— Да накосячил я серьезно… Особенно это касается способностей Алексии. Сам понимаешь, скрывать от Рода то, что она является колдуньей, я не имел никакого права. Еще и с тобой связался на этой почве, втянул, так сказать, в преступную деятельность. Да и то, что мы тогда с тобой вдвоем посетили особняк Дашковых, тоже было не очень правильно, и пошло довеском. Вернее, довеском пошло то, что я тогда сразу Александра Николаевича не предупредил о планируемой беседе с Дашковыми. А еще Государь заподозрил меня в том, что я недостаточно прилежно ловил настоящего отца Алексии. Ну, тут уж он на меня точно наговаривает. Короче, набрался целый букет прегрешений, вот у Государя нашего терпение и лопнуло. — Понял, Виталий Борисович. — кивнул я. — Ну, тогда и я вам расскажу свою историю. Если в какой другой раз я обязательно спросил бы разрешения Прохора на обсуждение всех этих вещей, как сделал только что Пафнутьев, то сейчас никаких моральных преград я не видел вообще. — Это, Виталий Борисович, мой царственный дедушка развлекается, учит меня старикан таким вот необычным способом. А дружки ваши, я имею ввиду моего папашку и присутствующего здесь любимого воспитателя, изо всех сил ему помогают. Думаю, с чего все началось, ваши близкие уже с вами поделились, а меня звонок Алексии застал в столовой, которую я, по слухам, чуть не спалил, да ещё и гневом там кучу студентов перепугал… Изложение дальнейшего внимательно слушал не только Виталий Борисович, но и Прохор — ему я так подробно о своих действиях еще не отчитывался. Когда же речь зашла об Иване-колдуне, Пафнутьева всего перекосило. — Виталий Борисович, может мне у царственного деда что-нибудь для вас попросить в качестве компенсации? — поинтересовался я у него в конце своего рассказа. Пафнутьев изменился в лице, замахал руками и вскочил: — Ты что, ты что, Алексей! Не вздумай вообще в ближайшее время в беседе с Государем упоминать моё имя! От греха! Пусть он немножко остынет и забудет нашу с ним последнюю беседу, иначе он опять меня в Бутырку отправит! — Не думал я, Виталий Борисович, что вы так деда моего боитесь. — я обозначил улыбку. — Я, Алексей, не твоего деда боюсь, — он посерьезнел, — а того, что он с моими родственниками может сделать… А то, что он может сделать с ними абсолютно все, ты сегодня и сам убедился. — Это да. — кивнул я. — Впечатлений полные штаны. Тут мне с вами спорить сложно. И пообещал себе, что в любом случае попрошу… нет, потребую у царственного деда что-нибудь в виде компенсации морального вреда для всего семейства Пафнутьевых. И ничего дед с ними не сделает. Повернулся к воспитателю: — Прохор, а ты не в курсе планов Виталия Борисовича на ближайшие дни? Тебя ведь явно дедуля с папашей на этот счет проинструктировали?.. — В курсе. — с невозмутимым видом кивнул он. — Сегодня Виталий Борисович может переночевать здесь, а завтра, прямо с утра, он должен явиться пред светлые очи Императора. — Понятно. Ладно, отдыхайте, Виталий Борисович, приходите в себя, а я пойду к себе. — Постой, Лешка. — остановил меня воспитатель. — Ты мне вот что скажи… Твоя обида на Государя понятна, как и на отца, а почему ты на меня не обижаешься, ведь я тоже как бы во всем этом поучаствовал? — он улыбался. — Ты моя семья, Прохор. Сам подумай, как мне на тебя обижаться? * * * После ухода Алексея, Белобородов остался с другом. — А не перегибает Государь с… воспитанием внука? — бросил в пространство Пафнутьев. — Это мы с тобой в Училище в свои семнадцать лет желторотыми юнцами попали, а ты Алексея чуть ли не с рождения в черном теле держал… Белобородов нахмурился: — Будем считать, что я этого не слышал, Борисыч… Главе Рода всяко виднее. Или ты опять в Бутырку захотел? Пафнутьев же обозначил улыбку: — Очень тебе хочется ответить расхожей фразой, мол, тюрьма меня не сломает, но не буду. Ты мне лучше другое расскажи, как прошла твоя интимная беседа с Ванюшей? Она ведь состоялась? — Состоялась, Борисыч. А прошла она весьма продуктивно. — ухмыльнулся Белобородов. — Один раз я даже в ауте побывал, когда решил от переизбытка чувств дружку