К сожалению, основано на реальных событиях. …Учитывая вышеизложенное и оценивая материалы проверки в их совокупности, а так же то, что в процессе дознания объективных данных, указывающих на состав, а равно и событие преступления, в деяниях гражданина… Ай! Пробуждение было хреновым. Мало того, что третий день старший лейтенант милиции Максим Разков пытался закончить гнилой материал, повисший милостью начальственной на его шее, так еще и клоп больно укусил за висок. Мерзкий паразит, обсосавшийся крови, был сразу же раздавлен об старый стол без суда и следствия, но огромная шишка от укуса уже явно просматривалась и нестерпимо чесалась. Клопы, как и вши, в милицейских кабинетах не редкость. Поднимаемый из камер «подучетный элемент», против утверждения, обычно вместо взяток приносил оттуда с собой этих паразитов, которые, словно в отместку за транзитных хозяев, с радостью обживали новые просторы и по ночам пробовали на вкус пытающихся прикорнуть на дежурстве оперов. Ни одно из известных средств, так рекламируемых по телевизору, от этих тварей не помогало. Позавчера коллега Масика, как называли сослуживцы худощавого, низкорослого старлея, обнаружил двух жирных, ленивых клопов в самом святом, по мнению замначальника по воспитательной работе, месте. Между страниц уголовного кодекса. Эта новость, передаваемая из уст в уста в курилках отделения, на утренней оперативке затмила даже ночное вооруженное ограбление магазина оргтехники — грабили кого-нибудь регулярно, а вот это было действительно свежо. Молва сразу пририсовала к наглым насекомым очки в роговой оправе и малиновые лаковые туфли, так любимые районным прокурором. Получилось очень по-современному, очень знакомо. На китайских подарочных часах, гордо висевших над дверью, было около четырех утра. Тихо матюгнувшись, Разков встал из-за стола, за которым заснул, сделал несколько вращательных движений руками, имитируя зарядку, и вернулся к отказному. Сегодня наступил последний день, отпущенный ему по закону для принятия справедливого решения в соответствии с УПК. Чего делать, было все равно не ясно. Ну как объяснить казенным, юридическим языком тот факт, что граждане Тимченко и Смирнов после совместно раздавленных трех пузырей водки, по русскому обычаю разбили друг другу морды. Причем проказник Смирнов, получивший большее число увечий на своей проспиртованной физиономии, мстительно дождался, пока его корешок уснет, и от души нагадил ему в новые штаны, висевшие тут же, на стуле. После этого, с облегчением во всех отношениях, алкаш тоже откинулся в объятия Морфея. Очухавшись, оба придурка, не найдя, судя по всему, на опохмел, а следовательно, не помирившись за дежурным стаканом, к тому же еще ведомые лукавым бесом по имени Бодун, поперлись искать правду друг на друга в родные органы. Каждый накропал такое заявление на оппонента, что хотелось плакать. От обоих сторон поступило по три страницы с мелким, убористым почерком, где были описаны все грехи новоявленного злодея — от не сданной в четвертом классе книжки в школьную библиотеку до подготовки теракта на президента. Оставалось только подивиться такой осведомленности да сумме скромно приписанного в конце каждой «телеги» материального ущерба. По жизни, следовало надавать обоим подзатыльников и выгнать вон, не пуская даже на порог. Но новые веяния из столицы обязывали каждую беду граждан воспринимать как свою собственную, а обгаженные по пьяни штаны алкоголика в черт его знает каком поколении как плевок лично в лицо министра. И вот теперь приходилось тужиться, составляя постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, понятное дяде прокурору, великому моралисту и борцу за чистоту слога. В настоящей момент составление исторического документа застопорилось критически. Опер с