Вокруг, в поселке, тем временем продолжалась размеренная спокойная жизнь. Судя по многочисленным юртам, это был род каких-то кочевников. Несколько срубов означали, что здесь, в тихой долине, находилась зимовка племени. Сюда пригоняли стада, когда зима покрывала снегом высокогорные пастбища и неудобья. Сюда возвращались люди, здесь заготавливали на зиму сено, выращивали зерно и овощи, здесь забивали лишнюю скотину, чтобы не кормить ее голодными месяцами, здесь наполняли мясом и зерном ледники, погреба, лабазы и схроны. А весной, когда начинали зеленеть травой окрестные земли, кочевья расходились в стороны, оставляя возле пашен и опустевших складов десяток-другой работников. И так — до новой зимы. — Вставай, — пнул его в ухо вернувшийся охотник. — Назад иди. Середин не шелохнулся. Миргень-Шагар, помявшись рядом, за волосы приподнял Олегу голову, просунул под спину веревку, потом продел под мышками, потянул. Руки пленника вздернулись вверх, веревка соскочила. Кочевник ругнулся, сделал петлю, накинул ее на ступни, поддернул и решительно поволок к порубу. Минутой спустя он уложил ведуна на охапке соломы, сваленной посреди узилища, присел, приподнял голову, поднес к губам край крынки, дал допить оставшееся в ней молоко. — Спасибо, Мигрень, — наконец-то смог пробормотать Олег. — Какой ты заботливый. Из тебя выйдет хороший слуга. Со знакомым шелестом из ножен выскользнул меч, клинок уперся ведуну в горло. — Ты умеешь оживлять мертвых, Мигрень-Шагар? Я нужен вашему роду куда больше, чем он мне, — с усмешкой прошептал Середин и тут же вскрикнул от боли. — Моему роду ты пригодишься и со сломанным носом, — сообщил охотник, пряча оружие. — У тебя длинный язык. Это хорошо. Но все остальное я могу отрезать. Правда, после такого оскорбительного намека утром нового дня охотник уже не появился, прислав вместо себя паренька лет десяти. За ночь руки только-только обрели подвижность, и крынку с молоком ведун еле удержал: не поднимал ее перед ртом, когда пил, а откидывался назад, иначе наверняка бы уронил. — Это все вода, — утерев губы, сказал он. — Нормальной-то еды принесешь? А то после питья только сильнее жрать охота. Мальчонка молча отобрал крынку и ушел из поруба. Олег пожал плечами, прошел вдоль стены. Поднял и опустил руки, потряс, снова поднял и попытался удержать над головой — но уже через секунду они упали и повисли, как плети. Вроде, и есть — а вроде, их и нет. «Надо разрабатывать. Иначе такими навсегда останутся». Ведун остановился возле плошки, в которой когда-то лежал творог, подумал, потом решительно поднял, тщательно отер соломой, повернулся к стене и начал осторожно, по чуть-чуть, соскребать ногтями «китайский снег». Ворон всегда учил, что половина колдовской силы — в мудрости чародея, а другая — в его суме. И главное занятие мага — собирательство. На каждом привале, во время отдыха, при пешем переходе пальцы колдуна ощипывают соцветия и макушки растений, подбирают перья и сброшенные змеями шкуры, волчьи следы, лягушачьи кости, могильную землю, клочья линялой шерсти. Все то, что после варки, сушки, смешивания или выпаривания становится настоящим зельем. Иногда приворотным, иногда дарующим силу и здоровье, а порою — несущим сон или саму смерть. Разве можно одарить девицу красотой, не имея лунной воды? Или овладеть чужой волей — не имея под рукой аккуратно собранного следа? Как наслать хорошую порчу, если не на дым и не на перо? Как управиться с богами и бесами, коли нечем начертать кровавую пентаграмму? Селитра в известные Олегу зелья не входила. Но отчего бы и не собрать, если есть время? Подсушить, с углем перемешать, в котомочке припрятать… А там уж как придется. Старейшины рода заявились, когда он успел очистить две стены. Встали в дверях, демонстративно распахнув халаты и положив ладони на рукояти мечей. Увы, хотя руки уже и слушались пленника, но сила в бицепсы и трицепсы пока еще не вернулась. Иначе ведун обязательно показал бы гостям несколько неприятных фокусов. — Откуда вы пришли, кулой? — сурово спросил тот, что носил синюю жилетку. — Что за боги даруют вам столь чудные законы? И что за люди не стыдятся их чтить? — Меня зовут Олегом, уважаемый Джайло-Манап, — прижал ладонь к груди Середин и чуть склонил голову. Выждал небольшую паузу. Его не поправили, и ведун понял, что с именем собеседника угадал. — Я с радостью отвечу на ваши вопросы. Но что смущает вас в моей мудрой и прозорливой госпоже? — Все, несчастный, все! — отпустив меч, решительно рубанул ладонью воздух Радозор. — Она призывает наших жен отринуть мужей, а наших дочерей — не внимать словам отцов! Она призывает молиться