В комнате повисло уважительное, хотя и не абсолютное молчание, а Роджер вернулся к промышленникам. Все присутствующие не сводили глаз с экранов, и никто не заметил, что Пенелопа, подхватив сумочку, выскользнула из ком-наты. Диктор объявил о еще одной победе правительства, но снова с небольшим преимуществом. Пока комментаторы анализировали и старались первыми сообщить свое мнение по поводу того, что для правительства ночь выдалась не слишком удачной, их слова были с энтузиазмом встречены преданными сотрудниками «Грант и Бант», большинство из которых забыло о своих прежних политических убеждениях и радовалось пусть и крошечному, но все-таки поводу для праздника. В конце концов, это всего лишь выборы! Генри Коллинридж помахал рукой с экрана, но его натянутая улыбка говорила о том, что он относится к результатам выборов гораздо серьезнее, чем аудитория. Однако всеобщее ликование заглушило его благодарственную речь, обращенную к председателю избирательной комиссии и местной полиции, и к тому времени, когда он покинул сцену, чтобы отправиться в длинное путешествие домой, два руководителя художественного отдела агентства официально объявили, что настрадавшиеся фиговые деревья скончались. Через несколько минут радостную атмосферу разорвал громкий крик: – Мистер О’Нил! Мистер О’Нил! Вас к телефону. Охранник, сидевший за столом в приемной, драматически помахал в воздухе телефонной трубкой. – Кто? – одними губами спросил Роджер, находившийся в другом конце комнаты. – Что? – спросил охранник, который заметно нервничал. – Кто звонит? – снова одними губами повторил вопрос О’Нил. – Я вас не слышу, – охраннику никак не удавалось перекричать громкие голоса, и он принялся дико размахивать руками. Роджер приложил ладонь к губам и снова попытался выяснить, кому он понадобился. – Из кабинета премьер-министра! – завопил пришедший в отчаяние охранник, который уже не мог сдерживаться и пытался решить, следует ли ему встать по стойке «смирно». Его слова произвели мгновенный эффект: в комнате воцарилась наполненная ожиданием тишина, и перед О’Нилом открылась широкая дорога к телефону. Он медленно и послушно направился к охраннику, стараясь при этом выглядеть скромным и деловым. – Звонит одна из его секретарш, она соединит вас с премьер-министром, – доложил охранник, радуясь, что наконец может снять с себя страшную ответственность. – Здравствуйте, да, это Роджер, – сказал О’Нил, взяв трубку. Наступила короткая пауза, а потом он снова подал голос: – Господин премьер-министр, как поживаете? Примите мои самые искренние поздравления. В данных обстоятельствах результат просто великолепен. Победа одинаково сладка, выиграл ты со счетом пять-ноль или пять-четыре… О да. Да! Вы так добры… Кстати, я сейчас нахожусь в отделе по связям с общественностью. В комнате повисла такая тишина, что казалось, можно услышать жалобные стоны фиговых деревьев. – Я считаю, что они великолепно поработали, и я, вне всякого сомнения, никогда не справился бы без их участия… – продолжал Роджер. – Могу я передать им ваши слова? Он закрыл рукой микрофон и повернулся к собравшимся в комнате сотрудникам, которые замерли в радостном ожидании. – Премьер-министр попросил меня поблагодарить вас от его имени за то, что вы помогли ему так великолепно провести избирательную кампанию, и сказал, что ваше участие в ней имело огромное значение, – сообщил он, а затем еще несколько секунд молча слушал своего высокопоставленного собеседника. – И он не потребует назад свои деньги! Комната разразилась аплодисментами и радостными криками, и О’Нил поднял трубку, чтобы премьер-министр не пропустил ни единого звука. – Да, господин премьер-министр. Я совершенно счастлив, это огромная честь, что вы позвонили нам сразу после выборов… и тоже буду с нетерпением ждать нашей встречи. Да, я поеду на Смит-сквер чуть позже… Разумеется, разумеется. Значит, мы с вами скоро увидимся. И еще раз поздравляю с победой. Спокойной ночи. Роджер аккуратно положил трубку, повернулся лицом к комнате и широко улыбнулся. Все тут же принялись бурно выражать свой восторг. Коллеги и помощники еще продолжали колотить его по спине, и все одновременно старались пожать ему руку, а он все еще пытался пробиться к промышленникам, когда сидевшая в машине на соседней улице Пенни аккуратно вернула на место телефон и принялась подкрашивать губы, глядя в зеркало у себя над головой. Пятница, 11 июня Толпа