вечера размышлял, как правильно написать: «испражнился» или «выделил фекалии», и за этим занятием заснул. Ему было не смешно. За нечеткости формулировок карали по взрослому. Только за прошлый месяц треть отдела схлопотала по выговору за это дело. Был даже один строгий. Паренек, молодой летеха, в протоколе допроса потерпевшей о групповом изнасиловании, стараясь тщательней зафиксировать все обстоятельства, написал: «Преступник номер один овладел жертвой во влагалище, преступник номер два в заднепроходное отверстие, а преступник номер три пытался принудить сделать ему минет». Такое бескультурье ему было поставлено при всех на вид и разъяснено, что надо было писать «вагинальный секс», «анальный секс» и «оральный». Отговорки по поводу неимения специального образования, позволяющего разбираться в упомянутых тонкостях, не прошли. Оказалось что, «милиционер» инструкцией изначально предусмотрен как ходячий словарь русского языка и специальных медико-технических терминов, причем предел познаний так и остался неизвестен. Нет, сама мысль заставить личный состав писать грамотно документы, была идеей правильной. Периодически менты действительно выдавали шедевры вроде «Дверь оббита металлическим железом». Но в этой борьбе начальство без отклонений следовало древней истине про дурака, которого заставили молиться Богу. Только дурак отделался разбитым лбом, а рядовым сотрудникам приходилось чуть ли не ежедневно ходить на ковер с «ширинкой сзади». Отсюда и получился юридически — кретинский официальный стиль справок и копий, выдаваемых иногда населению. Порой, прочитывая полученную бумаженцию, граждане просили разъяснить, чего, собственно, тут написано и не пошлют ли их из домоуправления или паспортного стола с такой ксивой куда подальше. Частенько бывало. Масик, отчаявшись до конца дежурства разобраться со всем этим бредом, в очередной раз вычурными выражениями помянул шефа, который по не известной причине отписал материал ему, а не участковым. Легче не стало. Мутная тяжесть в голове под окончание суточного дежурства окончательно притупила сознание. Чтобы хоть как-то развеяться, он решил выйти на улицу, перекурить. Спустившись по шумным ступенькам вниз, пройдя мимо стекляшки дежурной части, Разков с интересом посмотрел на доставленных по разной мелочи за ночь мужичков. Чтобы не морочить голову с описью имущества, личными досмотрами и прочей лабудой, необходимой при отправлении человека в камеру, хитрожопый помдеж Леха закрывал всех в так называемую клетку, куда полагалось водворять только до установления личности — то есть на срок не более трех часов. Делал он это из расчета, что утренняя смена особо не будет вникать, кто за что попал, а распихает людишек по кабинетам до выяснения, в зависимости от прегрешений. Сегодня народу набилось многовато. Обычно, из-за отсутствия стульев, задержанные сидели на заплеванном полу, однако теперь яблоку негде было упасть. Было тихо. Пьяные уже исчерпали запасы ругани, подростки наконец-то прекратили угрозы о своих могущественных дядях и папах. Все просто стояли, клевали носами. Появление еще одного человека в форме, отличного от уже примелькавшихся за ночь помдежа и бессовестно дрыхнущего на стуле постового, вызвало оживление. Каждый считал своим долгом выпросить сигарету, свои ведь быстро заканчиваются, особенно в милиции. Опер это знал и рубил такие просьбы на корню, посылая всех на три буквы. Курева было не жалко, но за всю его службу ни один, получивший из милицейских рук вожделенную сигарету, не вернулся к нему после выхода на свободу и не принес даже пачки самой дешевой бесфильтровки — для таких же залетевших остолопов, чтобы было чего им давать. А благотворительностью заниматься не хотелось, доходы не те. Улица встретила сыростью и немного очистившимся