Ее прибытие, как всегда, вызвало волнение и суматоху. Она крепко расцеловала Катрин и ее мать, сделала несколько комплиментов дядюшке Матье по поводу его хозяйственной деятельности и цветущего вида, с видом знатока обошла погреба, попробовала сладкого вина, рекой лившегося из-под пресса в большой, как кастрюля, ковш, и изъявила желание пообедать. В то время как дядюшка Матье и Жакетт, раскрасневшиеся от гордости, что принимают такую важную особу, суетились по хозяйству, стараясь обеспечить соответствующий случаю обед, Эрменгарда уселась рядом с Катрин в увитой виноградом беседке и стала ее упрекать. — Твое деревенское убежище очаровательно, — сказала она, — но ты ведешь себя как дурочка. Ты, кажется, не понимаешь, что после твоего отъезда жизнь в герцогском дворце стала невыносимой. Герцог постоянно раздражен… — Это все, что мне нужно узнать, — прервала ее Катрин. — Он послал тебя повидать меня. — За кого ты меня принимаешь? Никто меня не посылал. Я сама себя посылаю, если дело того требует. Ты не могла бы мне сказать, каковы твои планы? Уборка винограда — чудесное время, но оно не будет длиться вечно. Я надеюсь, ты не собираешься проводить зиму в деревне? — Почему бы и нет? Мне здесь больше нравится, чем в городе. Эрменгарда огорченно вздохнула. Ей редко приходилось иметь дело с более упрямым человеком. — Прежде всего, я считаю твое поведение расчетливым кокетством. Что может быть приятнее, чем заставлять мужчину ждать, особенно когда этот мужчина принц? Но не годится продолжать так и дальше. Терпение не является одной из главных добродетелей монсеньора. — Почему бы ему, в таком случае, не потерять терпение? Меня бы это как нельзя больше устроило. Я лишь хочу, чтобы он забыл меня и оставил в покое… — Ты не понимаешь, что говоришь. Покидая Аррас, ты была почти готова отдаться ему, а теперь заявляешь, что не желаешь видеть его вновь. Что случилось? Почему ты не хочешь мне об этом сказать? Почему? — Потому, что все это так странно, и я боюсь, что ты не поймешь. — Я могу понять все, что исходит от женщины, — резко сказала Эрменгарда. — Даже более странное поведение. Я полагаю, это как-то связано с этим твоим Монсальви? Лицо Катрин озарилось смущенной улыбкой, и, чтобы скрыть замешательство, она стала играть зеленой виноградной веткой, которая свисала над ее головкой. — Ты всегда все правильно понимаешь, друг мой. На этот раз я потеряла его навсегда. Он женится! Тон молодой женщины был трагическим, но Эрменгарда разразилась громким хохотом, который длился несколько минут. Катрин с негодованием смотрела на Эрменгарду, которая, красная, как ее платье, с мокрыми от веселых слез щеками задыхалась от смеха. — Эрменгарда! — воскликнула Катрин обиженным голосом. — Ты смеешься надо мной! — Совершенно верно, дитя мое! — пропыхтела Эрменгарда, как только смогла перевести дух. — Все слишком абсурдно. Так это предстоящая женитьба нашего героя занесла тебя в эту глушь и стала причиной твоего страдания — не так ли? Именно этому мы обязаны появлением бледных щек и запавших глаз! Ты, должно быть, с ума сошла, моя дорогая! Для юноши с его происхождением и положением жениться — это совершенно нормально! В самом деле, он обязан это сделать ради себя и своей семьи, чтобы не угас род. Ему нужен сын, наследник. А кто его ему даст, кроме женщины? — Но я люблю его! Я храню себя для него, только для него одного! — воскликнула Катрин, разражаясь потоком слез, которые совершенно не тронули Эрменгарду. — И это тоже большая ошибка с твоей стороны, — заявила она. — Женщина, подобная тебе, создана для любви. Я месяцами пытаюсь вбить это тебе в голову. Арно женится — не так ли? Тем лучше! Он станет твоим любовником, как только закончится эта дурацкая война… и будет так же счастлив, как и ты. На что бы еще ты могла рассчитывать? Ты же не можешь надеяться, что он женится на тебе самой! Твой собственный муж еще живехонек и вряд ли покинет этот мир раньше, чем пройдет много лет. Итак, пусть молодой Монсальви найдет себе маленькую белую гусыню, хорошую, богатую, титулованную невесту, которая в ближайшие годы родит ему целый выводок наследников… и позволь себе насладиться радостями