#Глава 1 1 Тот день с самого начала выдался неудачным. Иногда так бывает – с утра не заладится, и дальше начинаются сплошные неприятности. Собираясь в школу, я обнаружила, что не могу найти наушники. Осмотрела все ящики в столе, поискала под кроватью, откатила стул от компьютера. Даже под шкаф залезла и заглянула в старые кеды – вдруг туда завалились. Все напрасно. Новые вакуумные наушники ярко-красного цвета будто испарились. Я, конечно, так легко сдаваться не собиралась и попробовала вспомнить, где же видела их в последний раз. На ум приходил только вечерний поход в магазин за хлебом и печеньем. Это было около девяти вечера, солнце почти село, и в серых сумерках так хорошо звучали композиции Пентатоникса и Адама Ламберта. Когда рассчитывалась на кассе, пришлось сунуть наушники в узкий карман джинсов. Может, кто-то стащил их, а я и не заметила? У кассы я встретила подругу, Нику Лескову, и она принялась трещать без умолку, как будто за целый день не могла ни с кем и словом перекинуться. Она рассказывала о сериале «Сверхъестественное», который тянется вот уже несколько лет и все никак не закончится, о том, как долго красила утром ресницы и внезапно заметила, что один глаз больше другого, как писала сложное изложение по русскому – другими словами, несла полную чушь. Мне оставалось только слушать и вежливо поддакивать, потому что Ника не давала и слова вставить в свой бессмысленный монолог. Вот тогда, видимо, когда я отвлеклась на Нику, мои наушники и пропали. Может, вывалились, а может, кто и утащил. И что самое обидное – своих денег у меня не будет, как минимум, еще две недели. Отец не даст, а мама присылает только раз в месяц, и до ее перевода надо ждать как раз дней четырнадцать-пятнадцать. Придется ходить без музыки. Ну, разве это справедливо? А с утра еще и мачеха раскричалась. Почему это я не помыла посуду, и что за крошки на столе? Как будто я одна завтракала. Я вообще хлеб не ем, и тем более с маслом. Я завтракала молочной кашей, а крошки оставил отец, когда спешил на работу. Только отцу она почему-то ничего не говорит, только щебечет вокруг него – дорогой да дорогой… Cлушать противно. Зато я всегда оказываюсь грязной лентяйкой и жуткой копушей. Мне, конечно, нетрудно вымыть после себя тарелку и кружку, это же пустяки на самом деле. Но сейчас я уже потратила время на поиски наушников и большая стрелка на моих ручных часах упрямо ползла к цифре шесть, а это значит, самое время шнуровать кеды, вешать на плечо рюкзак и бежать в школу. Иначе могу опоздать. А мачеха все не унималась. Встала в коридоре около обувной тумбы и едко поинтересовалась: – Значит, грязную посуду мне оставляешь? Или кто, по-твоему, должен ее мыть? Может, тетю Клаву позвать с первого этажа? Каждый раз она начинает нести какой-то бред. – Что молчишь? – В школу опаздываю, – бросила я в ответ, поднялась, сунула в карман телефон без наушников и выскочила за дверь. Я не ругалась с мачехой – или с Олей, как я называла ее в глаза. Я вообще не умела ругаться. В самые напряженные моменты язык у меня словно прилипал к нёбу, а в голове становилось пусто и гулко. И ни одной умной фразы не придумывалось, только щеки горели и слезы наворачивались на глаза. Другими словами, когда надо было с умным видом сказать какую-нибудь гадость, я принималась рыдать, икать, краснеть – то есть вела себя как полная идиотка. Поэтому и в тот день я просто выскочила за дверь и бегом спустилась по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Ничего, помоет Оля свою посуду, не переломится. Все равно сидит дома и ничем серьезным не занимается, только водит по всяким кружкам и песочницам своего сына – моего младшего сводного брата Валерку. Ему едва исполнилось четыре года, противный такой маленький нытик, которого постоянно баловали, все ему разрешая. Но Оля видела в нем кучу разных талантов и просто захлебывалась похвалами. «Валерик потрясающе рисует, ты посмотри, Витя! Валерик очень тонко чувствует музыку, видишь, как двигается! У Валерика наверняка высокий ай-кью, он сегодня собрал целый пазл из десяти деталей». Витя – это мой отец. На самом деле особых талантов у моего брата не наблюдалось – на мой взгляд, конечно. Практически все дети умеют рисовать головастых человечков с ручками-палочками, солнышко с лучиками и кривые машины с овальными колесами. Про пазлы я вообще молчу – Валерка часами