за ночь воздухом. После прокуренного кабинета слегка пьянило. Закутавшись поплотнее в старенький китель, старлей неожиданно ощутил во рту противный горький привкус, который остается от усталости да двух пачек вонючего подпольного «Бонда» за сутки. Сплюнув в ближнюю клумбу, он постоял еще немного, без удовольствия посмотрел на восходящее солнце, и пошел обратно. Попытаться провести еще одну неравную битву человека с идиотизмом в письменной форме. Дежурный Семеныч, старый перестраховщик и всем известный стукач, окликнул его у самой лестницы. — Слышь, Масик… Смотайся на вызов, тут не далеко. Семейный скандал. Ну, как обычно, примешь пару объяснений, рапорт потом напишешь… — А чего я? На семейники вон пусть господин участковый чешет. Это его контингент. Если грохнут там кого, или ограбят, вот тогда пожалуйста ко мне. Было кристально ясно — ехать придется. Сто один процент, что оборотистый сослуживец из смежного подразделения вечером сунул Семенычу пол литра, дабы не беспокоил до утра. Теперь, наверное, десятый сон видит. Обиды не было. Сообразил бы раньше, сам бы сбегал, купил в киоске самопального бухла да тоже вручил в его цепкие ручонки. А поднимать сейчас шум — себе дороже выйдет. Этот же хрен предпенсионного возраста вмиг рапорт накатает о неподчинении приказу в таких красках, что куда там Айвазовскому. Потом доказывай начальникам, что ты не баран. — Масик, я тебя по нормальному прошу, сгоняй. Участковый всю ночь работал, людей оформлял… Давай, водила уже наш самолет прогревает. Не став накалять обстановку, Разков быстро сбегал к себе за папкой с чистой бумагой и, уже на выходе, на всякий случай поинтересовался: — А чего там хоть случилось? — Пес его знает. Позвонили соседи, вроде по Озерной 27 кто-то кричит. С их слов, живет там одинокая баба. Глянь, чего такое приключилось. Может, от счастья под мужиком орет. Может, пьянствуют или еще что… По месту отзвонишься с мобильного. Последнюю фразу опер воспринял с большим сомнением. Телефон у него с собой действительно был, но он не видел ни одной причины за свой счет звонить этому козлу — дежурному и докладываться, а деньги на служебные переговоры давать ему тоже никто не собирался. Теоретически, можно было набрать 02 как бесплатный номер, долго уламывать управленческого дежурного соединить по внутренней связи с родным отделением, выслушать лекцию о наличии радиостанции в автомобиле и долго доказывать, что этой рацией образца одна тысяча девятьсот лохматого года выпуска, хорошо лишь гвозди забивать и что она только шипит, а на ремонт ее брать никто не хочет по старости, и так далее… Потрепанный уазик канареечного цвета громко рычал у входа прогоревшим глушителем. За рулем, позевывая, сидел мордастый водитель сержант Колюня. Его только что разбудили и он еще толком не проснулся, но материться был уже в состоянии. Прослушав по дороге щедрую порцию шоферского неудовольствия вперемешку с жалобами на перерасход топлива (сливать для себя нечего ж будет), наконец прибыли на место. Дом по указанному адресу оказался частным имением послевоенной постройки, но еще вполне приличный с виду, разве что слегка запущенный. Было тихо, лишь в одном из окон горел свет. — Хозяева! Але, отзовитесь! Есть тут кто живой? Родная милиция приехала! Соваться во двор Масик не стал. Без особого рвения постучал, не найдя кнопки звонка, ногой в запертую калитку. Подождал. Никто не обозвался, из подворотни не вылетел местный Шарик ростом с теленка, готовый попробовать на зуб не званных гостей. Покричав еще немного, опер с чувством выполненного долга вернулся к автомобилю и бесцеремонно растолкал уже спящего на заднем сидении водителя. Тот довольно быстро вскочил со своего лежбища, сунул под сидение бронежилет, который использовал вместо подушки, завел