запретной любви — гораздо более волнующими, чем радости законного супружества! Этот неожиданный совет привел Катрин в замешательство, но в то же время и успокоил. У грозной Эрменгарды был реалистический взгляд на вещи и имел странную силу воздействия. Эрменгарда закончила свою проповедь следующими словами: — Не порти себе жизнь из-за дурня, который женится, хоть он, быть может, и красив. Филипп любит тебя, и он сделает тебя своей, помяни мое слово. Он молод, по-своему красив, очарователен, когда этого хочет, и достаточно могуществен, чтобы это льстило избранной им женщине… И ни одной из его любовниц не на что было жаловаться! Ему обычно стоит больших хлопот от них избавиться, отчасти и поэтому я приехала тебя проведать… Итак, визит Эрменгарды все же преследовал некую цель! Катрин подавила насмешливую улыбку. Как бы случайно брошенное слово стало сильным дипломатическим ходом. Теперь уже Катрин было нетрудно понять суть дела. Оказалось, что Эрменгарда, которая» сама себя послала «, в действительности была посланницей герцогини Маргариты, обеспокоенной появлением в Дижоне официальной любовницы Филиппа, госпожи де Прель, чьи честолюбивые замыслы были всем известны. — Я смею надеяться, что ты помнишь ту блондинку, которая подарила на поединке свой шарф идиоту Лионелю Ванд ому? — добавила Эрменгарда. — Вдовствующая герцогиня в ужасном положении: эта женщина решила стать следующей герцогиней. Она женщина умная, бессовестная и прекрасно знает Филиппа. Один Бог знает, чего она только не может у него выманить, если представится возможность. Она полностью на стороне англичан, и если она добьется своего, никто не знает, к какой катастрофе это может привести. Франция и Бургундия никогда вновь не будут объединены. Короче… Графиня встала и склонилась к своей подруге. Неожиданно помрачнев, она положила свою белую руку ей, на плечо и добавила мягким голосом: — Герцогиня обращается к тебе за помощью, Катрин де Брази. Ты не должна ее разочаровывать. Она так больна! Катрин, ничего не говоря, склонила голову. Ее мучили противоречивые чувства. Теперь она понимала, что оказалась в центре клубка интриг, возможные последствия которых касались не только ее одной. Важным и значительным лицам нужна была ее помощь, они использовали ее личных друзей как посредников. Королева Сицилии — через Одетту и брата Этьена, герцогиня Маргарита — через Эрменгарду… И те и другие взывали к ней именем долга, обе стороны преследовали одну и ту же цель: положить конец вражде между Филиппом и королем. Появление дядюшки Матье, который объявил, что обед готов, спасло Катрин от необходимости дать немедленный ответ. Во время еды, за которую Эрменгарда принялась со своим обычным аппетитом, она не говорила о политике, но вызвала восхищение дядюшки Матье своими познаниями в торговле. Когда пришло время отъезда, все уговаривали ее приезжать еще. — О, это зависит… — сказала она, бросая многозначительный взгляд в сторону Катрин. Катрин просто улыбнулась. — Я обещаю все обдумать, Эрменгарда, — сказала она. Графиня, как и брат Этьен, была вынуждена удовольствоваться этим полуобещанием. Однако после ее отъезда Катрин оставалась в глубокой задумчивости. Казалось, что слова Эрменгарды с грубоватой прямотой определяли ее будущую судьбу. Эрменгарда советовала ей принять любовь Филиппа, и теперь, мягкой золотой осенью, эта мысль представилась Катрин более привлекательной, чем когда-либо прежде. Она вернулась в сад, где могла размышлять без помех. Это было ее самое любимое место, с аккуратно подстриженным бордюром и вьющимся виноградом, а окружавший его сельский ландшафт придавал ему особое очарование. Высокие сосны, росшие вдоль низкой, покрытой шиповником стены, отделяли сад от виноградника. Катрин некоторое время бродила под соснами, которые в свете заходящего солнца отбрасывали густую тень. Ее юбки шелестели, когда она проходила по опавшей листве. Склонив голову, она подошла к огромному круглому колодцу, вырытому, как говорили, еще римлянами, и прислонилась к нему в глубокой задумчивости. Необычайная мягкость осеннего вечера приглушила смятение ее души. Катрин скользнула взглядом по стене… и неожиданно