на Смит-сквер, ждавшая появления премьер-министра, стала просто огромной. Часы давно пробили полночь, но сегодняшней ночью биологические часы у людей работали совсем в ином режиме. Все следили по экранам телевизионщиков за тем, как конвой премьер-министра в сопровождении полицейских и машин, оснащенных камерами, покинул М1 и сейчас приближался к Марбл-Арч[4]. До прибытия главы правительства осталось меньше десяти минут, и три юных девушки, возглавлявших команды поддержки, разогревали толпу смесью патриотических песен и лозунгов. На этот раз им пришлось гораздо тяжелее, чем на предыдущих выборах. В то время как некоторые люди в толпе с энтузиазмом размахивали британскими флагами, огромные плакаты с фотографиями Генри Коллинриджа, которые вынесли из дверей штаба избирательной кампании партии, особой популярностью не пользовались. У нескольких человек в толпе были радиоприемники, и они сообщали тем, кто их окружал, результаты подсчета голосов. Даже девушки из команды поддержки время от времени останавливались и принимались обсуждать последние новости. Кроме того, им пришлось столкнуться с конкуренцией, потому что несколько сторонников оппозиции пробрались в толпу и принялись размахивать своими знаменами и лозунгами. Полдюжины полисменов зоркими взглядами следили, чтобы эмоции не перехлестнуло через край, но не вмешивались. По толпе пронеслось сообщение о том, что компьютеры предсказали большинство в двадцать восемь голосов. Две девушки из команды поддержки отошли в сторону и принялись обсуждать, можно ли считать это решающим перевесом. Придя к выводу, что, скорее всего, можно, они вернулись к своему прерванному занятию. Однако настроение толпы изменилось: прежний энтузиазм сменило беспокойство, и девушки решили поберечь силы до появления Генри Коллинриджа. Внутри здания постепенно напивался Чарльз Коллинридж. Его лицо, испещренное прожилками, было залито потом, а глаза стали влажными и покраснели. – Мой брат Генри – хороший человек. Великий премьер-министр, – бормотал он. Стоявшие вокруг него люди уже начали замечать, что у него заплетается язык, когда он в очередной раз принялся пересказывать историю своей семьи: – Я всегда считал, что он мог отлично управляться с нашим семейным бизнесом и превратить его в одну из величайших компаний страны, но Генри предпочел политику. Знаете, я тоже считаю, что производство комплектующих для ванных комнат – не самое интересное дело, но отцу нравится. Генри мог здорово расширить наше дело, сделать его грандиозным предприятием. А вам известно, что они импортируют заготовки из Польши? Или из Румынии?.. Чарльз прервал свой монолог, пролив остатки виски на уже и без того не слишком чистые брюки, и принялся рассыпаться в многословных извинениях. Председатель партии, лорд Уильямс, воспользовался этим, чтобы увести его в сторонку. В умных глазах пожилого человека не появилось даже намека на то, что он чувствовал, однако в действительности его переполняло негодование из-за того, что приходилось оказывать гостеприимство брату премьер-министра. Чарли Коллинридж был неплохим, но слабым человеком, и от него все время следовало ждать неприятностей, а самый старший и опытный член партии любил, чтобы на вверенном ему корабле царил безупречный порядок. Однако он был опытным штурманом и знал, что нет никакого смысла пытаться выбросить за борт брата адмирала. Один раз председатель заговорил о нем с премьер-министром, попытался обсудить набиравшие силу слухи и огромное количество ехидных статеек в бульварных газетенках. Поскольку лорд Уильямс являлся одним из немногих, кто находился у руля еще до Маргарет Тэтчер, он пользовался авторитетом, а кое-кто даже сказал бы, что это его обязанность – поговорить с премьер-министром о неприглядном поведении его брата. Однако этот разговор ни к чему не привел. – Я трачу половину жизни на то, что проливаю кровь; не просите меня, чтобы в число жертв вошел мой собственный брат! – взмолился Генри Коллинридж. Он пообещал поговорить с Чарли и убедить его, что тот должен вести себя приличнее. Точнее, он даже сказал, что сам станет за ним следить, но, разумеется, премьер-министру никогда не хватало на это времени. К тому же он не сомневался, что младший брат пообещает все что угодно, даже если не сможет сдержать слово. Генри не собирался сердиться на него или читать морали, но знал, что больше всего обязательств политика накладывает на членов