двигатель. Можно было ехать обратно, досыпать. И тут, по закону подлости, делая рев старого «бобика» детским шепотом, в утренней тишине благополучного частного сектора прозвучали вопли: — Люди!!! Спасите. Он меня сейчас убьет! Затем послышался не разборчивый мат, слегка приглушенный расстоянием звук пощечины. Переглянувшись, менты не сговариваясь двинули обратно. Причем маленький Разков впереди, а Колюня, натягивающий по ходу засаленное средство индивидуальной защиты и вооружившийся дубинкой, сзади. Второго броника не было. Его кто-то спер больше года назад из-за ценных титаносодержащих пластин внутри. Теперь он значился только в отчетах при проверках. Но об этом Масик не думал. Вело вперед еще не до конца атрофировавшееся за время службы чувство долга, желание помочь. Перемахнув через не высокий забор, он открыл калитку и смело прошел к входной двери. Оказалось заперто. Не растерявшись, старлей пошел вдоль стены, всматриваясь в приоткрытые по летнему окна. Откуда — то из глубины снова донеслись мощные шлепки и женский сдавленный плач. — Коля, подсади. Я в окно. — подоконник был высоковато. — Да не менжуйся, давай. Сержант неуклюже стал подставлять руки, чтобы тот оперся ногой и мухой влетел в помещение. Самому лезть внутрь не хотелось. В голове крутилось что-то учебное, вроде «в соответствии с Конституцией, жилище является неприкосновенным и работник милиции имеет право попасть туда только в случаях, предусмотренных статьями…». Тем временем опер, прошептав: «Иди ко входу», уже забрался, стараясь не производить шума, внутрь. Через десять секунд, показавшихся водителю вечностью, дверь в дом, щелкнув замком, открылась, и пришлось, зажав дубинку в потной ладони, топать следом за этим мелким чудиком из уголовки. В коридоре было темно, лишь в конце не ярко пробивался свет. Осторожно ступая, Разков по ходу дела извлек из кобуры табельный пистолет, снял с предохранителя и плавно дослал патрон в патронник. За спиной пыхтел, как охотящийся еж, чуть не икающий от страха сержант, большой приверженец спокойной жизни. В глубине души зародилось презрение к этому крокодилу в мятой форме. Оставив выяснение причин такого животного страха у «коллеги» на потом, он осмотрел нужную дверь, убедился, что она открывается от себя и не заперта, выдохнул и ударом ноги открыл путь дальше. Картина, увиденная в довольно большой, квадратов двадцать, не богато обставленной под гостиную комнате, поразила. В углу, возле запертого окна, покрытая местами уже подзапекшейся кровью и пробивающимися в не слишком измазанных местах огромными синяками, без движений лежала женщина. Возраст определить было трудно. Ночная рубашка из некогда цветной, веселенькой ткани, кое — как прикрывавшая наготу, была изорвана и держалась на одной тесемке через плечо, а из прорех проглядывала слегка обвисшая, с черными следами грубых мужских пальцев, грудь. Оба глаза оплыли и уже, фактически, ничего не видели. Только изо рта с торчащими осколками зубов доносились стоны. В другом, дальнем от входа углу, развалившись в старом, продавленном кресле, сидел крепкий мужик лет сорока и смотрел телевизор. Синяя фланелевая рубашка была расстегнута до пупка, обнажая расписанную тусклыми наколками грудную клетку да шарообразное брюхо. Черные, не глаженные брюки почему-то оказались подкатаны на рыбацкий манер, до колен. На голых ступнях виднелись так же какие-то рукотворные узоры. Судя по беглому осмотру татуировок, этот дядька всю свою сознательную жизнь провел за решеткой, особо по воле не гуляя. Справа от него стоял, прислонившись рукоятью к подлокотнику, топор, а чуть поодаль, поближе к стене, маячили пустая литровая бутылка из под водки и половина баклажки «Фанты». Слева, прямо на полу, среди хлопьев пепла, лежала на боку переполненная