нашему в ухо заехать… А так, Ванюша все на свою обиду ссылается, мол, мы тогда, твари бездушные, отказались его жену вытаскивать из плена. До сих пор, говорит, смириться с этим не может, а уж как он сам на себя руки не наложил за все эти годы, и сам до конца не понимает. Дальше Прохор в двух словах рассказал и про подвиги Ванюши на криминальном поприще, и на личном фронте, с упоминанием двух малолетних сыновей с именами Виталий и Прохор, и про то, что Император с Цесаревичем, никого не ставя в известность, договорились с колдуном тренировать Алексея, и о «начале» этих тренировок. — Короче, Борисыч, сходишь завтра на высочайший прием, получишь очередной пистон, а потом поедешь к себе и спокойно ознакомишься с показаниями Ванюши. Думаю, Николаич тебе их уже приготовил. — Когда Ивана собираетесь ближе знакомить с Алексеем? — спросил Пафнутьев. — Когда тот полную проверку пройдет. — пожал плечами Белобородов. — Сам понимаешь, до этого момента мы его к Алексею подпустить не имеем права. — Понимаю. И, Петрович, почему ты старательно обходишь тему Алексии? — прищурился Пафнутьев. — И не говори мне, что Иван эту тему не поднимал, все равно не поверю. — Да, обхожу, да, поднимал. — нахмурился Белобородов. — Иван действительно пытался меня расспрашивать про Алексию. И про ваши взаимоотношения, и ее взаимоотношения с Алексеем тоже. Но я, понимая всю неоднозначность ситуации, ему ничего не сказал, а заявил прямо — на эту тему разговаривать с тобой и самой Леськой. Пафнутьев заскрежетал зубами и опустил голову. — Борисыч, да не переживай ты так! — сочувственно протянул Белобородов. — Самое главное в этой ситуации то, что Иван никогда для своей дочери плохого не желал, даже наоборот, и все эти годы делал так, чтобы ты её нормально воспитывал. Что ему мешало в любой момент с ней связаться? Да хоть просто на улице подойти, и сказать: здравствуй, Лесенька, я твой настоящий папка Ваня! Скажешь не так? — Так… — Пафнутьев продолжал сидеть с опущенной головой. — И я про тоже… — продолжил Белобородов. — Фактически, девчонка спокойно выросла в хорошей полной семье с братом и сестрами, получила отличное образование и занимается любимым делом. Чего ещё отцу желать? И смирись уже с тем, что рано или поздно Алексия узнает про своего родного отца. А уж там… — Прохор развёл руками. — Как сложится. А ты для нее как был отцом, так им и останешься. Как матерью останется твоя Лизка. — Да понимаю я всё! — вскочил Пафнутьев. — И знал, что это когда-нибудь произойдёт, но старался об этом не думать! А тут этот еб@ный колдун выскакивает, как из пuzды на лыжах! — он сжал кулаки. — Ты же понимаешь, Петрович, что я всегда хотела Леське другой судьбы, а не работы в Тайной канцелярии! Я что, не имею на это права? Мало я раз на службе чуть ли не сдыхал во славу Рода Романовых и Империи в целом? Я своих других детей в Канцелярию отдал, а Леська там в качестве колдуньи долго не протянет. Ты статистику смертей колдунов по итогам войны не хуже меня знаешь, и твоя Иринка тому прямое подтверждение! — Пафнутьев осекся. — Прохор, прости… — он сел обратно. — Отболело, Виталя… — отмахнулся тот. — А это заявление Государя о том, что Леська переходит в подчинении к тебе, вместе с Иваном? — продолжил Пафнутьев. — Вернее, в подчинение к Алексею, который постоянно влипает в разные истории? А это мутное покушение на него? Как мне к этому прикажешь относиться? — Виталя, мне кажется, ты сгущаешь краски. — попытался Прохор успокоить друга. — Алексия твоя девочка уже взрослая и вполне способная за себя постоять, а ты в ней постоянно ребёнка видишь и избыточно опекаешь. Может тебе попытаться ситуацию как-то отпустить? — Может быть… — буркнул тот. — Я как раз, когда на киче сидел, много про это думал… Думаешь, я не понимаю, что излишне дочь опекаю? Что мне постоянно докладывают обо всех её передвижениях, встречах, контактах, делают распечатки звонков и переписки в мессенджерах. Я так за своими родными детьми не слежу и не переживаю за них, как за Леську… — Борисыч, может это у тебя чувство вины перед дочерью? За ее