вздрогнула от удивления: она успела заметить черное перо, плывшее вдоль каменной стены с внешней стороны, перо, которое могло принадлежать только мужской шляпе. Перо достигло конца стены и затем вернулось. Катрин отступила в тень жимолости, увивавшей отделанный железом навес колодца, и стала следить за странными маневрами. Перо остановилось, а затем стало подниматься прямо перед ней. Сначала появилась серая шляпа, потом лицо, но в сумеречном свете Катрин не смогла разглядеть его. Неизвестный осмотрел сад. Он не видел Катрин, скрытую жимолостью. Затем голова исчезла, и было видно, как качающееся перо обходило стену. — Катрин выбежала из укрытия и подбежала к стене, на которую без труда взобралась по неровным камням. Она увидела мужчину в темном плаще, скрывшегося между деревьями, где его ждала лошадь. Незнакомец вскочил в седло, пришпорил лошадь и ускакал в направлении Дижона, не обернувшись на дом Матье Готрэна. Катрин продолжала стоять на стене, глядя вслед удаляющемуся всаднику и размышляя, что бы мог значить этот странный визит. Скорее всего, осторожный посетитель был одним из шпионов Жака де Руссэ. Молодой капитан, несомненно, следил за нею. Определенно, Гарэн не стал бы заниматься подобными вещами. Только утром пришла от него краткая бесстрастная записка, где он сообщал о свадьбе принцессы, которая должна была состояться в конце октября, и добавлял, что заказал для Катрин несколько платьев, которые, как он считал, ей потребуются для празднеств. Гоберта-портниха знала ее мерки и вкусы и могла исполнить его указания не хуже самой Катрин… Другими словами, это было спокойное и бесцветное письмо, и ничто в нем не указывало на то, что Гарэн усматривает в отсутствии жены нечто большее, чем обычный семейный визит. Нет, Гарэн не имел ничего общего с этим вечерним посетителем… Голос матери, зовущий ее, заставил Катрин поспешить. Но она обещала себе, что впредь будет внимательнее. В любом случае она проведет в Марсаннэ еще несколько дней из гордости, чтобы не показалось, что она слишком покорно уступает доводам Эрменгарды. Весь следующий день после службы в деревенской церкви, она провела в саду, вышивая. Однако работа над белой шелковой ризой, предназначенной для кюре Марсаннэ, продвинулась не очень далеко, потому что Катрин не могла сосредоточиться. Она то и дело отрывала взгляд от пшеничного золота снопа в надежде увидеть качающееся перо. Но ничего не случилось. Ничто не беспокоило тишину этого ясного осеннего дня, за исключением доносившегося издалека пения сборщиков винограда. Катрин наслаждалась красотой природы. Бургундская осень, самая пышная и, возможно, самая прекрасная во всей Франции, являла ей свое великолепие. Осень, этот расточительный банкир, разбрасывала золото, рубины, аметисты на черный бархат земли. Когда позвали к ужину, Катрин с сожалением отложила работу: она чувствовала, что сад еще хранит для нее свои сюрпризы, и решила вернуться в него с наступлением ночи. В конце ужина она услышала приглушенный стук копыт. Может, это был вчерашний посетитель? Сославшись на головокружение, она поспешно вышла из-за стола, не дожидаясь, пока дядюшка Матье произнес сет благодарственную молитву. Катрин не терпелось поскорее узнать, кто сюда скачет. Никто не обратил внимания на ее уход. Жакетт, целый день стиравшая со слугами грязные простыни и одежду, утомленная, дремала в своем кресле. Что до дядюшки Матье и Абу-аль — Хайра, то они увлеченно говорили о вине, которое давили в этот день из винограда, собранного со всего поместья, а также предсказывали качество этого вина, когда оно созреет. Когда Катрин проходила через комнату, взгляд ее упал на стоящую в углу крепкую палку, которую дядюшка Матье носил с собой во время обхода виноградников, и она решила прихватить ее с собой. Палка была сделана из прямой дубовой ветки с утолщением на конце. За многие годы рука дядюшки сгладила и отполировала крепкое дерево, но все же носить ее было неудобно. В руке сильного мужчины она могла стать замечательным оружием. Вооруженная таким образом, Катрин вышла в сад. Не было слышно ни звука. Казалось, вся местность погрузилась в сон. Ночь окутала Марсаннэ. Катрин