— Мама, а когда коровка прикончит дядю? — спросил детский голос где-то неподалеку. — Прямо сейчас? Надо же, какие кровожадные сейчас пошли дети. Я вцепился в рога быка мертвой хваткой и пытался устоять на ногах, но зверь оказался слишком силен. Он снова мотнул головой, теперь в другую сторону, потом потащил меня вперед. Я еле успел зацепиться ногами за землю, но бесполезно. Бык толкнул меня головой вперед. Я пытался повалить его на ходу, но с тем же успехом мог уронить скалу. Бык словно был собран из гранита. Он снова толкнул меня и я не удержался. Упал, а бык наклонился и начал остервенело бодать меня и пинать копытами. Зрители закричали от ужаса. Я пытался прикрыться руками и откатиться в сторону, но куда там! Я словно угодил под скоростной поезд и он тащил меня по рельсам, стараясь раздавить голову и корпус. Больно, очень больно. — Остановите его! — закричал кто-то в стороне. Я узнал голос Якова Васильевича. Что-то его не было видно во время выгона быка. Видимо, приехал только сейчас. — Колян, придурок, куда ты смотрел? Это же не Пофигист, это Отморозок. Он сейчас особенно буйный. Я откатиться в сторону, но бык не отставал. Все мое тело представляло из себя океан боли. На мне не осталось живого места. Словно в тумане я вдруг понял, что не ощущаю больше толчков быка, а вокруг столпились люди. Рыжее пятно с рыданиями бросилось ко мне и я почувствовал влагу на лице. Ах да, это же Света. — Милый, милый… — повторяла девушка. — Врача, позовите врача! — исступленно кричал Стас, но я не мог различить его лица. — Да разве тут врач поможет, — сказал кто-то в толпе. — Бык его раз десять насадил на рога. Это же… Но я уже не слышал его голоса. Окружающий мир и так был почти неразличим, виднелся мешаниной темных и светлых пятен. Голоса смешались в единую беспорядочную какофонию звуков. Затем все вокруг подернулось черной дымкой и я потерял сознание. * * * И точно также я снова увидел мир, только в обратном порядке. Сначала все вокруг было черным, абсолютно черным. Потом вокруг появились светлые пятна, они увеличились, через них хлынули потоки света и голоса. Пятна расширялись, темнота отступала. Наконец, остались только небольшие черные пятна. Мир обрел четкость и объем. Я поморгал глазами, пытаясь сосредоточиться и понять, что случилось. Принял сидячее положение и огляделся. Ничего не понял. Как я очутился в этом большом подвальном помещении с бетонными колоннами посередине. В углу боксерский ринг, висят «груши», в другом углу штанги и гантели. У потолка с одной стороны прямоугольные окна, сквозь которые в душный зал пробивался свет и свежий воздух. А еще вокруг столпились парни в ги, униформе для занятий боевыми искусствами, которые у нас часто ошибочно называют кимоно. Длинноволосые, светлокожие, удрученные. В основном, белые пояса. Только немного странные, разного покроя. Как будто их сшили в разных местах. Или даже самостоятельно. — Ну, очухался, Ермолов? — пробасил мужской голос рядом. — Как голова? Я обернулся и почувствовал, как в голове взорвалась вспышка боли. Слева сидел бородатый мужик, тоже в ги, которое я по привычке тоже иногда называл кимоно. Черный пояс. Лет сорока, темноглазый, лицо тонкое и чуть вытянутое. Худой и высокий. Незнакомый. А ведь я в Омске всех тренеров знаю. — А где бык? — спросил я, не обращая внимания, что тренер назвал меня незнакомой фамилией. — Где я? Осмотрел себя, никаких ран на теле. Вот только руки не совсем мои. Молодые, сильные, с обкусанными ногтями, костяшки ободраны. Мозолей почти нет, а ведь у меня на кулаках большие наросты от многолетних набивок досок и кирпичей. — Что за чертовщина? — спросил я и оглядел свое тело. Заглянул под синюю плотную куртку, больше похожую на самбовку. Это же и впрямь не мое тело. Мускулистое и поджарое, молодое, гладкое. — Кто это? И голос не мой. Что тут происходит? — Быка какого-то вспомнил, — зашептались в толпе. — Бредит уже. — Э, Ермолов, успокойся, — басистый мужик схватил меня за плечо. — Такое бывает после травмы. Ты меня видишь? Хорошо слышишь? Что происходит? Почему он называет меня Ермолов? Я потряс головой и постарался сосредоточиться. — Все хорошо, — позитивно ответил я. По сравнению с тем, что я ожидал увидеть после схватки с буйволом, я и в самом деле чувствовал себя неплохо. Только голова и шея сильно болели. Особенно основание шеи. — Мне надо посидеть чуток. Бородач кивнул. Похлопал меня по плечу. — Вот это другое дело. Ну-ка, Лапшин, отведи его на скамеечку. Пусть посидит, отдохнет. Если будет совсем плохо, Ермолов, тогда скажи мне. Врача вызовем. Понял? Я кивнул, поднялся с холодного пола и отправился к стене, где стояли скамейки. Длинные, деревянные, покрытые лаком, без спинок, обычные оттесанные бревна. Рядом шел парнишка, помогал идти. — Ты это, Витя, извини, я нечаянно, — сказал он по дороге, состряпав виноватую физиономию. — Так получилось, что я тебе в шею ногой попал. А ты сковырнулся на пол. Я пощупал шею. Надо же. Судя по боли, он попал в основание черепа. Такой удар может и убить, вообще-то. И, кажется, для меня, Ермолова Виктора, этот удар и в самом деле оказался роковым. Тут я все понял. Точно, что тут непонятного? Это переселение душ. Я умер там, во