! Не нарушал я никаких законов. Я домой хочу, баиньки. — Он нежно погладил свою бороду. Голос Джейкоба сделался ледяным. — На глазах у людей, рабби, ты сбил на своей машине молодую девушку. Дважды по ней проехав. Эти слова заставили раввина нахмуриться. Он припал спиной к спинке стула. — Ее звали Тамэй. И теперь она мертва, — добавил Джейкоб. — Какая машина? — резко спросил Фридман. — Твоя. — Я спрашиваю, что за машина? На меня их оформлено четыре, шлемазл[12]. Ты о какой? — Зеленая «Тойота Камри», — ответил Джейкоб. — Номерной знак… Фридман смешливо фыркнул, кривя красные губы, обрамленные бородой. — Я ее загнал. Она теперь не моя. Джейкоб удивленно поднял брови. — Но она до сих пор значится на тебе. — Мало ли что значится… Какой-то джентльмен проходит мимо, а я сижу за рулем, пережидаю красный свет. Он предлагает купить мою машину за шесть штук баксов. На́лом. Я говорю: «О чем разговор». Он открывает свой «сундучок», отсчитывает указанную сумму, отдает мне деньги, а я ему — ключи, и он уезжает. Вот это гешефт! А всеми этими регистрациями-мастурбациями я думал заняться погодя. — Удобная отговорка, рабби. — Джейкоб прищурился. — В чем удобство? — парировал Фридман, дернув себя за бороду так, что, казалось, оторвет. — Просыпаться от стука в четыре утра? Быть закованным в наручники, как преступник? — Мой клиент сказал вам, что машина ему не принадлежит, — влез Тёрнер. — Если только у вас нет свидетеля, который мог опознать его за рулем, то разговор у нас ни о чем и его пора заканчивать. Джейкоб не обратил на него внимания. — Где ты был сегодня ночью, между половиной второго и половиной третьего? — спросил он у Фридмана. — Спал, конечно же, у себя в доме. С женой. — Не самое надежное алиби, — заметил Митчелл. — О, — пренебрежительно произнес Фридман, — этот шмак еще и говорить умеет! Как мило… Послушай, детектив. Я не водил ту машину. Два дня назад я ее продал. Что ты хотел от меня услышать? — Я притащу сюда твою жену, рабби, — сказал Джейкоб. — Допрошу ее в соседней комнате, и если ее история будет другой, у нас возникнут проблемы. Как там у вас… Цорес[13]. — Не оскверняй мой идиш, детектив, — буркнул из-под бровей Фридман. — Возмутительно, — поддакнул Тёрнер. — Проявление расизма. — Да заткнись ты, — лениво бросил ему раввин. — Рабби, тебе не следует больше отвечать ни на какие их вопросы… — Да понял! Прекрати этот вэйтэк[14]! Таки уймись уже! Тёрнер закрыл рот; в его глазах стоял ядовитый укор. — Ладно. — Фридман сплюнул. — Дома меня не было. Доволен? Но я не при делах. И машину не водил. Я ее продал. — Хорошо, — смягчился Джейкоб. — А где ты был? — В «Пусси фэктори». «Пусси фэктори» был известным в Гленмор-Парке стрип-клубом. Говорили, что в нем в разное время можно застать всех сколь-либо богатых и влиятельных людей города. И что местные стриптизерши за одну ночь огребают чаевых больше, чем полицейский зарабатывает за месяц. Еще ходил слух, что владелец клуба связан с якудзой[15]. Об этом месте регулярно говорилось много разного; оставалось лишь догадываться, что из сказанного имеет хоть какое-то отношение к действительности. Фридман сказал, что был там между одиннадцатью и тремя часами ночи. Джейкобу, если не верит, велел позвонить туда; рабби там все знают. Тот так и поступил. — Рабби Фридман? Да, он был здесь, — сказал в трубку начальник смены сипловатым, по-видимому, со сна голосом. — Он у нас завсегдатай. Я видел его вчера вечером. — Вы уверены? — А то. Парень поднял такой шум из-за сыра в своем чизбургере… Дескать, ему не кошерно. Вы представляете? Святой без двух минут человек, раввин, и нате вам, отрывается четыре часа в стриптиз-клубе, заказывает два интимных танца, и тут вдруг начинает печься о кошере! Господи Иисусе! — Это… Да, сильно, — сказал Джейкоб, с трудом сдерживая улыбку. — В чизбургерах обязательно присутствует сыр, иначе папа римский не католик! И не наше дело беспокоиться о том, кошерно это или нет. И знаете почему, детектив? — Почему? — Потому что это стрип-клуб, язви его! — А вы уверены, что он ушел не раньше трех? — Вполне себе. Чтобы замять ту кошерную историю с чизбургером, Жизель предложила ему еще один танец. Получив свое, он сунул ей спереди в стринги стобаксовую купюру. И назвал «фэйгалэ». — Как-как? — «Ласточка моя». Танцевать она закончила как раз в районе трех, а дальше не знаю. Может, он ушел сразу после. — У Жизель мне, вероятно, тоже придется взять показания. — Да без вопросов, заглядывайте завтра вечером. Она на работе с семи. — Ладно, спасибо. — Да бросьте, — и начальник смены повесил трубку. — Похоже, рабби говорит правду, — вполголоса сказал Джейкоб Митчеллу.