– Все нормально. – Ты идиот? – вырывается у Мингю раньше, чем он в принципе успевает понять, что именно выскакивает из его рта. – Возможно, – Чонхо, кажется, нисколько не смущают его слова, – но только вместе с тобой. А у Мингю опять царапается что-то в груди – в который раз за этот день. Он разглядывает чужой профиль и снова и снова задается вопросом, как так могло получиться. То, что он здесь. То, что он занял место человека, чья жизнь в его глазах идеальна (почти). То, что перед ним взрослый ребенок, которому он был старшим братом целых четыре года. То, что… Мингю давит в себе шумный вздох, смотрит на стол. Неужели мелкий Чонхо станет таким же? Все вокруг тянутся ввысь – туда, докуда ему никогда не достать. Все растут, все живут, все являются кем-то, в то время как он… А что он? Он сидит на чужой кухне и пытается не смотреть на проекцию знакомого себе ребенка, которого кормил мороженым на последние деньги. На ребенка, который сейчас и не ребенок вовсе, а куда более взрослый человек, чем он сам. Если дело в дурацком новолунии, то дела совсем плохи. Потому что Мингю не сможет прожить вот так еще минимум три недели. Он глядит на чужие черные волосы, взъерошенные от ветра из окна, и не понимает. Опять, снова, всегда. Так же не бывает. Ни драмы этой чужой быть не могло, ни университета, воспоминания о котором лишь звуком лопнувшего мыльного пузыря в голове звучат, ни квартиры этой, где все на месте, но в то же время совершенно нет. Ни Чонхо этого. Чонхо, да. Не могло быть такого Чонхо в его жизни. Сейчас, по крайней мере. Мингю сталкивается с ним взглядами, а в груди по-прежнему скребет. Потому что не должно было, но оно есть. И от этого- хорошо. 7 Дождь не идет ни в субботу, ни в воскресенье. Оба дня Мингю проводит в каком-то странном состоянии, которое он не может идентифицировать, как бы ни старался. Спокойствие и откровенное равнодушие к происходящему быстро сменяются раздражением, стоит ему вспомнить о запросе «лунный календарь», который он вбил в поисковую строку, или посмотреть в окно на сиреневое небо – чистое такое, яркое. Прозрачное почти. Зрение напряги – и звезды будет видно. Мингю знает, что он их не увидит днем, но почему-то все равно вглядывается в гладь неба, чувствуя накатывающее внутри негодование, которое на самом деле было тупой безысходностью – от невозможности сделать хоть что-либо. Он только и может, что в окно таращиться, напоминая самому себе Куки. Все-таки ему пришлось стать корги. Они с Чонхо не говорят ни о ближайшем месяце, что в теории должны провести вместе, ни о Тэёне. Не говорят даже об университете, где занятия по графику возобновляются в понедельник, хоть этот вопрос и висит в воздухе чем-то тяжелым и металлическим. Мингю пару раз порывается-таки сделать выпад прямо в лоб, но отступает, не успев начать, а после третьей неудачной попытки достает из рюкзака тетради с чужими лекциями. Просто от скуки. Убеждает себя в этом как может. Чему быть, того не миновать. Вечером субботы Чонхо находит рубашки, которые сушатся на балконе, и почему-то долго смеется, а у Мингю даже нет желания узнавать, что же здесь такого веселого. Наблюдает просто за чужой улыбкой и курит себе тихо в окно на кухне, так не к месту ловя мысль, что неплохо бы обзавестись пепельницей. Выносить такое предложение на обсуждение он, конечно же, не будет. Их взаимодействия с Чонхо странные. Мингю не может назвать их никак иначе – просто странными. Они знают друг друга от силы три дня, и этого катастрофически мало, чтобы начать доверять друг другу, но даже без этого доверия и так было сказано непозволительно много. В нем ли дело на самом деле – в доверии? Мингю то и дело натыкается лбом на невидимую стену, но не хочет биться об нее башкой, не хочет грызть зубами или пытаться перелезть, чтобы увидеть то, что по ту сторону. Ничего не хочет. Покурить – да, пиво – может быть, поспать – очень даже, почитать чужие конспекты – только когда совсем скучно. Не хочет, но стену разглядывает все равно – про себя, щупает пальцами – мысленно. И чувство такое странное, что Чонхо занимается тем же самым – по другую сторону. В ночь с субботы на воскресенье Мингю распахивает окно в комнате Мина настежь и долго вглядывается в темно-фиолетовое небо с одинокими звездами. Пытается унюхать приближение дождя, но в воздухе чувствуются только запахи выхлопных газов проезжающих по улице машин и совсем немного – жареного мяса. Наверняка где-то