семьи. Уильямс все понимал, поскольку с тех пор, как сам появился в Вестминстерском аббатстве сорок лет назад, прошел через три брака. Дело здесь не в отсутствии любви, а скорее, в нехватке времени на нее. В результате дома у политиков живут одинокие женщины и семьи, которым те не уделяют внимания, страдающие гораздо больше от острых шипов их работы, чем сами мужья и отцы. Политика оставляет за собой несчастных родственников и боль, особенно острую от того, что она причинена ненамеренно и случайно. Закаленный председатель партии смотрел, как Чарльз Коллинридж, спотыкаясь, вышел из комнаты, и на мгновение его охватила грусть, однако он быстро с ней справился. Эмоциям нет места, когда речь идет о жизнедеятельности партии, и Уильямс дал себе слово еще раз поговорить с премьер-министром. Майкл Сэмюэль, министр по вопросам охраны окружающей среды и один из недавних и самых телегеничных членов Кабинета, подошел, чтобы поздороваться с Уильямсом. Он годился председателю в сыновья и был его протеже – первый шаг вверх по грязной министерской лестнице Сэмюэль сделал благодаря этому человеку, когда был молодым членом парламента и по его рекомендации стал помощником министра. Это был самый ничтожный парламентский пост, что-то вроде прислуги, ответственной за все, которой ничего не платят, но требуют выполнения самых разных поручений без жалоб и лишних вопросов – и именно эти качества премьер-министры рассматривают, когда выбирают кандидатов для продвижения по служебной лестнице. Помощь Уильямса помогла Майклу сделать головокружительную карьеру, и они стали близкими друзьями. – Проблемы, Тедди? – спросил Сэмюэль. – Премьер-министр может назначать Кабинет министров и выбирать друзей, – вздохнув, сказал пожилой политик, – в отличие от родственников. – Не больше, чем мы можем выбирать себе коллег. Майкл кивком показал на дверь, в которую в сопровождении жены вошел Уркхарт, приехавший из своего округа. Сэмюэль холодно посмотрел на него: он не жаловал Фрэнсиса, который возражал против его назначения в Кабинет министров и множество раз при свидетелях называл «современным Дизраэли[5], слишком красивым и слишком умным для собственной пользы». Временами традиционный и неизбывный антисемитизм прорывался наружу, и Уильямс дал блестящему молодому юристу добрый совет. «Постарайся не показывать, что ты слишком умный и успешный, – сказал он. – Не будь чрезмерно либеральным в социальных вопросах или слишком заметным в финансовых. И, ради всех святых, следи за своей спиной! Слишком многих политиков уничтожили коллеги, а не противники. Никогда не забывай этого». Теперь же Сэмюэль без особой радости смотрел, как толпа подхватила Уркхарта и его жену и потащила в его сто-рону. – Добрый вечер, Фрэнсис, привет, Миранда, – выдавил из себя Майкл натянутую улыбку. – Примите мои поздравления. Преимущество в семнадцать тысяч. Я знаю примерно шестьсот членов парламента, которые утром, узнав о вашей победе, позеленеют от зависти. – Майкл! Я счастлив, что вам снова удалось загипнотизировать жительниц Сербитона, чтобы они за вас проголосовали, – отозвался Уркхарт, – жаль только, что вы не смогли получить голоса их мужей, потому что тогда имели бы такой же результат, что и я! Они мягко посмеялись над этой легкой перепалкой, давно привыкнув скрывать то, что недолюбливают друг друга, и замолчали, не зная, как поприличнее закончить разговор. Их спас Уильямс, который как раз положил трубку телефона. – Извините, что прервал вас, но здесь с минуты на минуту будет Генри. – Я спущусь с вами, – тут же предложил Фрэнсис. – А ты, Майкл? – спросил Тед. – Я подожду тут. Когда он приедет, возникнет настоящий переполох, и я не хочу, чтобы меня затоптали, – покачал головой Сэмюэль. У Уркхарта возникло подозрение, что это легкий выпад в его сторону, но он решил не обращать на него внимания и вслед за Уильямсом начал спускаться по лестнице, уже запруженной взволнованными людьми, узнавшими о скором прибытии премьер-министра. Увидев на улице перед зданием председателя партии и Главного Кнута, девушки из команды поддержки с удвоенными усилиями принялись будоражить толпу зрителей, и когда на площади из-за церкви Святого Иоанна появился бронированный «Даймлер» в сопровождении внушительного эскорта, толпа разразилась дружным приветственным воплем, который поддержало яркое сияние прожекторов телевизионщиков и тысячи вспышек профессиональных и любительских