тупо сидел над ними, и в итоге Оля складывала за него половину картинки. Все собранные братом пазлы клеились на кусочки оргалита, вставлялись в рамку и оказывались на стенах коридора и кухни, так что куда бы я ни взглянула, всюду натыкалась на творчество младшего братца. Зато моих картин Оля не вешала нигде, хотя я уже третий год училась в художественной школе, занимала призовые места на городских художественных конкурсах и каждый год рисовала плакаты в школе на всякие праздники и мероприятия. Оля считала, что это обычное дело, когда школьница чем-то занята. Все лучше, чем сидеть на скамейке с бутылкой пива, так что пусть лучше рисует. Девочка она ленивая и медлительная, рисование очень подходит ей по характеру. Может, станет художником-оформителем, когда вырастет. Будет оформлять витрины в магазинах, это сейчас востребовано. Такие речи я частенько слышала по вечерам из комнаты отца и мачехи. Я не подслушивала – просто Оля никогда и не скрывала, что терпеть меня не может. Потому что я – чужой ребенок, не ее доченька. У нее есть сын, и этого ей вполне достаточно. Я не обижалась, потому что слышала подобное с детства и успела привыкнуть. Моя настоящая мать ни одного дня не жила с моим отцом. У них была случайная связь, когда они учились в одном институте в одной группе. От этой связи моя мама забеременела, и оказалось, что ждет двойню. К тому времени когда родились мы с сестрой, мама познакомилась с человеком, который предложил ей выйти за него замуж, несмотря на двух малышек, и после свадьбы увез маму и сестру в Америку, где у него жил и работал брат. Вот так мама и оказалась на другой стороне планеты. Отец сначала воспротивился тому, чтобы мама увозила его детей. Мы с сестрой носили его фамилию и были записаны на него – он оформил документы по усыновлению. А потом они с матерью, договорившись, поделили детей. Я досталась папе, а сестра Юля, которую теперь называют Джулией, улетела на Запад. Вот так и вышло, что сестру и мать я видела только на снимках в «Фейсбуке» и во «ВКонтакте» и общалась с ними по скайпу. Я не обижалась, понимая, что вообще отличаюсь потрясающей невезучестью и по-другому просто быть не могло. Возможно, когда мы с Юлькой были еще в материнском чреве и добрые феи раздавали нам судьбу, на мне эти волшебницы решили сэкономить и выделили только крохотный кусочек удачи. А может, и его не выделили. Ольга, когда злилась на меня, всегда кричала, что понимает, почему даже родная мать от меня отказалась. Вслух она не произносила самого главного, хотя все в доме понимали, что она имела в виду. На самом деле я – уродина. И отец взял меня из милости. Я к этому привыкла, знаю, что папа любит меня и жалеет, но ему приходится много работать и у него есть жена – моя мачеха Ольга. И он обязан уделять ей внимание. Есть и маленький сын, с которым надо заниматься, читать книжки, смотреть мультики и собирать лего. И потому на меня времени вообще нет. Да, может, ему и не нравится смотреть на мое лицо и вспоминать, что однажды у него была случайная связь со студенткой… Возможно, он жалеет, что не воспользовался презервативом, или представляет, какой была бы его жизнь, если бы моя мама забрала с собой обеих девочек. Не знаю. Вслух они ничего такого не говорили, конечно же. Но иногда я его понимаю. У меня отцовские глаза – серые, с темным ободком вокруг радужки и темно-русыми ресницами. И его брови – четкие прямые линии, подчеркивающие глаза. Прямой нос с тонкими ноздрями, круглый подбородок, более нежный и мягкий, чем у отца. Небольшие уши, красивая тонкая шея. В общем и целом я была бы вполне симпатичной девчонкой, если бы не родимое пятно на левой щеке. Как безобразный коричневый континент, оно расползлось в самом центре и возле уха заканчивалось небольшой родинкой – финальной точкой. И каждый, кто смотрел на меня, видел прежде всего это пятно. Оно бросалось в глаза, буквально кричало о себе и, словно дьявольская отметина, вычеркивало меня из списка нормальных, обычных людей. Оно делало меня особенной. Необычной. Странной. Особенной – необыкновенной уродиной. Сколько я уже слышала в свой адрес разных «комплиментов», не сосчитать. Я к ним привыкла, даже научилась не обращать внимания на трехлеток, тыкающих в меня пальцем и спрашивающих у своих мам, а что это у девочки за грязь на лице. Я научилась не замечать пристальных любопытных взглядов