— Я еще не назначила точную дату, но рождественские праздники вполне подошли бы. — Вам так ненавистно Рождество? — Я всегда была одна. У меня нет ни мужа, ни детей, ни сестер, ни братьев, мама умерла четыре года назад, и вот уже несколько недель со мной нет папы. Я устала от одиночества. Так что Рождество — не самый любимый мой праздник, да. — Вы работаете? — Да, юристом в одной фирме. — Хорошо. Вам это нравится? — Не знаю. Никогда не задавалась таким вопросом. — Но вы можете сказать, что работа хоть как-то стимулирует вас? — Она довольно рутинная, техническая, но в целом — да. Скажем так, она мне подходит. — У вас есть друзья, коллеги? — Друзья есть, хоть и немного. Но они мне советуют собаку завести, вы представляете? Они просто не понимают. Никто не понимает вообще. Я хочу умереть, вот и все. — Мы все умрем рано или поздно. До чего же он сексуально склоняет голову набок! У него уже пробивается седина, но ему идет. Несправедливо: он примерно моих лет, и то, что старит меня, его делает еще более соблазнительным. В его морщинках море обаяния, в моих — лишь тоска. Его седые волосы подчеркивают синеву глаз, мои отросшие корни выдают возраст. У него мускулы, у меня анемия. Мужчиной я была бы сейчас в самом соку. Но вот беда — я всего лишь женщина. — Конечно, умрем, но я хочу сама выбрать, когда и как. Вот это меня и привлекает в самоубийстве: я решаю сама. Боюсь, я не так уж много решений приняла в жизни и хочу, по крайней мере, распорядиться своей смертью. Пусть это абсурдная мысль, но она меня согревает. — Что ж, тогда, может, запланируем ваше самоубийство на двадцать пятое декабря? — Ну… да, двадцать пятое годится. — Время? — Ох… не знаю… Хороший вопрос. Я даже и не задумывалась. Пожалуй, после обеда, чтобы завершить земной путь на вкусной нотке, как по-вашему? — В два часа дня? Или в четыре? — Скажем, где-то между половиной третьего и половиной пятого. — Хорошо. У нас остается чуть более двух месяцев. Я вам предлагаю с этого момента навещать меня раз в неделю, и двадцать пятого декабря, если все пойдет по плану, между половиной третьего и половиной пятого вы покончите с собой. Ну как, устроит вас такой план, Сильви? И глядит на меня безо всякого смущения, будто назначает какую-нибудь колоноскопию. — Ладно, договорились. Хотя, вы уж простите, я несколько удивлена… — Чем же? — Он снова склоняет голову набок. — Вы и не пытались меня отговорить. А как же статья за оставление в опасности и все такое? — С чего бы мне вас отговаривать? Вы разве чувствуете какую-то опасность? — Отнюдь. — И вы хотите умереть, не так ли? — Хочу. — Значит, решено. А раз так, хорошо бы вам, пока есть время, побольше узнать о себе. Итак, вы будете выполнять по одному домашнему заданию перед каждой встречей со мной. Терять-то вам все равно нечего, да, Сильви? На этой неделе вы должны совершить что-нибудь необычное, что вам не свойственно — абсолютно не в вашем духе. Вот вы, например, стеснительны? — Крайне. — Тогда сделайте то, что вгонит вас в краску. — Чего же вы от меня хотите? Чтоб я вышла голой погулять? — Лично я ничего не хочу, решать вам. До встречи через неделю, Сильви. Он вежливо, с улыбкой, выставляет меня за дверь. Сказать по правде, я немало ошарашена. Совсем не такого ожидала. Впрочем, я вообще не знала, чего ждать, но уж этого точно не могла себе представить. Получилось как-то неинтересно даже. Ну, значит, двадцать пятое декабря. А я-то все переживала, что мне опять нечем будет заняться на Рождество. Не пора ли заказывать памятник у моего похоронного агента? «Здесь покоится Сильви Шабер. 22 января 1970-25 декабря 2015 (между 14:30 и 16:30)». Меня пробирает дрожь. Надеюсь, это не вирус. Ненавижу болеть! 4 Призадумалась я о том, что могло бы стать самым страшным ударом по стыдливости, и тут же невольно вспомнила мою ассистентку Лору. Она из тех женщин без комплексов, что весь день напролет рапортуют о своей жизни в мельчайших подробностях: тут и газы в кишечнике мужа, и последний выпуск телешоу «Голос», и ее менструальные боли, и менопауза у свекрови — полный набор. Так вот, если не ошибаюсь, чаще всего она трещит о глубокой эпиляции. Любимая тема. По ее словам, это прямо-таки лифт на седьмое небо, не иначе. Между нами, я бы не отказалась на том небе побывать. Хоть один оргазм до двадцать пятого декабря пришелся бы мне очень кстати. Я слышала немало положительных отзывов об оргазмах, но лучше судить по собственному опыту. В любом случае, при том, что я ни разу не делала эпиляцию интимных мест, для меня будет немалым испытанием выставить свою клумбу на обозрение какой-то незнакомой тетки. Да еще и косметолога. Я-то без таблетки успокоительного даже к гинекологу не хожу, а тут — дама, посвятившая себя вырыванию чужих волос и удалению черных точек с чужих лиц… Мне уже дурно. Однако делать нечего: я прилежная ученица и всегда выполняю задания. Ни к чему огорчать Франка, раз уж он пришелся мне по сердцу. Потом, он прав, что я теряю? Ну, увидят мою «кисулю», как ее Лора называет, и ничего страшного. Кисуля! Удивительно, с какой теплотой она относится к этой части своего организма. Или это я такая бесчувственная?