Когда с едой было покончено, Светлана присела в кресло и приготовилась слушать, что скажет Шамиль. — Я заступаю в наряд в эту среду. В мою задачу будет входить проверка внешнего периметра зоны. Вам необходимо захватить с собой гражданскую одежду и положить ее в определенном месте, которое сегодня покажу. Я передам ее в зоне, а затем, когда он переоденется, выведу его к тому же месту, где оставляли одежду. Все остальное — ваше дело. Думаю, его не хватятся до вечерней проверки, то есть до двадцати часов. В случае чего — я вас не знаю и никогда не видел. А сейчас поехали к колонии, я вам покажу место. Светлана хотела его отблагодарить и попыталась сунуть ему тысячу рублей. Однако Шамиль от денег отказался и заявил, что его семья и так должна ей. Светлана оделась, и они вышли из гостиницы. На улице было совсем темно. «Вот она, полярная ночь! — вдохнула морозный воздух Светлана. — Надо спешить. Это хорошо, что все произойдет в среду. Кстати, надо купить билеты на самолет. Чем дальше мы будем от этого места к двадцати часам, тем больше шансов затеряться». Они доехали до колонии, вышли из машины, и Шамиль показал условное место. Они обговорили время, когда Светлана должна будет ждать Максима. Шамиль пошел пешком в сторону воинской части, а Светлана поехала обратно. Ей необходимо было приобрести два билета на самолет на ближайшую среду. Приехав в гостиницу, Светлана достала новый паспорт Максима и направилась в кассу предварительной продажи авиабилетов. Там она уверенно протянула паспорта и попросила оформить два билета до Ленинграда. Заплатив, поинтересовалась о возможности приобретения билета из Ленинграда до Москвы. Из Воркуты до Москвы летал самолет всего два раза в неделю — во вторник и субботу, и добраться до столицы было проще через Ленинград. Кассир оформила ей еще два билета. * * * Ситуация в колонии продолжала накаляться. Осужденные, недовольные действиями администрации, демонстративно отказались спускаться в забой. Многие стали отказываться от пищи, требуя освобождения товарищей, помещенных в камеры штрафного изолятора. То там, то здесь происходили стычки между активистами и блатными. Администрация была вынуждена пойти на некоторые уступки и смягчить режим. Они вывели армейский спецназ с территории колонии и стали потихоньку освобождать осужденных из штрафного изолятора. Максим шел в строю, впереди него шагал осужденный Казаков, который никак не мог попасть в ногу с шеренгой, и постоянно подпрыгивал, меняя ногу. Максим в очередной раз наступил ему на пятку, в результате чего Казаков споткнулся. — Ты что, хмырь, ходить нормально разучился? — прошипел сквозь зубы Казаков, — блатуешь? Я тебе башку отобью, еще раз наступишь! Максим не стал связываться, решив, что Казаков специально провоцирует его. Их отряд направлялся в столовую. Перед столовой отряд остановился, и начальник побежал в здание администрации. Было очень холодно, и пронизывающий ветер свободно проникал сквозь тонкие телогрейки осужденных. Минут через пять заключенные стали роптать, а уже через десять из строя стали раздаваться выкрики протеста. — Козлы, суки, специально морозите зэка! — неслось из строя. Услышав недовольные крики, к столовой подтянулись свободные от наряда военнослужащие. Максим увидел своего земляка, который условными знаками показывал ему, что надо встретиться. Наконец-то вышел начальник отряда и дал команду заходить. Максим специально замешкался и оказался одним из последних. Пока он плелся по коридору, к нему подошел солдат и шепнул, что будет ждать завтра утром за зданием отряда. Максим кивнул. А потом уселся за стол и с двойным аппетитом принялся за тюремную еду. Он до сих пор не мог поверить, что завтра в это время он будет далеко от колонии и больше никогда не услышит вой конвойных собак и клацанье затворов автоматов. Все в нем пело, и он с усилием делал серьезное лицо, чтобы не выдать