сделала несколько осторожных шагов к соснам, держась около стены. Ее беспокоила тишина, потому что она могла поклясться, что слышала стук копыт… хотя, конечно, стук доносился издалека. Возможно, это был путник, ехавший по дороге на Дижон и спешивший вернуться до того, как закроют городские ворота. Но Катрин ждала. Она стояла уже около десяти минут, когда услышала глухой стук о камни и мягкий хруст шагов по галечной дорожке за стеной. Кто-то крадучись приближался. Катрин затаила дыхание и покрепче сжала свою тяжелую дубинку. Неслышно она подошла к стене и под прикрытием кустарника взобралась на нее. Катрин слышала, как дышал мужчина, отыскивая опору. В темноте его было трудно разглядеть, но мало — помалу молодая женщина различила знакомый контур пера, медленно поднимающегося над стеной. На этот раз, казалось, незнакомец решил перебраться через стену. С чувством, похожим на радость кота, следящего за мышкой, бегущей поблизости от его когтей, и не отрывая глаз от черного силуэта, Катрин подняла палку. Когда голова незваного гостя оказалась в пределах досягаемости, Катрин изо всех сил ударила по ней. Раздался приглушенный крик, посыпались камни, и ночной посетитель рухнул на дорогу. Радуясь успешному осуществлению своего плана и убедившись, что мужчина не шевелится, Катрин сунула палку под мышку и вернулась в дом за фонарем. Когда через две или три минуты Катрин вернулась, мужчина пошевелился. Катрин, держа палку наготове, наклонилась, чтобы хорошенько рассмотреть его. Она сняла шляпу с черным пером, поднесла фонарь ближе к его лицу и тут же отпрянула с возгласом удивления. Лежащий без сознания человек, которого она ударила, был не кто иной, как герцог Филипп собственной персоной. Глава четвертая. ДОВОДЫ ФИЛИППА ДОБРОГО Катрин поняла чудовищность своего поступка. В отчаянии взывала она ко всем святым, чьи имена смогла вспомнить. К счастью, было похоже, что Филипп начал приходить в сознание, иначе она могла бы подумать, что убила его. Но все же, откуда ей было знать, что всемогущий герцог Бургундский будет бродить по полям, одетый, как солдат своего собственного войска? Как только к ней вернулось присутствие духа, она положила руку ему на лоб. Лоб был горячий, но не очень, и не было видно следов ранения. За это Филипп мог бы поблагодарить свою шляпу, ибо она, несомненно, смягчила силу удара. Катрин поняла, что не может пойти в дом за помощью. Если Филипп взял на себя труд маскироваться, то это могло означать лишь одно: он не хотел, чтобы о его присутствии знали. Потом, вспомнив о садовом колодце, она побежала и принесла ведерко воды, в которой намочила свой платок, чтобы положить его на лоб Филиппа. Это средство чудесно помогло. Колодец был глубоким, и вода оказалась очень холодной. Мгновение спустя герцог открыл глаза и улыбнулся, узнав Катрин. — Итак, я снова вас нашел, моя прекрасная скиталица! — воскликнул он с усмешкой. — Где вы спрятались? Ну, вас, конечно, хорошо охраняют… Ох! Моя голова! воскликнул он. — Что случилось? — Кто-то ударил вас по голове, монсеньор… — И кажется, очень сильно… Кого я должен за это благодарить? Катрин отвела глаза, пытаясь скрыть свое смущение, и подобрала палку, которую несколько минут назад уронила от удивления. — Это была вот эта палка, монсеньор, и это была я! Пожалуйста, простите меня. На мгновение Филипп онемел, затем вдруг разразился буйным мальчишеским смехом, в котором не было ничего королевского. — Не такой сувенир я ожидал получить, моя прелесть… Похоже, что это будет самая большая шишка, которую я когда-либо набил… и, во всяком случае, единственная, которую я запомню! Он сел и, схватив руку Катрин, поцеловал ее. Она попыталась оттолкнуть его, но он держал ее крепко. — Нет, ты так легко не убежишь! Уж это, по крайней мере, твой долг. Когда же ты успокоишься и станешь законопослушной горожанкой, моя дорогая? Первый раз, когда я тебя видел, ты подняла скандал прямо посреди религиозной процессии. В следующий раз ты без приглашения ворвалась в мою комнату, чтобы выкрасть узников у меня из-под носа… А теперь налево и направо молотишь своей дубинкой! Не думаешь ли ты, что после всего этого ты мне кое-чем обязана?