… От страха я перед эпиляцией пропустила два-три «кир рояля» залпом. А поскольку я вообще не пью, тут же окосела, да и пусть. Терять-то мне нечего — вот мой новый девиз! Резко толкнула стеклянную дверь маленького салона красоты и едва не упала внутрь. Все, разумеется, немедленно повернулись посмотреть на перепугавшую их кобылу. Ладно, не получилось по-тихому проскочить. Меня встречает Синди; так, во всяком случае, гласит ее бэйджик. — Вам классическую эпиляцию, среднюю или глубокую? Вот обязательно кричать об этом во все горло? Мы же с ней тут не одни. Какое дело до моих волос арабке, кошелке и бабульке, которая, несомненно, пришла избавляться от усов? Все три сидят в ряд, будто горошины в стручке, на малюсенькой скамеечке и в едином ритме листают старые журналы «Гала». — Глубокую… — лепечу я. Уши горят, сердце выпрыгивает — то ли спьяну, то ли со стыда, прожигающего насквозь. Синди приглашает меня втиснуться в рядок горошин. Сажусь, красная, как рак, и сразу утыкаюсь в статью о неизвестной мне старлетке-вегетарианке, страдающей булимией. Журнал описывает ее пышные пиры с бургулем и цветной капустой. Судя по ее груди на фото, можно точно сказать, что хозяйка оной — чистый продукт телевизионной реальности. То есть абсолютно чуждого мне мира. Статья переносит меня прямиком в мечту о пироге с козьим сыром и шпинатом на ужин… И тут меня зовет Синди: — Сильви, проходите, располагайтесь поудобнее. — Мне как, раздеваться догола? Вижу, соседки по скамье обменялись улыбочками. У меня талант задавать идиотские вопросы. — Нет, только низ снимайте. Ну, разумеется, верх-то ей на что? Голова кружится; боюсь, либо в обморок упаду, либо меня вырвет. Наверное, мне стало дурно от этой истории про булимию. И еще от нахального бюста Синди размера 95D. Рядом с ней я чувствую себя дряблой, старой и страшной. Стыдливо стягиваю трусы и комкаю их в правом кулаке, из последних сил стараясь сохранять лицо. И так уже выставила себя на посмешище. Бросив взгляд вниз, на свой лобок, я ощущаю новый укол стыда: что за позорная мочалка! Я раньше не замечала, какая у меня там густая флора, прямо дерево бонсай. Омерзительные черные заросли запущены, как джунгли Амазонки. Хорошо хоть необитаемы. Я прячу глаза от Синди. — Больно будет? Мне трудно говорить, «кир рояль» подступает к горлу. Жалкое зрелище. — Так вы в первый раз? — Кажется, ее это возбуждает. Я нарвалась на садистку. Она самоутверждается посредством выдирания волос. Улыбаюсь, как дура. — Что ж, не обессудьте. Тут надо много убирать. Выдавливаю нервный смешок. И как это я забыла, что мне вообще нельзя пить? — Не переживайте, у вас еще не худший вариант! Сначала будет неприятно, а потом притерпитесь. — Простите, выпила немного для храбрости… Я такая трусиха! — Раздвиньте пошире ноги. Экзекуция пока не началась, а я уже обливаюсь потом. Должна сказать, что так называемая «поза лягушки» страшно неудобна: бедра у меня дрожат от напряжения, приводящие мышцы держатся из последних сил. Девица, с которой мы еще десять минут назад не были знакомы и у которой нет никакого медицинского диплома, теребит мне половые губы, чтобы почище их ободрать. Я себя чувствую, как кусок говядины на столе мясника. Надо было вусмерть напиться. Во рту сухо, в висках стучит… Не припомню, чтобы хоть один мужчина видел меня когда-либо среди бела дня, раскоряченную под таким углом. Да еще при таком гадостном освещении. Глаза не открываю — лучше не усугублять. — Ааааааай! Я ору как резаная. Это просто адская боль! Сначала обжигает — кошмар, я же там вся покроюсь волдырями! А стоит жжению чуть стихнуть, девица сдирает с меня разом целую полосу волос! И, по-моему, вместе с кожей… Нормально — живого человека освежевать?! Синди весело поглядывает на меня и продолжает мазать горяченным воском. Смейся, палач! Ужас в том, что ей действительно смешно. Кусаю себе руку, чтоб не переполошить криками весь квартал. Только мазохисты могут такое терпеть без общего наркоза. Подобно ведьме на костре, я в душе проклинаю Франка и весь его род до седьмого колена. — Видите, как хорошо пошло! Подтяните к себе ноги, переходим к анальной области.