разных бабушек, которые иногда принимались давать чудесные советы – помазать соком чистотела, пойти в полнолуние на перекресток и кинуть за спину хлебный мякиш, перемешанный с паучьим пометом, поцеловать на кладбище самую заброшенную могилку и тому подобное. Один раз даже посоветовали пописать на лицо. Интересно, как надо исхитриться, чтобы совершить столь умное действие? Я перестала отворачиваться, краснеть и плакать по ночам. Впрочем, что же я вру? По ночам иногда плачу, но уже не так горько и надрывно. Я смирилась с тем, что я – уродина. Меня грела сокровенная мечта: вырасти, накопить денег и убрать уродство со своего лица, чтобы стать нормальным человеком, таким, как все, стать частью человеческого общества, какого-нибудь коллектива, иметь настоящих друзей, которым была бы интересна я сама, а не возможность списать у меня домашнее задание и получить подсказку на самостоятельной работе. А пока что я жила в собственном мире – одна со своими рисунками. Их было очень много, и разных. Я рисовала каждый день. В то время как мои ровесницы встречались с мальчиками, ходили в кино и кафешки или просто зависали во дворах, играя в карты или катаясь на великах, я часами просиживала за письменным столом у себя в комнате, создавая свои особенные миры. Некоторые мои картины оказались пророческими, но об этом чуть позже. Потом. Сначала хочу рассказать о дне, когда все началось. 2 В то утро на меня валились сплошные неудачи. Едва я оказалась на первом этаже нашего дома, как под ноги мне кинулось что-то мохнатое и черное. Я споткнулась и едва не полетела вниз носом вперед, и если бы все же грохнулась, наверняка угодила бы переносицей в ребро ступеньки. Я чудом удержалась, вцепившись в перила и чиркнув локтем по беленой стене, оглянулась и увидела черную кошку Машку, которая, запрыгнув на почтовые ящики, смотрела на меня так, словно хотела упрекнуть в неловкости. Вы верите в плохие приметы? Ну, в то, что черные кошки приносят неприятности? Вот и я не верила, и потому не обратила на Машку никакого внимания. Если бы я знала тогда, чем все закончится, точно вернулась бы домой, вымыла посуду и заявила бы, что болит голова и мне нездоровится. Но тогда я ни о чем не догадывалась. В тот день само мироздание предупреждало меня, что надо быть осторожной и внимательной, только я не услышала его. Уроки в моей школе начинались ровно в восемь, а сейчас было без двадцати – время, когда я выхожу из подъезда. До моей школы рукой подать и даже ближе – плюнешь с балкона и попадешь в школьный двор. На уроки я, на самом деле, никогда не опаздывала, мне хватало и пяти минут, чтобы добежать до класса. Дело было не в уроках, а совсем в другом. Обычно я задерживалась ненадолго возле многочисленных киосков, где продавали булочки, колбасы, йогурты и сладкие сырки. Заодно покупала себе что-нибудь перекусить на обед – например, «Данон», обезжиренный, в пластиковой бутылочке, или «Чудо» с кусочками персика. Йогурты я особенно любила в те времена. Игорь появлялся тут без пятнадцати восемь. В этом году он старался не опаздывать – выпускной класс все-таки. Он переживал из-за оценок, из-за предстоящих тестов и уже сейчас скрупулезно подсчитывал сумму баллов в будущем аттестате. Игорь собирался поступать на юридический факультет. Мы с ним не созванивались и не договаривались о встрече, потому что нас ничто не связывало – мы не встречались и он не был моим бойфрендом. Наши отношения скорее можно было назвать просто дружбой, но я и этому радовалась. Я дружила с ним еще с начальных классов. Так вышло, что сначала мы сидели за одной партой, потом он пересел, но по-прежнему временами шутил со мной, перебрасывался парой общих фраз и – что самое главное! – ни разу не обозвал пятнистой, меченой, страхолюдиной или Миской (моя фамилия Мисникова, и последнюю пару лет в классе меня называли не по имени, а дурацкой кличкой Миска). Каждый день я старалась выйти пораньше, чтобы встретить его у киосков, сделав вид, будто это случайно, будто просто покупаю для себя йогурт (а так оно и было, в общем-то), и вместе с ним дойти до школы. В эти считанные минуты мы бывали только вдвоем и могли спокойно поговорить. Больше такого времени мне не выпадало, а редкие шуточки во время перемен, когда Игорь устраивался за партой или смеялся вместе с Женькой Лошковым, сидевшим рядом с ним, были общими и ничего не значащими.