– А что ты спросила? – полюбопытствовала я. – За кого мне выходить замуж. Я тогда встречалась сразу с двумя парнями и никак не могла выбрать. – И тогда еще не была беременна? – осторожно уточнила я. – Тогда еще нет. А через месяц уже да. Я же говорю – колдун мне подсказал, какой сделать выбор. Я стала встречаться с Толиком, и, как видишь, не напрасно. Теперь у нас есть Ева и Даша и мы отлично живем. Я кивнула и пожала плечами. Почему-то я считала, что замуж выходить надо по любви, а не по подсказке загадочного колдуна. Но, возможно, Наташе видней, она ведь старше меня. Возражать я не стала. А Наташа добавила, что колдуна зовут Иоко и карту она вернула в библиотеку, как того и требовали условия, написанные на обороте. – И сейчас она до сих пор лежит где-то в библиотеке, – завершила свой рассказ Наташа. И вот в тот незадавшийся день к моим ногам упала эта самая карта Иоко. Легко развернулась, запестрела темно-синими дорогами, серыми линиями гор, тонко прорисованными замками. Я сразу догадалась, что это за карта, потому что в самом верху большими буквами было выведено имя – Иоко. Круглые буквы «О» были выписаны в виде глаз с ресницами и зрачками посередине. В правом углу карты скалился четко и жутко прорисованный череп, а внизу, под самой картой, художник изобразил ворон – целый ряд черных птиц, которые смотрели прямо перед собой, и создавалось впечатление, будто их взгляды обращены на того, кто держит карту. Я подняла рисунок и принялась рассматривать его. Это была мастерски сделанная работа, и каждая черточка, каждая деталь в ней казалась совершенной, идеальной, замысловатой и удивительной. Даже просто как рисунок карта уже представляла собой ценность. Я тогда улыбнулась и подумала, что мне неслыханно повезло – я нашла очень интересную вещь. Стилем, прорисовкой и цветом карта напоминала мои картины, что висели над письменным столом у меня в комнате. Это было настолько восхитительно, что в голове и мысли не было положить карту обратно в книжку Крапивина. Я стояла между двумя стеллажами с книгами, и никто меня не видел. Поэтому я просто сунула карту в карман толстовки, поставила томик Крапивина на место и вернулась к столу библиотекарши. Едва карта оказалась в моем кармане, я почувствовала, как во мне что-то изменилось. Тогда я не понимала этого и не отдавала себе отчета, но земли Безвременья уже начинали действовать. Меня влекло, тянуло, завораживало. Игорь отодвинулся на второй план, а перед глазами вдруг возникли мрачные синие горы и узкая высокая башня с остроконечной крышей, над которой летала стая воронов. Это же мой рисунок, который висит у меня над столом! И я поспешила домой, желая сверить карту с рисунками. Выбежав из школы, я понеслась по дороге. Рюкзак бил меня по правому боку, деревья шумели над головой и внезапно похолодевший ветер то и дело хлестал лицо резкими порывами. Почему-то несколько раз развязывались шнурки, и когда я нагибалась, чтобы завязать их, синий уголок карты выглядывал из кармана и как будто улыбался мне. Я неизменно возвращала его назад, затягивала шнурки, нещадно дергая их, и неслась дальше. Кошка Машка, сидевшая на почтовых ящиках, вдруг зашипела, увидев меня в дверях, прыгнула в сторону и пулей унеслась на улицу. «Вот странная!» – подумала я тогда. А сейчас понятно, что Машка сразу почуяла карту и все, что с ней связано. Кошки ведь очень остро чувствуют потусторонний мир. Это я была как слепая в тот момент. Я открыла квартиру и прямо с порога увидела свои мелки, валяющиеся у дверей моей комнаты. Валерка сидел на корточках у моего стола и с деловитой невозмутимостью запихивал в ящик зажатые в кулаке остатки мелков – часть из них уже была обломана, а часть все еще валялась на полу в коридоре. Мои драгоценные профессиональные мелки, которые я покупала в специальном магазине! Они стоили дорого, я тратила на них деньги, которые присылала мне мама, и вполне справедливо считала своими. Валерик частенько клянчил мои вещи, и Ольга всегда давала их ему, говоря, что он младший и ему надо уступать. Но только не мелки и краски! Только не рисовальные принадлежности! Даже отец запрещал брату рыться в моем столе, объясняя, что там могут оказаться острые кнопки, мелкие скрепки или таблетки от боли при менструациях. Ольга всегда с ним соглашалась. А сегодня что случилось? С чего это вдруг брат залез в мои вещи? – Быстро положи на место! – закричала я. – Не ори! Он и кладет, – в дверях кухни появилась Ольга с полотенцем в руках. – Он случайно залез, ничего страшного. Уже вернул все на место. – Он вообще не должен трогать моих вещей! Это мои вещи! – закричала я в лицо Ольге. – Это не твои вещи! Твоего тут ничего нет, ты еще ни одной вещички не заработала, – спокойно парировала мачеха. – Тебя тут кормят, поят и учат, чтобы ты стала человеком, в конце концов. – Я уже сейчас человек! Я кинулась в комнату и оттолкнула Валерку от стола. Тот заревел тягучим басом, зажал в руке несколько маркеров черного цвета – драгоценных контурных маркеров, которые я заказывала через интернет! – и кинулся к Ольге. Я бросилась за ним, схватила за руку и принялась разжимать пальцы, отнимая маркеры. Ольга заорала, веля сейчас же прекратить, оттолкнула меня и стала утешать воющего Валерку. – Урод! – в сердцах крикнула я. – Ты сама уродина! Не будет тебе сегодня обеда! Пусть тебя мать твоя кормит! – выдала мачеха. – Иди в свою комнату и сиди там, чтобы я не слышала и не видела тебя! После Ольгиных слов о том, что я сама