Уманмее и выбросить из святилища старых идолов. Она требует не пускать мужчин в родные юрты. Джайло-Манап вскинул руку, и его спутник тут же оборвал горячие речи, поклонился, отступил назад. — Отвечай! — кратко потребовал глава здешнего рода. — Мы пришли из далеких западных краев, мудрейший, — начал неспешно рассказывать Середин, по ходу дела облекая в слова странные для здешнего мира понятия. — Наши народы поклоняются великому гендерному равенству. Наши боги учат, что женщины ничем не отличаются от мужчин, а потому не должны никак отличаться в своих правах и обязанностях. Гости переглянулись, и Радозор недоуменно поинтересовался: — Разве ваши боги никогда не видели мужчин и женщин? Они не ведают, в чем различия меж нами и ними? — Наши страны очень богаты, а мужчины изнежены. Они не способны доказать, что сильнее, умнее и выносливее. Наши страны давно живут в покое, и женщин не нужно ни от кого защищать. Наши народы столь ленивы, что перестали рождать детей. Если никому не нужны дети, зачем различать женщин и мужчин? — И где ж находится столь прекрасная страна? — У Джайло-Манапа хищно раздулись ноздри. — На западе, на самом краю земли, — повторил Середин. — К сожалению, между вами и нашей страной обитает много диких народов, не признающих великого гендерного равенства. Через их угодья трудно пробраться мирным прохожим. Если бы не милость богов к моей всевидящей госпоже, мы бы погибли много, много раз. — Жаль… что не все почитают ваших богов, — искренне погрустнел старейшина. — Вы готовы склониться перед их величием? — приподнял брови Олег. Джайло-Манап резко рванул меч из ножен, вскинул острие клинка к самому кадыку пленника: — Ты ее раб, несчастный. Ты знаешь свою госпожу. Сможешь ли ты увести ее отсюда? — Если меня будут держать в порубе, то вряд ли. — Ты получишь свободу, жалкий кулой. Свободу и двух быстрых лошадей. Себе и посланнице богов. Но если твоя хозяйка останется здесь… Смерть твоя будет долгой и мучительной. Очень долгой. Миргень-Шагар каждый день придумывает, что еще можно сотворить с тобой, воришка, когда тебя вернут к нему в руки. — И куда я должен ее увезти? — улыбнулся ведун. — Куда? — прищурился Джайло-Манап, оглянулся на своего спутника. — Вниз по реке, за двумя излучинами, начинается ущелье Черных Глаз. Там, возле скалы Бельчай находится стойбище рода Чентаев. Пусть Роксалана расскажет им про ваших мудрых богов. Может статься, они поддадутся на ее ядовитые посулы. — Ты слишком умен для раба, кулой, — внезапно произнес мудрый Радозор и пригладил тонкие усики. — Слишком хитер и сообразителен. — Ни в коем случае, — покачал головой ведун. — Я не понимаю, например, зачем вам моя помощь, если проповедницу можно просто стукнуть по голове и продать в гарем правителю Каима? Неужели мужчины не справятся с недовольством глупых баб? — Мы же не можем насиловать своих жен, словно невольниц, кулой! Не можем пороть их и привязывать на веревку! — мотнул головой Джайло-Манап. — Да и кто станет варить похлебку, доить скот, сбивать масло, собирать хворост, следить за детьми, коли связывать женщин в юртах и опасаться их бегства? Жена не может быть рабыней. Воистину ты стал проклятьем этой зимы, гнусный кулой! Убить пророчицу — значит вызвать гнев богов. Слушать же ее речи — значит убить себя и весь наш род. — Не послал ли тебя кто-то к нашим кочевьям со злым умыслом? — с подозрением спросил Радозор. — Сами приволокли, — напомнил Олег. — Ладно, я уведу пророчицу. Пошли к ней. — К ней не пускают мужчин, раб, — аж передернуло старейшину. — Но каждое полнолуние мы приносим жертву владыке ночи, всесильному Мардуку. Пророчица будет там танцевать. Она каждую ночь танцует пред Ургой, а Урга обязательно придет в святилище. Ты увидишь хозяйку и позовешь с собой. Или останешься с Миргень-Шагаром. Ты понял меня, кулой? — Когда это будет? — Через два дня, — едва не ткнул пальцами ему в глаза старейшина. — Постарайся не умереть до этого срока, несчастный. Ужин у костра На само жертвоприношение пленника никто не позвал. Либо старейшина решил, что недостоин раб присутствовать на священнодействии, либо просто забыл в праздничных хлопотах. Посему бой барабанов, вой труб, песни, мычание быков Олег слушал, сидя в углу своей деревянной тюрьмы. Потом на улице стало заметно тише — хотя временами и раздавались отдельные выкрики, а один раз ведун явственно услышал звон мечей. Наконец в дверь что-то бухнуло, она отворилась нараспашку — вниз заглянул Миргень-Шагар в ярко-красном халате и такой же шапке, захлопал уродливой пастью: — Вылазь, кулой, старейшины ждут. Давай быстрее! Шевели окорочками. — От охотника