— Ты чего несешь, Белобородов? — поднялся тот. — Господа офицеры, возражения будут? — Прохор оглядел остальных бойцов группы. — Сережа, а народ-то безмолвствует… Готов, подполковник? Ответа дожидаться он не стал и прыгнул к Ульянову. Боем это было не назвать, определение «избиение» подходило гораздо больше — Прохор не только превосходил подполковника в скорости, но и во владении приемами армейского рукопашного боя. Секунд через тридцать избитый Ульянов валялся на земле, а воспитатель отходил от него, всем своим видом демонстрируя презрение. — Коля, Саша, — поднялся я и указал на подполковника, — заберите… это. И проследите, пожалуйста, чтобы он по дороге на базу чего-нибудь не выкинул. Братья кивнули и пошли к «телу». * * * На базе царило оживление, да и вертушек прибавилось. Как оказалось, сегодня прибыла вторая волна гвардейцев. Сдав пленных Годуну и потирающему руки Литвиненко, мы отправились на доклад к отцу и дядьке. Попасть к ним не удалось, те были заняты решением вопросов с вновь прибывшими. Вернулись в свою палатку, где братики сразу же стали делиться со мной подробностями прошедшего «столкновения», именно так Николай охарактеризовал произошедшее в ущелье. — Леха, мы до последнего терпели, давая шанс гвардейцам самим разобраться! И только собрались, как Прохор команду дал! Как мы поняли, ты уже теми занимался, которые на горе засели. Но камни все равно продолжали лететь! Ты бы видел, как мы с Сашкой камнепад остановили, а потом на гору за абреками рванули! Николай эмоционально размахивал руками, Александр активно кивал и улыбался. Именно последний и пафосно закончил рассказ: — А самое трудное, Леха, было этих Никпаев к вам с Прохором тащить! Ты же сам в вертолете чуял, как от них подванивало. Тут я с Александром был согласен. Сколько не мылись афганцы, мотаясь по горам, можно было только гадать. — Самое трудное, говоришь? — хмыкнул Прохор. — А пример Ульянова вас ничему, я смотрю, так и не научил? Еще раз обращаю ваше внимание на то, что не стоит принимать противника за дурака. Лучше, как говориться, перебздеть, чем не добздеть! — Мы поняли, Прохор. — за нас всех ответил Александр. После душа выпили чая и развалились на кроватях с приятным чувством выполненного долга и ожидания еды. Релакс долго не продлился — в палатку зашел Годун. — Собирайся, Прохор. — улыбался он. — Подполковник Ульянов на тебя рапортину накатал. Требует суда офицерской чести. — Какой, к лешему, суд офицерской чести? — воспитатель уселся на кровати. — Этот Ульянов что, бессмертным себя вообразил? Жить ему, тварине, осталось до следующего боестолкновения с моим участием. Это я тебе, Олегович, обещаю. — Во-во! — ухмыльнулся Годун. — Александр Николаевич это же мне сказал, но другими словами. Короче, Прохор, собирайся и пошли. Там разберутся. А вам, Ваши Императорские высочества, Цесаревич просил передать следующе. Цитирую: сидеть в палатке на попе ровно и не отсвечивать, иначе отправлю домой. Мы кивнули и стали наблюдать за тем, как одевается воспитатель. Выходя, он сказал нам: — Сидите тихо, из палатки ни ногой! Цесаревич сам все разрулит. Оставшись одни, мы с минуту молчали, пока Николай не заявил: — Я сам Ульянова кончу, если Прохору хоть что-нибудь сделают. Это подполковника надо на суд офицерской чести вызывать. Братики, давайте с гвардейцами переговорим, которые сегодня там были! Они-то нас точно поддержат! — Точно! — вскочил Александр. — Сейчас оденемся и пойдем. — Раз отец сказал сидеть в палатке, будем сидеть. — хмыкнул я, про себя удивившись тому, что сейчас полностью согласен с папой. — Уверен, Ульянову придется не сладко, если даже отец не очень оптимистично настроен насчет его дальнейшей судьбы. И вспомните вчерашний разговор с полковником Пожарским про разногласия между гвардейскими полками. Наши с вами действия могут воспринять, как третирования Преображенцев. — Тоже верно. — Александр уселся обратно на койку. — Лешка, ты точно уверен, что Прохору пока помогать не надо? — Точно. — кивнул я. — А если