фотоаппаратов, пытавшихся запечатлеть исторический момент. Машина остановилась. Коллинридж выбрался с заднего сиденья и, повернувшись к толпе и камерам, помахал рукой. Уркхарт протолкался вперед, попытался пожать премьер-министру руку, но лишь оказался у него на пути и с пространными извинениями отступил. С другой стороны машины лорд Уильямс с галантностью и дружелюбной уверенностью, которые появляются только с годами, помог жене премьер-министра выйти из машины и поцеловал ее в щеку. Откуда-то появился букет в сопровождении двух дюжин партийных руководителей, причем каждый из них старался оказаться в первых рядах. То, что такой огромной толпе удалось протиснуться в узкую вращающуюся дверь здания без потерь, казалось настоящим чудом. Такая же толкучка возникла и внутри, когда премьер-министр в сопровождении своих соратников начал подниматься вверх по забитой людьми лестнице. Он остановился, только чтобы произнести традиционную благодарственную речь в адрес персонала, но ему пришлось ее повторить, потому что фотографы из газет не успели занять свои места. Когда премьер-министр оказался наверху, в относительной безопасности кабинета лорда Уильямса, на его лице начало проступать напряжение, которое он так тщательно скрывал весь вечер. С телевизионного экрана, установленного в углу кабинета, комментатор сообщил, что, по предсказаниям компьютера, разрыв в голосах будет еще меньше. Коллинридж тяжело вздохнул и окинул покрасневшими от перенапряжения глазами комнату. – Чарли был здесь сегодня вечером? – спросил он тихо. Его старшего брата нигде не было видно, и премьер-министр встретился глазами с лордом Уильямсом. – Мне очень жаль, – ответил тот. «За что меня жалеть? – подумал Коллинридж. – За то, что мой брат – алкоголик? Или за то, что я чуть не проиграл выборы и уничтожил огромное количество наших коллег? Вы просите прощения за то, что вам придется пробираться по колено в дерьме, которое вот-вот затопит нас всех, включая и меня? Но все равно спасибо за заботу, старый друг». Адреналин перестал бушевать у Коллинриджа в крови, и неожиданно на него навалилась смертельная усталость. Несколько недель подряд он ощущал прессинг со всех сторон, не имея возможности хотя бы на минуту расслабиться, и теперь ему отчаянно хотелось остаться наедине с самим собой. Он повернулся, собираясь найти местечко потише, и обнаружил, что прямо у него за спиной стоит Уркхарт, который пытается всунуть ему в руку конверт. – Я тут подумал о перестановках, – сказал Главный Кнут. – Наверное, сейчас не самое подходящее время, но я не сомневаюсь, что вы займетесь этими вопросами на выходных, и подготовил несколько предложений. Мне известно, что вы цените серьезное отношение к делу, а не пустой листок бумаги; так вот, я подумал, что мои предложения окажутся вам полезны. Генри посмотрел на конверт, а потом поднял усталые глаза на Уркхарта. – Вы правы, Фрэнсис, время не слишком подходящее. Полагаю, нам сейчас следует думать о подсчете голосов и только потом начать увольнять наших коллег. Сарказм в словах премьер-министра задел стоящего перед ним политика сильнее, чем самому премьер-министру хотелось бы, и Коллинридж понял, что зашел слишком далеко. – Извините, Фрэнсис. Боюсь, я немного устал, – он развел руками. – Разумеется, вы совершенно правы в том, что думаете о будущем. Послушайте, почему бы вам с Тедди не прийти ко мне днем в воскресенье – тогда мы и обсудим эти вопросы? Может быть, вы будете настолько любезны, что передадите Тедди копию ваших предложений, а другую отправите мне завтра… точнее, уже сегодня утром, на Даунинг-стрит… Уркхарт выпрямился, чувствуя себя неловко из-за полученного в присутствии Уильямса выговора. Он понял, что слишком поторопился заговорить о перестановках, и теперь ругал себя за глупость. Почему-то естественная уверенность в себе покидала его, когда он разговаривал с Коллинриджем, закончившим всего лишь среднюю школу и даже не мечтавшим о том, чтобы попасть в один из элитных клубов, членом которых являлся Фрэнсис. Смена ролей в правительстве выводила его из обычного состояния равновесия, и Уркхарт обнаружил, что делает не свойственные ему вещи в присутствии Коллинриджа. Он был в отчаянии из-за совершенной ошибки, но винил за нее премьер-министра и ему подобных – за то, что они недостаточно высоко его ценили. Однако было поздно пытаться исправить положение, поэтому он вежливо склонил голову.