уродина, мне стало плохо. Я отшатнулась от нее, ушла к себе, аккуратно закрыв дверь, села на диван и уставилась на выдвинутые ящики своего стола. Валерик попользовался не только моими карандашами и маркерами. Он умудрился залезть пальцами в профессиональную акварель, поковырялся там и перемешал цвета – влез грязной кисточкой в желтую и красную баночки, и теперь верхний слой красок в них стал никуда не годным. Не смертельно, конечно, можно привести в порядок. Только кто теперь даст гарантию, что брат снова не тронет краски? У него есть свои, Ольга покупает ему, но моя комната всегда страшно привлекала Валерку. Здесь все ему казалось интересным и необыкновенным – любая мелочь. Все хотелось потрогать, всюду залезть, а я не позволяла. Но он все равно забирался – он же любимый сынок. А я страшная уродина, которую кормят за свои деньги. Окружающий мир во мгновение ока стал чужим. Ничего у меня не было на самом деле – ни друзей, ни семьи, ни любимого парня. И никогда не будет. По крайней мере до тех пор, пока не уберу со щеки родимое пятно. Я вытерла слезы, подошла к зеркалу и долго смотрела на свое лицо, на проклятую отметину, уродующую меня, пытаясь прогнать мысль о том, чтобы шагнуть из окна пятого этажа. Ведь на самом деле все еще можно исправить. Накопить денег и сделать операцию, в конце концов. И тут карта снова выпала из моего кармана. Она словно напомнила о себе, потому что за всей этой дракой за маркеры я совсем забыла о находке. Развернувшись ярким пятном, карта тихонько скрипнула – так скрипит старый картон, когда пытаешься сложить его. Я подняла ее, положила на стол и перевела взгляд на свои рисунки. Господи! Все выглядело так, будто и карту, и рисунки создал один человек. Оттенки красок, линии, черные силуэты ворон и даже черепа в правых верхних углах. Все один в один. 2 Несколько месяцев назад мне приснился сон. Он был ярким и объемным, как самая настоящая реальность. Мне снилось, будто я стою на высоком холме и под моими ногами шелестит странного цвета трава. Она кажется темно-синей, среди нее попадаются серые листья – но в общем и целом весь холм наливается мрачными цветами, а над головой тянутся низкие серые тучи. Я чувствовала порывы ветра на щеках, влагу на ладонях и понимала, что вот-вот зарядит дождь. Передо мной простиралась широкая равнина, поросшая все той же синей травой, а вдалеке поднималась скала с круглой башней. Темные камни башни отливали синим, черная остроконечная крыша упиралась в угрюмые облака, а силуэты черных птиц, мелькавшие в воздухе, добавляли мрачности этому и без того угрюмому пейзажу. Приснился тогда мне этот странный сон, и я его нарисовала, если только вообще можно нарисовать сон. Я просидела над рисунком несколько зимних вечеров, тщательно подбирая краски, чтобы запечатлеть саму атмосферу синей долины. Вороны, облака, башня. Тяжелая грусть и одиночество. Пустота. Именно пустота – вот что поразило меня в этом сне. Кроме далеких птиц рядом со мной не было никого в моем сне, и я понимала, что в тех местах люди не живут. Откуда у меня родилось такое понимание, я объяснить не могла. Как только картина была закончена, я повесила ее над столом и вечерами любовалась ею. Я была довольна своей работой – получилось то что надо. А через пару дней мне снова приснился сон. Тягучий, мрачный и настолько реалистичный, что проснувшись, я долго не могла прийти в себя. На этот раз я увидела заброшенный город – черно-синие развалины, заросшие все той же синей травой. Пустые проемы окон, остатки стен, ползучие растения на камнях. Тучи над головой и хриплое карканье ворон. Во сне я бродила по заброшенному городу, переступала через каменные пороги, продиралась сквозь высокие колючие кусты с редкими серыми листьями. Сон о разрушенном городе снился несколько раз, как навязчивое видение, как легкий призрачный кошмар. Вновь и вновь я то ли убегала от кого-то, то ли искала что-то, колючие ветки странных кустов хватали меня за плечи и руки, а над головой до хрипоты надрывались черные птицы. В конце концов я нарисовала и заброшенный город, а сверху зачем-то изобразила череп без нижней челюсти, с большими пустыми глазницами. Гладкий серый череп, который смотрел на меня долгими зимними вечерами. Иногда, сидя одна в своей комнате, я слушала музыку и смотрела на эти две картины. Они казались мне окном в какой-то далекий и странный мир. Я слишком ясно ощущала их реальность и понимала, что привидевшийся мне мир на самом деле где-то существует. Еще мне приснился парень – но его я не запомнила. Сон был коротким и быстрым, и в памяти остались только облака, вороны и лицо под надвинутым капюшоном. Фигура парня на фоне огромной луны – вот все, что я могла вспомнить, поэтому рисовать этот третий странный сон не стала. Да я и не верила в сны. Ведь на самом деле они не имеют значения – так думала я тогда. И вот передо мной лежит загадочная карта Иоко и череп в ее верхнем углу с потрясающей точностью походит на тот, что изобразила я. Такие же синие завитки трав на полях, такие же темные оттенки, и даже башня, что украшала левый нижний угол, в точности походила на ту, какую изобразила я. – Обалдеть можно, – пробормотала я и перевернула карту Иоко. Бумага, на которой она была нарисована, поражала своей тонкостью и крепостью. Шелковой лентой она прошелестела у меня в руках и послушно развернулась, показывая замысловатые буквы. Алфавит, но с завитками и прочими красивостями. Будто жуткая старина. Синие буквы, черные узоры.