– Ну ты дал, царевич! – Кузьмин хлопнул меня по плечу. – И уже на акцию батюшек сходу подписал! – Он повернулся к Пафнутьеву. – Учись, Борисыч, бац-бац – и в дамках! – Согласен, – обозначил тот улыбку. – Это был как раз тот случай, когда грубый наезд сразу решает все вопросы с взаимопониманием, а клиент делается мягким и податливым, как та известная субстанция. Хотя Алексей батюшек до этого и так в угол загнал, а тут просто добил. – Наша с Прохором школа! – оскалился Кузьмин. – Мы во время дальних рейдов так же предпочитали действовать, хоть и знали по-китайски только основные выражения и международный язык жестов. – Ванюша, – ухмыльнулся Прохор, – ты, насколько я помню, одно только выражение по-китайски знал, цитирую: «Зверь, эта тварь узкоглазая мне не нравится, воткни ему ножик вон туда». – Виталий Борисович, – вклинился я, – батюшки хоть дельное что-то сказали, пока мы с патриархом битых три часа друг друга светскими беседами развлекали? Мне даже пришлось объяснять свое кощунственное отношение к останкам покойного Мефодия, но, боюсь, понимания я так и не встретил… – Сказали, Алексей, – кивнул Пафнутьев, – я уже успел кое-какие указания раздать, но там ещё работать и работать с информацией. А сейчас прошу простить, меня ждут с докладом в Кремле. И ещё, насчёт всех этих непонятных для моего понимания вещей, которыми ты угрожал батюшкам, в Кремле поймут, о чем идёт речь? – Конечно, Виталий Борисович, – усмехнулся я, – передавайте привет любимому дедушке. – Обязательно, Алексей. И… спасибо тебе! – Он опять обозначил улыбку. – В том числе и за слова о семье. Знаю, что говорил ты искренне, и я это ценю. Пафнутьев повернулся и вышел из гостиной. – Стареет наш Борисыч, – пробормотал Кузьмин, – сентиментальным становится… Я же пропустил эти слова мимо ушей, чуйка внезапно предупредила о чужом взгляде в спину… – Ваня, ты что-нибудь чувствуешь? – спросил перед тем, как провалиться в темп. – Абсолютно ничего, – услышал через пару секунд. – «Тайгу» по тревоге поднимать? – Не надо. Если ты ничего не чувствуешь, они и подавно ничего не услышат. Да что же это за херня такая? – поморщился я, не представляя, кто таким образом на меня смотрит. А может, я себя на нервной почве загоняю? Взгляды все какие-то мерещатся. А может, и не мерещатся… * * * – Ты чего такой грустный? – Отец Василий отвлёкся от дороги и взглянул на сидящего на пассажирском сиденье отца Владимира. – Все же нормально прошло, а ведь у нас реально был шанс из особняка великого князя вообще не выйти. – Да вот оцениваю личность нашего нового командира, – вздохнул тот. – Прежний-то, покойный который, с нами в дружбу играл, в демократию, творческий подход стимулировал для решения поставленных задач. А этот? Сходу пообещал в случае неповиновения семью вырезать и нас грохнуть. И, что самое характерное, говорил это всё так убедительно и таким обыденным тоном, как будто каждый день за завтраком младенцами невинными питается. Череп еще этот… – он перекрестился. – А чего ты от него ждал, Вова? Там со всех сторон поколения профессиональных душегубов! Ещё и бабка царственная редкая змеюка, так что ничего удивительного я тут не вижу. Одно меня успокаивает, наш Святослав – мужчина принципиальный, а этот Алексей Александрович у него явно в любимчиках. И это после того, Вова, как этот самый Алексей Александрович чуть родичей нашего патриарха не вырезал. Лучше думай, как мы братьям и нашим семьям ситуацию будем объяснять, они-то пока счастья не имели с его императорским высочеством лично познакомиться и не успели оценить весь масштаб его личности. – А чего тут объяснять, Вася? – пожал плечами Владимир. – За нас с тобой это уже сделал покойный Тагильцев, когда про взгляд великого князя и своих от него ощущениях рассказывал. Добавим только, что великий князь уже научился местоположение определять, и все вопросы сразу отпадут. – А про то, что легко этим взглядом убить может, говорить будем? – Не сейчас. – Согласен. А вообще, ты в этом вопросе великому князю… веришь? – А тебе моих вчерашних ощущений мало было? – буркнул Владимир. – Такой скорости заползания под кровать я никогда не видел, – ухмыльнулся Василий и, глядя на демонстративно отвернувшегося друга, продолжил: – Вова, если бы это был какой-то левый колдун, получилось бы позорно, а тут будущий император российской империи тебя приложил, что, согласись, где-то даже и почётно. О таком, Вова, внукам рассказывают, как семейную