окурками майонезная банка. Такая вот идиллия… Лицо сидящего было словно вылеплено из теста, неживое. Только маленькие, поросячьи глазки буравили вошедшего и безобразно торчала во все стороны редкая, трех или четырехдневная щетина. Сильно пахло перегаром пополам с дешевым табаком. — Ну че, курва, мусоров вызвала?! Опять меня в лагерь упечь хочешь? Мало я тебя воспитывал, блядина? Женщина не отреагировала, продолжая подвывать на одной низкой ноте. Судя по всему, она находилась в шоке. Только сейчас старлей заметил, что посреди комнаты стоит здоровенный, покрытый красной грунтовкой, баллон для природного газа, так любимый не богатыми дачниками. Принюхался. Специфического запаха в воздухе не было, и он вздохнул с облегчением. — Слышь, мужик. Давай, плавно, ручки за голову и мордой в пол. Кухню знаешь. Рыпнешься — завалю к чертовой матери. Масик говорил словно в пустоту. Толстопузый дядька даже не повернулся в его сторону. Не было обычной в таких случаях брани про ушатых лягашей, сопровождаемой размахиванием рук и пеной у рта. Плавно, стараясь не дышать, опер немного отошел вправо, освобождая проход, но стоявший за спиной Колюня и не подумал воспользоваться ситуацией. Так и остался стоять в глубине коридора, громко посапывая. Приходилось действовать самому, без подстраховки. — Ты что, уважаемый, плохо слышишь? Не доводи до греха, делай, чего говорю. Ответ был почти стандартный. — Пошел на х…й, заморыш! Замочу!!! Это было уже что-то. Неторопливо, как в замедленной съемке, рука сама подняла пистолет на прицельную линию, а ноги сделали еще один, мелкий шажок, но теперь уже вперед. Первый шаг к задержанию. От разыгравшегося волнения, смешанного с охотничьим азартом в висках густо запульсировала кровь, звонко прилила к ушам. Звуки стали доноситься словно сквозь вату. Начиналась классическая схема «один на один». На сержанта особой надежды не оставалось. В милицейской голове табунами проносились мысли, но ни одной ухватить за хвост не удавалось. Как дальше вести себя с этим невменяемым уродом? Отправлять ли Колюню за подмогой, или оставить при себе, на всякий случай? Догадался ли он захватить из машины хоть какие-нибудь наручники? Ответы Разков найти не успел, хотя тупоумием не страдал. Неожиданно развалившийся по барски, пьяный мужик, оказался на ногах, с занесенным над головой топором. Из затуманенных глаз явно проглядывало хмельное, необузданное бешенство. С диким ревом, словно раненый медведь-шатун, он довольно резво, при его размерах, бросился через всю гостиную на опера. Ни какого страха не было. Не пронеслась перед глазами вся жизнь, не зазвенела в голове ни одна из бесчисленных инструкций о применении и использовании огнестрельного оружия. Не произошло ни каких душевных колебаний, как у слабака Раскольникова. Ничего. Как в тире. Палец сам нажал на спусковой крючок. Раз. Потом второй. ПМ — штука мощная. Убойная дальность полета пули не велика, но с близкого расстояния эта маленькая, издали похожая на застывшую каплю железка может натворить больших дел. Оба попадания пришлись в живот. Назад дядьку, как в кино, не отбросило, но скрутило в своеобразный штопор мгновенно. Топор с музыкальным звоном упал на деревянный пол, картинно застряв меж досок. Раздался удивленный, нутряной хрип. Между ними оставалось метра два… — Колюня! Держи трубу и вызывай сюда наших и скорую! Водитель, лицо которого от увиденного приняло цвет чистой портянки, дрожащими руками взял протянутый ему мобильник. Не удержал, уронил. Снова взял и сбивчиво, невнятно прокричал в трубку кому-то о случившемся. — Скоро будут. Скоро… Масик, а с ним что делать? — Ничего. Станция скорой помощи тут рядом, вызовут… Не сдохнет. Да не смотри на меня так! Ни я, ни ты помощь при огнестрелах в пузо толком оказывать не умеем, а