время боя с быком и попал в чужое тело. Некоего Ермолова Виктора. А он умер тут, во время спарринга с этим Лапшиным. Я чуток напряг память и вспомнил, что моего напарника зовут Рома. Значит, все-таки, тот удар оказался и в самом деле смертельным. Я присел на скамейку, а Рома стоял рядом. Глядел на меня коровьими глазами, ждал, что я скажу. Меня же охватило странное безразличие. Как будто я каждый день умирал и возрождается в чужом теле. Как в кино или в какой-нибудь фантастической книжке. Ну ладно, возродился, так возродился. Надо сейчас обдумать всю эту ситуацию. И понять, правда ли это или я меня шок и галлюцинации. — Ладно, все в порядке, Рома, — я отмахнулся от парня. — Иди, занимайся. Я здесь буду сидеть. Не беспокойся обо мне. Жить буду. Лапшин обрадованно кивнул. Побежал к парням, отрабатывающим ката тайкеку соно. Все они построились в шахматном порядке, начали с базовой стойки и делали ката, повинуясь командам бородача. Выпады рукой, блоки, шаги и подходы. На определенном шаге громкий выкрик «Киай». Вроде правильно делают, но мой взгляд тренера сразу заметил неточности и шероховатости. Старый стиль, движения слишком резкие и нет осмысленности. Все формально. То, чего я всегда старался избежать в своем додзе. Ладно, не буду лезть со своим уставом в монастырь. Может статься, что все это мне привиделось. Предсмертные галлюцинации. Чтобы мне сделать? Взгляд уперся в плакаты на соседней стене. Тяжелоатлет поднял штангу, а ниже надпись: «К новым победам — в труде и спорте!». И еще: «Физкультурники и физкультурницы СССР! Добивайтесь высоких спортивных результатов! Боритесь за спортивную честь своего коллектива!». Тоже изображение двух человек — мужчины и женщины, спортивных и подтянутых, пышущих здоровьем, в красных футболках с серпом и молотом, на фоне марширующих позади молодых людей. Ну вот, этого еще не хватало. Плакаты выглядели свежими. Я встал, справился с болью в шее и голове, подошел к стене, изучил плакаты. Внизу плаката с двумя физкультурниками мелким шрифтом напечатано: издательство «Физкультура и спорт» Комитета по печати при совете Министров СССР. Москва, К-7, улица Красных коммунаров, 54. Год создания 1972 год. Страна происхождения СССР. Ширина 89 см, высота 58 см. Некоторое время я не мог понять смысл надписи. Потом до меня дошло. Это что же, семидесятые годы Советского союза? — Ты чего, Полено? — спросил сзади незнакомый голос. — Первый раз плакат увидел, что ли? Мозги расплавились? Я обернулся. Передо мной стоял плотный высокий парень, курносый, коротко стриженый и с обвисшими щеками. Маленькие глазки быстро обшарили меня с ног до головы. Как там его? Кажется, Мельников. Мельников Колян. Желчный тип. Их тех, кого в двадцать первом веке называли душнилой. Любит драться в полную силу и колотить новичков до потери сознания. — Какое еще полено? — тупо переспросил я. — Ты о чем? Мельников усмехнулся. Рядом с ним возникли еще двое парней. Один маленький и щуплый, другой высокий и сильный. Да, это его подпевалы. Лизоблюды. Тренер объявил перерыв, а сам скрылся в подсобке. Вот ученики и занялись своими делами. — Полено он и есть Полено, — сказал он, обратившись к своим прихвостням. — Уже все мозги отбил. Забыл свою кликуху. Ах да, точно. Память паренька, в тело которого я вселился, постепенно выдавала мне новые детали. Поленом меня обзывал этот самый Мельников, за то, что во время выполнения ката я двигался слишком прямолинейно и неловко. Как деревянный. Я припомнил кое-что еще. Этот самый Мельников со всей дури лупил Ермолова, каждый раз после занятий. Его и Лапшина. За то, что те не хотели ему подчиняться. Насколько я понял, таким образом Колян утверждал свое чувство превосходства. И удовлетворял многочисленные комплексы. При этом пользовался физическим преимуществом. Карате он занимался с прошлого года. А мы, то есть Ермолов и Лапшин, пришли сюда недавно. Пару недель как. Да, точно. Чтобы научиться защищать себя от детдомовских. Наш двор располагался рядом с детдомом. Шпана оттуда вечно тусовалась у нас. И давно уже детдомовские терроризировали всю окрестную детвору. Вот зараза. Никогда не любил таких типов. Вроде Мельникова. — Заткнись, хомяк, — буркнул я. — Это Полено щас тебе морду разобьет. Лицо Мельникова исказилось от ярости. — Ну, держись, сука, — сказал он и встал передо мной в стойку. — Я из тебя все остатки мозгов выбью. Глава 2. Бой с хулиганом В поединках я предпочитаю импровизировать. Я уже достаточно долго занимался боевыми искусствами и мог позволить себе свободный стиль. Из всех стоек я предпочитал кумитэ дачи, только вместо кулаков ладони держал открытыми. Иногда, как и сейчас, позволял себе боевую стойку Курбанова, почти что боксерскую, с высоко поднятым кулаками возле головы. Когда я принимал такую стойку, то всегда внутренне готовился драться жестко и бескомпромиссно. Коляну следовало бы насторожиться. Но боди позитивный парнишка ни о чем не задумался. Он был счастлив изобразить карате. Встал в дзенкуцу дачи, переднюю стойку. Одну из наиболее популярных, передняя стопа расположена под коленом, задняя нога прямая, стопа на сорок пять градусов. Плечи обращены вперед. Переводится, как «стойка врытого столба».