легенду. – Меня приложил семнадцатилетний пацан, вот что будут в семейных легендах говорить. – Этот семнадцатилетний пацан несколько часов назад нас с тобой раком без всякого напряга поставил! – не выдержал Василий. – И даже голос не повысил! Так что заканчивай с рефлексией и настраивайся на работу. У нас впереди три дня самого настоящего кошмара с этим переездом. Хотя после переезда, чую, кошмар будет только усиливаться. – Всё, я в норме. И снизь скорость, не хватало еще в кювет улететь. – Вот, такой брат Владимир мне нравится больше… * * * – Ладно, царевич, приказ на повышенную готовность я все же отдал, – вздохнул Кузьмин. – А сейчас было бы неплохо нам с Прохором спокойно сесть, расслабиться и перекусить, а то живот начинает урчать. – Он глянул на воспитателя. – Петрович, как ты смотришь на эту идею? – Сугубо положительно, – кивнул тот. – И было бы неплохо сбрызнуть очередную победу его императорского высочества. – Полностью поддерживаю сие славное начинание! – кивнул колдун, – Но только если чисто символически, не нравится мне настроение нашего с тобой воспитанника. – В каком месте он наш с тобой? – делано возмутился Прохор. – Сынка только мой и ничей ещё! Колдун, ты примазаться хочешь? – Имею право, Зверь! – гордо выпрямился тот. – А кто в Бутырке по ложному доносу за царевича в предвариловке отсидел? Кто его выхаживал и в таинства колдунского мастерства посвящал? Кто длинные ночи не спал и царевича охранял? – Сожгу, тварину колдунскую! – возмутился Прохор. – В лягушку превращу, живодер херов! – не остался в долгу Кузьмин. – Господа, – хмыкнул я, – нам всем надо срочно выпить! И, к вашему сведению, Иван Олегович, воспитатель у меня один. А вы при всей моей к вам любви и уважении максимум тянете на наставника. Будьте так любезны, Иван Олегович, распорядитесь, чтобы нас обеспечили должным количеством алкоголя и чем-нибудь на закусить. И под насмешливым взглядом Прохора колдун начал разоряться: – Царевич, как ты мог? Я же в тебя душу вложил! Частичкой себя пожертвовал! Последним делился! На киче в трудные минуты поддерживал! А ты? Презлым заплатил за предобрейшее! – Он «побрёл» в сторону столовой. – Но ничего! Отольются кошке мышкины слёзы! Наступит праздник и на моей улице… А у меня в кармане завибрировал телефон, звонила Виктория. – Привет, чего хотела? – игривым тоном поинтересовался я. – Что, ублюдок, настроение хорошее? – ответил мне незнакомый мужской голос. – Ну так я тебе его сейчас испорчу. Осознание пришло мгновенно, как и предчувствие беды: – Батюшка Бирюков, если я не ошибаюсь? – В груди похолодело. – Он самый, ублюдок. Знаешь, как ты у Виктории Львовны в контактах записан? Побоку оскорбления, побоку самоуважение с гордостью, главное, чтобы с Викой ничего не случилось! – Просветите меня, батюшка, – очень вежливо попросил я, щелкая пальцами, чтобы привлечь внимание Прохора с Иваном. Впрочем, это было лишним – я и не заметил, как они оба оказались рядом. Ответ батюшки мы слушали уже на громкой связи. – Ты у неё числишься в контактах как «Любимый». Слышь, ублюдок, погоришь ты на бабах, ой погоришь. – Что с Викой? – я судорожно соображал, что мне предпринять в этой ситуации. – Валяется в отключке на заднем сиденье моей машины, но очень ждёт, чтобы ты её освободил. – Дай мне с ней поговорить! – Ублюдок, ты дурак? – и ехидный смешок. – Буду я еще время и силы тратить на твою подстилку. Приди и забери. – Дай мне поговорить с Викой! – Решение мною уже было принято, я просто начал себя разгонять, погружаясь в темп все глубже. – Приходи один к особняку Пожарских, я минуты через две как раз туда подъеду. И помни, Вяземская в моих руках, так что без глупостей, просто поменяем ее жизнь на твою. – Батюшка Олег, а ты слышал тогда в училище, что я пообещал сделать с черепом Тагильцева? – Разговор давался мне с трудом, темп диктовал свои условия скорости. – Слышал. И что? – С твоим черепом, сука, я сделаю то же самое! – Образ Бирюкова уже полностью был сформирован перед глазами и оставалось его только почувствовать. – Твой череп, мразь, будет у меня главным в коллекции! – Я же сейчас подстилку твою… Образ Бирюкова наполняется жизнью… Резко всасываю его в себя… Встречный выплеск гнева искажает черты батюшки до неузнаваемости… Образ оплывает, как голова пластмассовой куклы при высокой температуре, эмоции пропадают, и чуйка подсказывает, что жизни в этом образе больше нет… И снова ощущаю этот взгляд в спину!..