что-то пойдет не так, Ульянов до утра не доживет. Это уже я вам обещаю. — Почему-то я тебе верю… — поежился Николай. — Ладно, сидим на попе ровно, как приказал дядька, и ждем дальнейшего развития событий. А пока давайте хоть родным позвоним, на друзьям напишем… События развивались долго, по нашим конечно же меркам, — только к пяти вечера нас пригласили в самую большую палатку, являвшуюся Офицерским собранием. Народа в палатку уже набилось порядком, причем, вновь прибывших было легко отличить по темным цветам камуфляжа, тогда как «ветераны» уже были поголовно в песочном. Один только Годун с двумя подручными щеголял, как и положено, во всем черном. — Алексей, привет! — ко мне протиснулся дядька Константин, который подполковник Пожарский. — Ваши Императорские высочества! — мы поручкались. — Ну и слухи тут про вас ходят, господа курсанты! — усмехнулся он. — Что говорят, дядька? — поинтересовался я. — Лютуете, говорят… — многозначительно протянул он. — Каждый день, мол, лазутчиков ловите. А сегодня группу этого придурка Ульянова знатно прикрыли, мне мои Преображенцы уже рассказали. Зря Сережа на Прохора за избиение рапорт оформил, твой батька ему это не простит. И не спасет Ульянова даже папа-генерал… — Как бы самому Ульянову спастись… — окрысился Александр. — Вот и я про тоже… — кивнул дядька. — Ладно, вечерком к вам загляну. А сейчас к своим пойду. Мы с братьями протиснулись в первый ряд и стали наблюдать следующую картину. За столом сидел Цесаревич, справа от него, в паре метров, на стуле устроился весь из себя печальный и оклеветанный Прохор. Слева от отца, тоже в паре метров, стоял стул, рядом с которым нервно прохаживался подполковник Ульянов, злобно поглядывающий в сторону своего обидчика. Отец взял со стола графин с водой и постучал по нему ручкой. Офицерское собрание притихло. — Так, господа офицеры, начнем. От подполковника Ульянова на имя полковника Пожарского поступил рапорт с жалобой на противоправные действия господина Белобородова, выразившиеся в унижении чести и достоинства подателя. Учитывая, что господин Белобородов является действующим сотрудником Тайной канцелярии, полковник Пожарский, как и положено, передал рапорт на рассмотрение мне. Будут возражения против того, чтобы судьей на суде офицерской чести был единолично я? Возражений нет. Приступим. Сергей Владимирович, вам слово. Ульянов кратко, без подробностей, описал сам процесс «унижения чести и достоинства», благоразумно умолчав о причинах таких действий Прохора. — Мы вас поняли, Сергей Владимирович. — кивнул Цесаревич. — Господина Белобородова мы пока ни о чем спрашивать не будем, а поинтересуемся мнением группы, которая находилась под командованием подполковника Ульянова. Как мне тут успели доложить, господин Белобородов, прежде чем начать свои противоправные действия по унижению чести и достоинства, этим мнением у остальных поинтересовался. Господа офицеры, не стесняемся, выходим. Из разных концов Собрания начали выходить бойцы группы, а Ульянов бледнел все больше. — Итак, господа, ваше мнение. Меня пока интересует, если так можно выразиться, моральная сторона произошедшего. — продолжил отец. — Были ли основания у господина Белобородова поступить так, как он поступил? — Были… — с видимой неохотой дружно кивнули те. — Хорошо… — протянул Цесаревич. — Я все понимаю, господа, и подробности у вас выпытывать не буду. Тоже очень не люблю, когда сор из моей избы выносят. Тем более, операция прошла успешно, а многие детали, так и быть, в отчетах вы опустите, чтоб самим себе личные дела не портить. Полковник Пожарский проследит. Спасибо, господа, можете быть свободны. Ну, а мы продолжим. — отец посмотрел на Прохора. — Господин Белобородов, по какой причине вы допустили столь вопиющие действия по унижению чести и достоинства подполковника Ульянова? — Не могу знать, Ваше Императорское Высочество! — вскочил Прохор и вытянулся. — Как затменье какое нашло, ей богу! — Затменье? — хмыкнул Цесаревич. — Сначала вы предупреждаете подполковника