за версту несло кислым самопальным пивом. Видать, веселье шло полным ходом, и именно сейчас где-то неподалеку хмельные туземцы опустошали бочонки с брагой. — Да топай же! Прихватив пленника за шкирку, Миргень-Шагар заспешил между юртами, свернул направо, метров сто отмерил по тропе меж стройных сосен и начал подниматься по извилистой дорожке среди скал. Минуты три — и они оказались на обширной скальной площадке довольно высоко над поселком. Здесь полыхало сразу пять костров, над тремя из которых запекались мясистые туши то ли кабанов, то ли еще кого такого же размера. Ближе к обрыву столпились мужчины. Они гудели, словно рой шершней, рыгали и по очереди опрокидывали в себя вместительные деревянные ковши. Женщины собрались у горного склона. Вели они себя куда тише, но бочонки и ковши имелись и на их стороне. Если это было жертвоприношение, то здесь же где-то стояли и идолы. Их Середин, к сожалению, не разглядел. В нос ему ударил аромат жареного мяса — и желудок прыгнул вверх, застряв где-то под горлом. Почти неделя без еды, после чего его кормили одним молоком, дала о себе знать. Голод заставил сердце биться часто-часто, словно от приступа всепоглощающей любви, глаза не могли оторваться от прочных бронзовых вертелов, слух воспринимал только шкворчание сала, равномерно капающего на угли. — Проклятье, — сглотнул Олег. — Лучше бы меня удавили сразу. Он даже не заметил, как охотник, толкнув его к старейшинам, отошел к мужской компании. — Куда ты таращишься, раб? — тряхнул его за плечо Джайло-Манап. — Вон твоя хозяйка, забирай! Оказывается, увлеченный мясом, он не обратил внимания на танцующую возле дальнего, пустого костра Роксалану, на уставившихся друг на друга шаманов в черных волчьих малахаях, войлочных чапанах до колен, расшитых красными, синими и зелеными картинками из человечков, квадратиков и треугольничков, с огромным количеством амулетов из зубов, косточек, волосяных кисточек, камушков и раковин, с совершенно одинаковыми посохами и бубнами в руках. С трудом отвлекшись от покрытой коричневатой корочкой, влажно поблескивающей в свете углей, глубоко пропеченной туши, Середин помахал девушке рукой: — Роксалана! Иди сюда! Тебе не холодно в тонком сари? Вот, возьми налатник. — Олежка? — Она улыбнулась, переставляя змейкой ноги и выставив в стороны ладошки, пошла к нему. — Женщины рожают детей! Женщины растят их в домах рода! Женщины ткут ковры, хранят очаги, зашивают стены, варят похлебки и квасят кумыс! Посему женщинам надлежит владеть имуществом рода, Охрамир! Такова воля богов, и не тебе спорить с их мудростью! — Один из шаманов, оказывается, говорил дребезжащим и сухим женским голосом. — Мужья лишь заходят туда на время и снова уходят к стадам или в походы! Посему и володеть им надлежит лишь седлом и мечом своим! — Не по обычаю это людскому, Урга! — гудел басом второй шаман. — Не так нам предками завещано жить. Муж к себе жену приводит. Его стадами, трудами, отвагою и юрта, и пища, и самое жена в дом его приходит. Не быть богам женским выше человеческих! Не володеть бабам добром мужним! — Олежечка, как давно тебя не было… — Роксалана протянула к нему руки, провела пальцами по щекам, резко прижалась, положив голову ведуну на грудь. — Давай споем с тобой вместе? Ты же любишь петь. Давай попробуем: Москва-Москва… Слезам не верит… Кто захочет, тот проверит… Спор шаманов утих. После недолгого молчания Урга спросила: — Кто сие есть, пророчица? — Это Олег, — нежно ответила Роксалана. — Он уже месяц таскает меня по свету от приключения к приключению, от колдуна к колдуну, от беды к беде, от пытки к пытке… Он половой шовинист и садист… Девушка отступила, отдернула руки, попятилась еще дальше: — Он убийца и злодей, люди! Он морил меня голодом, он бил меня и насиловал, он бросал меня в пропасть и стрелял из ружья. — Она закрыла лицо руками и сорвалась на визг: — Он хочет снова утащить меня с собой! Не хочу в пропасть! Не хочу собаками! Убейте его, убейте, убейте! — Ты чего, Ро… — Убейте! Скорее, скорее! Или он убьет всех, всех, всех! — Она кинулась бежать, упала возле дальнего костра и забилась в припадке среди закопченных камней. — Ничего себе, козья рожа… — пробормотал вконец опешивший ведун и двинулся за спутницей. — Стой, куда! — истерично завопила шаманка. — Держите его, он душегуб! Он враг богов и их гласа! — Только без нервов! — развернувшись, вскинул перед собой руки Олег. — Девочка немножко не в себе. Мы разберемся сами. — Джайло! Охрамир! — Шаманка затрясла посохом над головой. — Пророчица узнала его! Он враг ее! Он враг богов и нашего рода! Это Котхоз-Кутуй! Убейте его, убейте!