за медкурсы оба только расписывались у замполита в кабинете! Мол, прошли и все такое. Лучше женщину осмотри, сердобольный ты наш. Стараясь не приближаться к подстреленному, извивающемуся как червь и в придачу активно сучившему ногами, оба вдоль стены, бочком, не спуская с него цепких взглядов, двинулись к потерпевшей. Но осмотреть ее не удалось. Из руки раненого, порядком вымазанной сгустками собственной крови, замерцал огонек. На пухлом, искаженном болью лице образовалась противная, животная улыбка. Толчок ногой был практически не заметен. Разков все понял лишь когда баллон стал неуклюже падать прямо на мужика, а заскорузлая рука потянулась к вентилю… — П…ц!!! Не дожидаясь приглашения или команд, ведомый исключительно инстинктом самосохранения, Колюня словно молодая серна махнул в окно. Ни веса бронежилета, ни даже рамы он не заметил. Оперу пришлось хуже. Женщина сама встать не могла и безвольно повисла на его руках при попытке поднять. Похоже, все еще ничего не соображала. Выдохнув, он, не отпуская обмякшее тело, с дрожью в коленях встал и с трудом вытолкал ее в образовавшийся после водилы проем, а затем прыгнул сам. Газом воняло все сильнее. Неловко упав, старлей сразу же вскочил на ноги и поволок, прямо по земле, не обращая внимания на комфорт транспортировки, потерпевшую к забору. Прочь от дома. Взрыв все — таки прогремел. Из всех окон почти одновременно брызнули осколки стекла, нагло полезли языки пламени и клубы дыма. Крыша подпрыгнула на месте, словно спортсмен на батуте, а стена у входа предательски затрещала, лопнула пополам и отошла, роняя куски кирпича на деревянный порог. Сразу же вокруг залаяли собаки, захлопали двери, заверещали чуткие ко всему, кроме воров, автосигнализации. Ничего этого Масик не слышал. Он блаженно сидел рядом со стонущей и улыбался тому, что жив. Теперь признать в нем милиционера было практически невозможно. Измазанный сажей мундир, растрепанные волосы с застрявшей в них травинкой — вылитый бомж из угольного склада. Вдобавок по мочкам ушей, прямо на полусорванные погоны, тягуче скатывались огромные капли крови. Лопнули обе перепонки. Руки оказались тоже не в лучшем состоянии. При падении на землю он вогнал себе в ладони кучу мелких стекольных осколков… Потом, когда все съехались, провели разбирательство по факту применения оружия, написали огромную кипу протоколов, допросов, рапортов и признали, что старший лейтенант Разков действовал в соответствии с законом, обстоятельства прояснились. Оказалось, что бывший сожитель потерпевшей, просидев на зоне десять или одиннадцать лет за вооруженное разбойное нападение и страдавший психическими расстройствами, по выходу на волю решил, так сказать, вернуть былые чувства. А, может, просто жить негде было. Теперь уже это установить было сложно. В общем, приехал он к ней и, наверное, ждал объятий, с поцелуями и всего, чего положено после долгой разлуки. Но женщина, будучи в здравом уме, дала от ворот поворот по всей форме. Это очень огорчило дядю и он в первый раз безропотно удалился. Дошел, поникнув головой, до ближайшей забегаловки, где повстречал своих старых корешей по свободе. Выпил с ними, поделился горем. А те ему насоветовали вернуться да показать, кто хозяин положения. Заодно и поучить не сговорчивую бабу житейским премудростям древним кулачным способом. Судя по всему, после ударной дозы внутрь С2Н5ОН пополам с сырой водой, в его мозгу произошли некие необратимые процессы, которые так любят обсуждать на симпозиумах высоколобые психиатры. По дороге обратно свежеоткинувшийся купил еще сорокоградусной, зачем-то украл в одном из дворов газовый баллон, взвалил его на плечо и пришел снова к ней. Умная женщина заперла все двери, поэтому в дом он проник через окно с задней стороны, затащил свою