поблизости расположился один из тех типовых ресторанчиков, где глубоким вечером так любят собираться компании за самгёпсалем и соджу. Этой ночью Мингю аккуратно собирает плед и кладет на стул рядом с кроватью. Забирается под легкое одеяло, больше напоминающее простыню, и, помедлив какое-то время, утыкается носом в подушку. Не знает, зачем делает это, – просто хочет вдруг. Это странно так, если честно, – заниматься подобным. Попытаться почувствовать запах своего отражения. Отражение же пахнем чем-то сладким и едва уловимым. Похоже на гибискус. Наверное, шампунь. (Лучше бы он спал на диване в гостиной. Вдали от всего, что стало им, в то время как он – нет.) Утром Мингю застает Чонхо за телефонным разговором – тот сидит к нему спиной и зажимает мобильник между ухом и плечом, листая не то конспект, не то ежедневник. Мингю честно не хочет подслушивать, но все равно до него доносятся обрывочные «да, хорошо» и «вы можете заехать на неделе». Не собирается ловить потом в свою сторону упреки, поэтому громко хлопает дверью в комнату и так же громко топает в ванную, но Чонхо лишь бросает незаинтересованный взгляд в его сторону и продолжает разговор. Может, его просто не смущает, что его могут услышать. Через час Чонхо уходит куда-то, бросив короткое «вернусь вечером», а Мингю наворачивает какое-то время круги по гостиной, а затем понимает, что ему почти выть хочется от банальной невозможности высказаться. И так не хватает сейчас Тэёна с парой бутылок пива за этим обеденным столом, что выть хочется еще сильнее. Нет, Мингю может запросто обходиться без чужого общества долгое время, правда (нет), но сейчас, после всего, что произошло, внутри не фрагмент за фрагментом, а целыми островами оживает желание говорить – и именно с теми, кто может понять. Говорить, может, о мире этом. Зеркале дурацком. О куче теорий, что он успел настроить в свой голове. О небе этом говорить. А еще о Чонхо, который вроде есть, а вроде и нет. О Чонхо, который не устраивает истерик с воплями «Где мой друг?» и позволяет остаться. Который покупает ему сигареты и теперь не против его присутствия в своей комнате. В два часа дня Мингю окончательно сдается под напором скуки и невозможности усидеть на одном месте и идет в коридор. Находит то, что искал, почти сразу – маленькая бумажка, спрятанная под крышкой панели управления отоплением, на которой мелким почерком написан код от квартиры. Он смотрит на нее какое-то время, грустно смеется от мысли просто сбежать и не возвращаться. Глупо очень и по-детски. Как и многие его поступки. Мингю надевает одну из тех рубашек, что ему купил Чонхо, – темно-синюю, – со сложным лицом хватает лежащие на комоде в прихожей купюры и обувается в чужие мятные конверсы. Отгоняет от себя какое-то время Куки, который решил, что его собрались выгулять, и выскакивает из квартиры. Начинает жалеть о своем спонтанном порыве выйти из дома уже в лифте, потому что понятия не имеет, куда собрался идти. И что на это бы сказал Чонхо. Но, в конце концов, Мингю же не пленник. Так? Он доходит до знакомого 7-Eleven, покупает сигареты, закуривает прямо у входа и смотрит на проходящих мимо людей. Им до него нет дела совсем – снуют себе туда-сюда, спешат и не очень, смеются, живут. А Мингю стоит – посреди знакомо незнакомого мира – и не знает, как вот так сможет еще месяц. И хуже всего не то, что жить так сложно или в тягость, – хуже то, что к этому можно привыкнуть. Как много времени должно пройти, прежде чем он начнет думать о том, о чем думать нельзя? (Жить чужой жизнью неправильно, Ли Мингю. Бери то, что дают, а потом возвращай хозяину. Не твое потому что. Тебе на время одолжили.) Он возвращается в квартиру, надевает на Куки поводок и с глупым лицом идет снова на улицу. Спонтанные решения Мингю не свойственны, бесспорно. Но Тэён как-то сказал, что все его необдуманные действия – самые искренние. Хуйню Тэён нес – как обычно. Да. Сиреневое небо не перестает давить на душу ни на секунду. Чонхо возвращается в пять, ставит на стол два пакета и сразу исчезает в своей комнате. Мингю, который в это время лежит на диване, только и успевает, что голову поднять и глянуть в чужую спину. Хочет дальше продолжить дремать, ибо в этой квартире больше ничем не займешься (не в приставку же резаться, честное слово), но Чонхо возвращается слишком быстро и перевешивается через диван, заглядывая в его лицо. – Ты ходил куда-то? – За сигаретами. – Мингю