маму? — прищурился Белобородов. — Может быть… Не знаю, но сделать собой ничего не могу. — Короче, Борисыч, моё мнение таково. Деваться вам с Иваном все равно некуда, надо садиться, спокойно разговаривать под водочку с селедочкой, и решать, как вы будете жить дальше. Не думаю, что Иван хочет зла своей дочери, и твою позицию тоже должен прекрасно понимать, а уж как вы дальше будете строить свои отношения с Алексией и между собой, жизнь покажет. И еще, Виталя… Не обижайся, я тебе только добра желаю, но если ты сам с этой проблемой не обратишься к канцелярскому психиатру, мы с Сашкой тебя к мозгоправу этому за ручку отведем. Ты меня услышал? — Услышал… — буркнул Пафнутьев. * * * Еще когда Пафнутьева привезли из Бутырки, Михеев его разместил в покоях на втором этаже, рядом с покоями Прохора. Когда Алексия узнала, что ее отец с матерью останутся до завтра, то сразу мне заявила, что ночевать она ляжет на диване в гостиной у родителей. Так что сегодня я спал только с Вяземской, которая весь вечер, вместе с Сашкой Петровым, наблюдала за всем тем бардаком, которые творился у нас в особняке. — Лёшка, что хоть случилось? — спросила она у меня, когда мы готовились ко сну. — Государь-Император изволил развлекаться. — хмыкнул я. — Пафнутьева в пятницу вечером в профилактических целях посадили в Бутырку, а его жене, Елизавете Прокопьевне, сегодня позвонили «доброжелатели» и сообщили, что ни в какой наш Виталий Борисович не в командировке, а сидит в Бутырке, и вечером его казнят. А теперь догадайся, Вика, кому Алексия стала звонить, когда Елизавета Прокопьевна не дозвонилась до Цесаревича? — Тебе? — девушка смотрела на меня круглыми глазами. — Точно. — кивнул я. — А теперь догадайся что сделал я, когда тоже не дозвонился до папаши? Как и до царственного деда, и даже до Прохора? — Так вот что за бардак с тревогой сегодня в районе Бутырки был… — глаза Вяземской стали ещё больше. — Неужели?.. — Ага… — я опять кивнул. — А когда мне Алексия позвонила, я… скажем так, совсем чутка разволновался и напугал своим гневом половину Университета. Да ещё и умудрился пожар устроить в столовой. — я хмыкнул. — И теперь, Викуся, репутации моей пришел полный и законченный кобзец. Думаю вот, застрелиться, как Георгиевский кавалер, или утопиться, как та Му-му. Что посоветуешь? — Лёшка! — девушка прикрыла рот рукой. — Вот и я про это… Мне, по большому счету, плевать, конечно, на то, как обо мне думают другие, кроме близких конечно, но, тем не менее… Так что ты там особо слухам никаким не удивляйся, думаю, там и половины про меня плохого не скажут, чем есть на самом деле. Зато Род мной явно гордится! Ведь Великий князь Алексей Александрович в очередной раз всем доказал, что Романовы не зря обзываются Императорским родом. — Ты это сейчас серьезно? — сейчас Виктория прикрывала рот уже обеими ладошками. — Более чем. — кивнул я. — Уверен, что среди Дворцовой полиции и Тайной канцелярии я сейчас самая популярная фигура, с такими-то продемонстрированными навыками. Уверен, и те, и другие по достоинству оценили отсутствие не только трупов, но и покалеченных среди доблестных защитников Бутырки. А вот в Свете, боюсь, все обстоит как раз наоборот — открыто из домов выставлять не будут, но и лишний раз приглашать не станут. — Лёшка, не сгущай краски! — отмахнулась от меня Вика. — Через неделю все про это забудут, как с той записью, где ты троих Никпаев голыми руками убиваешь. Вот увидишь! — Ну, разве что… А вообще… Хрен с ними! * * * Во вторник утром, после общего завтрака, на котором присутствовали все мои «постояльцы» и полноправные жители, мы с Прохором и Владимиром Ивановичем пошли провожать на стоянку Сашку Петрова в его Суриковку, Вику Вяземскую в Ясенево, а Пафнутьевых к ним домой. — Лёш, я с мамой сегодня побуду? — отвела меня в сторону Алексия. — А то она, сам понимаешь, испереживалась вся, мне надо с ней побыть. — Конечно, Лесенька, я все понимаю. Давай вечером созвонимся, а то у меня тоже сегодня день очень напряженный. — Хорошо. — она чмокнул у меня в щеку. — Так и поступим. Леш, еще раз спасибо за папу!