ношу, а потом долго, с остервенением, избивал несчастную. Топор обнаружился в кухне, где до того времени работал исключительно по специальности — колол при необходимости дрова. Озверевший, потерявший жизненные ориентиры мужик принес его в комнату и периодически пугал им свою жертву, прикладывая лезвие к ее горлу. Продолжался этот ад более трех часов. Крики были слышны на соседней улице, но соседи почти до рассвета упорно «не замечали» ничего. Что поделать, такой у нас народ. Все всего боятся. А потом приехала милиция… … Две недели Масик пролежал в больнице, еще две — дома, где, наконец, отоспался. Помимо покалеченных ушей были сломаны два ребра, ну а когда дежурный врач закончил удалять из его ладоней осколки стекла и перебинтовал их, глупо подшучивая «Теперь, парень, пару недель без онанизма придется помучаться», он даже обрадовался. Можно столько времени не отписываться от всей этой макулатуры, идущей из дежурки нескончаемым потоком! Отказной, так мучавший опера в то злополучное утро «фекальным» вопросом, видно, дописал кто-то другой, потому что в последствии за него никто не вспоминал. Как решился вопрос с выбором правильного обозначения действий гражданина Смирнова — осталось загадкой. Как ни крути, а на работу выходить все же пришлось. Родное отделение встретило обычным дурдомом, от которого старлей немного отвык. Начались трудовые будни — выезды, оперативки, заслушивания в УВД по не раскрытым делам и бесконечная писанина. Примерно через неделю, когда уже произошло окончательное вливание в обычную милицейскую колею да попритихли шутки сослуживцев, вроде «Масик — зоркий глаз» или «Гроза бывших мужей»,его в коридоре остановил зам начальника розыска, взял за пуговицу старенькой куртки и веско, не громко проговорил: — Разков. Ты это… Сегодня, часикам к трем, подойди к прокурору… На тебя якобы жалоба пришла… Потом доложишь… В вызове ничего не обычного не было. Оперов, да и участковых, и прочих ментов с завидной регулярностью тягают в прокуратуру, где им приходится писать, писать и писать. Граждане активно пользуются предоставленным законом правом жаловаться всем на всех, часто совершенно не заботясь о правильности инстанции. Органы надзора были популярней всего. Поэтому, топая по раскаленному от солнца асфальту, Масик не забивал себе голову поводом для визита. Это могло быть как заявление от какого-нибудь наркомана «мол, в таком то годе был бит милиционером по беспределу, в натуре…», так и жалоба «на не найденный декоративный колпак от автомобиля Запорожец, пропавший а 19?? году от р.х.», да хоть что, а особых, «посадочных», грехов вроде пока не было. Кабинет районного прокурора встретил ласковой прохладой спонсорского кондиционера и легким полумраком итальянских жалюзей. Сам хозяин кабинета сидел за необъятным, очень популярным нынче у крупных чиновников и банкиров, ореховым столом. Был он одет в светло-бежевый, легкий костюм и неизменные, ставшие уже притчей во языцех, малиновые туфли, что наводило на мысль о том, какие «хорошие» здесь зарплаты. Не то, что постоянно задерживаемые подачки в ментятнике. Сесть оперу не предложили, и он стоял как провинившийся школьник. Прием простой, но психологически верный — сразу показывает, кто есть кто и подсознательно настраивает на оборону, а не нападение. — А, Разков. Пришел, наконец. Догадываешься, зачем вызвал? — Нет. — последовал абсолютно искренний ответ. — Странно. Тебе что, старлей, даже не интересно, почему с тобой я общаюсь, а не кто-нибудь из помощников? Не наводит на размышления?! Масик постоял, подумал, глядя в потолок. Ничего путного на ум не приходило, поэтому решил косить под дурачка. Так, на всякий случай. — Почему, интересно. Я ведь как неделю всего вышел с больничного. Еще ж толком в курс дела не вошел. А тут вызов…