садится. – И, знаешь, сложновато как-то в четырех стенах сидеть. Как ты понял? – Куки слишком довольный, – Чонхо усмехается и идет к столу; достает из одного пакета огромное ведро c курицей из KFC, а у Мингю мгновенно сводит живот от голода. Жутко хочется спросить, где был Чонхо. Простое человеческое любопытство – не более. Мингю не спрашивает – поднимается с дивана только и подходит ближе. – Извини, – бросает Чонхо, доставая из второго пакета колу, – я не подумал. – Ты о чем? – О том, что из еды на кухне только листья салата в нижнем отделении холодильника, и их давно пора выбросить. Мингю немного спотыкается об это объяснение, но находит в себе силы в ответ пожать плечами. Они друг другу ничем не обязаны. Чонхо придвигает к нему курицу, а сам открывает банку с колой. Мингю два раза предлагать не надо. – От такого питания можно ласты протянуть, – улыбается он. Но только потому, что «кто бы говорил». – Я не умею готовить. Это по части Мингю, – Чонхо разводит руками, – так что простите, сударь. Еще один пунктик в столбец «различия между». – Я тоже, – он достает из ведра кусок курицы, – максимум рис сварить. – Та же тема. Они смотрят друг на друга и синхронно отворачиваются, а Мингю успевает заметить на чужих губах улыбку. Да и сам улыбается, даже не чувствуя себя при этом как-то глупо. Они молча едят какое-то время. Мингю успевает отхлебнуть пару раз из банки с колой, которую перед ним ставит Чонхо. Снова задается вопросом, где тот был, но вслух опять ничего не спрашивает. Понимает с досадой, что просто боится того, что ему не ответят. За окном начинает темнеть. Мингю смотрит на небо уже без надежды увидеть на нем тучи – знает уже, что дождя сегодня можно не ждать. Да и зачем им теперь этот дождь? Но как бы то ни было, они все равно должны попробовать еще раз. И снова увидеть Мина с Тэёном. Они же увидят их? В какой-то момент Мингю замечает, что Чонхо слишком долго комкает в руках салфетку. Смотрит на него вопросительно, пытается поймать взгляд, но выходит так себе, потому что Чонхо упорно глядит на свои руки. – Ты знаешь, – начинает он спустя какое-то время, – я как бы это. Извиниться хотел. Мингю шумно сглатывает и почему-то не хочет уточнять, за что именно, но все-таки делает это: – Извиниться за что? – Я про историю с Тэёном. То есть… – Чонхо хмурит брови и, судя по выражению лица, неистово грызет себя изнутри, выжимает слова насильно, – я не думал, что все будет так. – Я не очень понимаю, куда ты клонишь, – честно говорит Мингю, отводя взгляд. – Мы с тобой совершенно чужие друг другу люди. Делиться подобным с посторонними не в моем стиле. И я думал, что, ну… – он закусывает щеку изнутри, – что все это ненадолго и нет смысла рассказывать. – А потом ты понял, что оно надолго, и решил поделиться? – Мингю хмыкает и начинает вертеть в руках полупустую банку колы. – Я бы много чего тебе мог сказать по этому поводу, но не буду. – Почему? – Чонхо смотрит на него прямо. – Можешь сказать. Мингю вздыхает глубоко, языком цокает, а после смотрит на него исподлобья. Надеется, что тот и так все поймет. И объяснять не нужно будет. – Что ты сам чувствовал бы в подобной ситуации? Мне, честно скажу, не особо дело есть, но ты просто представь, что вдруг оказываешься в другом мире, который жуть как на твой похож, и не понимаешь ничего. А единственный человек, от которого можно хоть какого-то соучастия дождаться, отказывается даже приблизительно ввести в курс дела, – выдыхает он разом и удивляется тому, что смог так много за раз произнести. Чонхо поджимает губы, ерошит челку свою, смотрит в стол. Не спешит с ответом, но по его лицу Мингю видит, что ответ давно готов уже – просто вслух говорить его не хотят. – Я был уверен, что все это не потребуется, – Чонхо поднимает на него взгляд, – мы оба думали, что уже вечером ты вернешься… – Он замолкает. – Вернусь, да, – усмехается Мингю, – но пардон. Так в этом дело? В том, что я не ушел туда, откуда пришел? – Нет, не в этом. Просто… блядь, – Чонхо трет лоб, – просто извини, и все. Я не хотел втягивать во все это посторонних, но оно как-то само собой получилось. – В тот самый момент, когда ты заставил меня пойти в университет вместо твоего друга, – мгновенно отвечает Мингю. – Я не заставлял тебя, говорил же. Мингю открывает рот, чтобы выпалить еще что-нибудь, но передумывает. Чонхо прав – не заставлял. Настаивал, но не заставлял. Он ведь уже думал об этом. Все, что он делает, – только его выбор.