Ульянова о своих противоправных намереньях, потом интересуетесь мнением на этот счет у… заинтересованных лиц, и, наконец, воплощаете задуманное в жизнь. На состояние аффекта это все как-то не особо тянет. — среди Собрания послышались отдельные смешки. — Да, господин Белобородов? — Не могу знать, Ваше Императорское Высочество! — Прохор продолжал тянуться. — Понятно. — кивнул Цесаревич. — Господин Белобородов, как мужчина я вас прекрасно понимаю, но воинскую дисциплину еще никто не отменял. А по сему, получаете трое суток ареста и последнее предупреждение. Прохор Петрович, я же тебя домой отправлю, родной, — ласково заговорил отец, — прямиком в Бутырку. Если ты мне тут свои выкрутасы не прекратишь. Как понял, Белобородов? — Есть прекратить выкрутасы, Ваше Императорское Высочество! — воспитатель делал вид, что преданно смотрит Цесаревичу в глаза. — Теперь, что касается вас, подполковник Ульянов. — отец повернулся к бледному Преображенцу. — Вы вчера при мне обсуждали с полковником Пожарским и господином Белобородовым план операции. Сначала вам на недостатки указал господин Белобородов, а потом и полковник Пожарский вежливо попросил прислушаться к словам Прохора Петровича. Но вы этого сделать не пожелали. Было, Сергей Владимирович? — Было, Александр Николаевич. — опустил голову тот. — А сегодня, перед началом операции, Белобородов еще раз попытался убедить вас изменить план. Вы его послушали? — Нет. — Тогда слушайте меня внимательно, Сергей Владимирович. Я лично прослежу за тем, чтобы после отбытия наказания вон тот отбитый на всю голову злой дяденька, с говорящим позывным «Зверь», — отец показывал на Прохора, — и вон тот добрейшей души молодой человек, — теперь он указывал на меня, — это который Великий князь Алексей Александрович, с не менее говорящим позывным «Камень», сопровождали вас на каждом вашем боевом выходе. Ну, про каждый я, конечно, погорячился, хватит и… Или… — отец многозначительно замолчал. — Или, Ваше Императорское Высочество? — совсем поник Ульянов. — Пишите рапорт об отставке, Сергей Владимирович. Вместо Военного министра визу поставлю я, сделаю для вас исключение. — Рапорт, Ваше Императорское Высочество. — прошептал тот. — Рад, что мы друг друга поняли, Сергей Владимирович. — удовлетворенно кивнул Цесаревич. — Жду рапорт до вечера. Господа офицеры, суд офицерской чести объявляю закрытым. — отец встал. — Отдыхайте, господа! Насколько я успел заметить, особо никто Ульянова не жалел. Это подтвердил и Александр: — Лешка, этот бывший подполковник сейчас изгоем в офицерской среде станет, а Прохор отомщен сполна! Даже у нас в Училище курсанты сами между собой отношения выясняют, доносы писать западло. У девчонок, правда, бывает, а так… — Пойдемте в палатку, братики, не будем тут мешать. — сказал я. — Мало ли, какие тут у отца и Прохора дальнейшие планы. Воспитатель все равно под арестом, так что скоро сам в палатку придет, никуда не денется. Так и оказалось, Прохор явился домой только через полчаса. — Ну что, жертва самодержавия, все хорошо? — хмыкнул я. — За исключением того, что Цесаревич орал на меня днем целый час, а потом и полковник Пожарский еще высказал, что обо мне думает, все прошло более или менее нормально. Лешка, мне твой отец строго-настрого запретил Ульянова трогать, но может по возвращению… по-тихому, без шума и пыли?.. — воспитатель сделал невинное лицо. — Соблазн, конечно, велик… — усмехнулся я. — Но раз папа не велит, не будем нарываться. Тебе, вон, и так Бутыркой пригрозили. — Ну, ты же не оставишь своими заботами любимого воспитателя? — улыбался он. — Прохор, как бы нам с тобой там вместе не оказаться, с такими-то постоянными выкрутасами и планами. — отмахнулся я. — Тоже верно. — кивнул он. — Коля, Саша, будете нас из застенков Тайной канцелярии вызволять? — Не получится. — помотал головой Николай. — Мы лучше с вами в любом начинании поучаствуем. Так что, чалиться в Бутырке будем тоже вместе. — Прохор, — не удержался от смеха я, — ты дурно влияешь на молодежь!