Он думает о статье, которую ему нужно написать для «Журнала английской и германской филологии». «Аномальные факторы формы Slean – некоторые предположения». Он принимает душ, подставляя лицо теплым струям воды, и думает о статье. Думает о работе, которая ему предстоит. О часах, которые нужно будет провести в библиотеках – в Оксфорде, Лондоне, Париже, Гейдельберге. Душ находится как бы в нише каменной стены – ванная комната так устроена. Два окна – это просто смотровые щели. Тем не менее все функциональные элементы безукоризненны. Плитка на полу теплая под его ногами, когда он выходит из душа и заворачивается в большое полотенце. Все здесь сделано со вкусом. Когда-то это был монастырь, теперь же – фешенебельный отель. Вытираясь, он подходит к одному из окон, расположенному в глубокой сужающейся бойнице, и смотрит на крутые, поросшие лесом холмы вдалеке. Ему нравится представлять то время, когда здесь действительно был монастырь, располагавшийся на полях вблизи извилистой, девственно-чистой Эльбы. Когда попасть в Кенигштайн можно было, только прошагав пешком час. А до Дрездена был целый день пути. Он вытирает волосы, тщательно приглаживает их рукой и осматривает себя в зеркале. «Аномальные факторы формы Slean». Вот на чем он теперь должен сосредоточиться. Теперь, когда этот кошмар закончился и впереди его ждет светлое будущее. Сейчас ранний вечер. Солнце мягко ложится на стену напротив окон. Декор по-монастырски минималистичен: текучие линии камней, никакой отделки. Полированные камни. Белые простыни. Все белое. Она сидит на светлом кожаном диване, обхватив колени, и смотрит в окно, из которого видны аккуратные современные дома и далекие холмы. К сожалению, отель окружен типичной пригородной застройкой. Вдоль улиц новенькие дома на одну семью и какой-то промышленный парк. Повязав вокруг бедер белое полотенце, он выходит из душа, спускаясь на две каменные ступеньки. Ищет у себя в сумке дезодорант. – Хочешь есть? – спрашивает он. Она сидит на диване, обхватив колени. Он наносит дезодорант. – Есть хочешь? – повторяет он вопрос, вполне спокойно, просто с другой интонацией, как если бы думал, что она его не расслышала, хотя должна бы. – Еда, видимо, здесь отменная, – говорит он ей, собираясь основательно подкрепиться. – Французская кухня. У них звезда Мишлен. Они остановились здесь, чтобы побаловать себя, в этом безупречном отеле с кухней, отмеченной звездой Мишлен, – их роскошь, их слабость. Завтра вечером они приедут к ней домой, в Краков. А послезавтра она вернется к работе на телевидении, а он отправится на рейс до Станстеда. Ей нравится ее работа. Как раз когда они приехали в отель, сегодня вечером, кто-то позвонил ей. Это оказался ее продюсер. Было интересно слышать ее деловой тон, который, казалось, ясно говорил – достаточно было только его, в подробности он не вникал, в чем ее приоритеты. Он застегивает рубашку. Она сидит на диване, обхватив колени. – Я не могу. – Не можешь что? Он думает, она могла сказать это о еде со звездочкой Мишлен, что у нее депрессия или нечто подобное. Не дождавшись ответа, он начинает понимать, что неправильно понял ее. Еда здесь ни при чем. – Я думал, ты уже решила, – говорит он тихо, стараясь казаться спокойным, продолжая застегивать пуговицы. – Я тоже думала. Значит, прикидывает он, придется пройти все сначала. Ему придется заново повторить вчерашний вечер. Она заставляет пройти их через это снова. Он присаживается на светлый диван. Она сидит боком, подтянув ноги, не глядя на него, и он обнимает ее за плечи и начинает говорить ей все, что говорил вчера. – Я знаю, – произносит она. Он повторяет свои доводы, мягко, устало, как будто старательно вынимает эти доводы из ящика и кладет перед ней на стол. – Я знаю, – говорит она. Он шепчет их ей на ухо, придвинув губы близко-близко. Он чувствует легкий запах ее пота – свежего и давнего. А когда касается ее лица своим, он чувствует влагу – ее слезы. – Я знаю, – повторяет она. – Я знаю. Его руки обхватывают ее, смыкаясь у нее на животе. – Это все верно, что ты говоришь, – говорит она. – Да, все верно… – И это ничего не меняет. Я просто не могу. Она берет его руки в свои и сидит неподвижно. Ее руки очень теплые и очень влажные. Она говорит: – Этот ребенок выбрал своей матерью меня, и… и я просто не могу отказаться от этого. Пожалуйста, пойми. Карел, пожалуйста, пойми. Его голова тяжело давит на ее плечо. – Ты понимаешь? – спрашивает она шепотом. – Нет, – отвечает он. Но это не совсем так. Не совсем. Так или иначе ситуация проще, чем он думал. Она всегда была очень простой. Последние два дня стали каким-то наваждением. Существовал только один возможный исход. Теперь он это видит. Они сидят так очень долго, на светлом диване. А солнце светит и светит. – И что теперь? – спрашивает он наконец.