безграничную радость. Их вели обратно в барак, и Максим на редкость внимательно вглядывался в очертания бараков, административных корпусов, как бы запоминая этот пейзаж на всю жизнь. Наученный горьким опытом, он не имел близких друзей в колонии, и это позволяло ему отвечать только за себя и не вписываться за других осужденных, которые часто были неправы. Это освобождало его от желания поделиться своей радостью с кем бы то ни было. Максим верил в удачу, знал, что удача любила его, и поэтому ни на минуту не сомневался в задуманном. Он лег на койку и, закрыв глаза, погрузился в свои мысли. Но недолго ему мечталось — в помещение вошло подразделение спецназа и приступило к очередному шмону. На пол летели вещи заключенных, вызывая глухое недовольство. Койку Максима осматривал прапорщик и двое бойцов. Прапорщик сорвал со стены фотографию Светланы и бросил на пол. Ничего не найдя в личных вещах Максима, они приступили к осмотру кровати и тумбочки соседа. Прапорщик взглянул на Маркова и демонстративно наступил на валявшуюся фотографию. — Гражданин прапорщик, разрешите мне поднять фотографию? — обратился к нему Максим. — Что ты сказал, засранец? — грозно спросил прапорщик и с разворота ударил дубинкой по правому плечу. Максим сдержался, он верил, что этот обыск был последним в его жизни. Подняв фотографию, положил ее во внутренний карман. Вечером, после шмона он подошел к одному из осужденных по имени Валера и попросил его подстричь. Валерий недолго торговался и согласился за десять сигарет. Марков присел на табурет, и Валера начал осторожно поправлять его незамысловатую прическу. До зоны он работал стилистом в одном из салонов красоты в Ленинграде и очень любил свою специальность. Когда он закончил, отошел и, как бы извиняясь, развел руки в стороны — мол, сделал все, что мог, с этими короткими волосами. Максим расплатился, отправился в туалет и побрился. За этим занятием его застал старший отряда: — Слушай, Шило! Ты, как француз, бреешься на ночь? А может, ты собрался в ресторан или еще куда? А может, ты пидар? — Я тебя, Василий, не задеваю, ну и ты не лезь ко мне в задницу! Где лучше педерасты, тебе лучше знать. Мне ведь с ними общаться, ты знаешь, западло. Это вам, активистам, что ни пидар, то товарищ и брат! — произнес Максим. Старший не ожидал отпора и слегка опешил: — Ты, Марков, фильтруй базар! Не видишь, с кем говоришь? Смотри, Шило, нагнем и опустим, и будешь спать с петухами у параши. — А ты вот возьми сейчас, нагни и опусти! — ответил Максим — Что молчишь? Языком ты, Вася, все можешь, а по жизни ты трус. Не думал, что с тобой будет, если с тебя снимут твою красную повязку? Вот тогда мальчишки и «девчонки» натянут тебя по самое не хочу. А сейчас гони отсюда, борец с преступностью. Старший помощник начальника отряда Василий Веселов, сплюнув через зубы и сверкнув недобрым взглядом, вышел из туалета. За последний год его еще никто так не унижал, и он, затаив обиду, решил разобраться в ближайшее время. Он прошел в свою маленькую комнатку и, достав лист серой бумаги, начал старательно выводить на ней шариковой ручкой: Заместителю начальника ИТК- 10 полковнику внутренней службы тов. Белову А.Л. Довожу до Вашего сведения, что осужденный шестого отряда Марков Максим группирует вокруг себя осужденных, недовольных режимом колонии. При этом Марков всячески убеждает их не подчиняться начальнику отряда, саботировать работу в забое и расправляться с активистами и осужденными, вставшими на путь исправления. Вчера Маркову, несмотря на то что он злостно нарушает дисциплину, было предоставлено краткосрочное свидание. Кто предоставил это свидание, я не знаю. После свидания Марков повел себя странным образом, чего ранее за ним не наблюдалась, а именно — постригся и побрился, словно куда-то собрался. Марков стал раздавать свои личные вещи товарищам по отряду. Не исключаю, что Марков хочет свести счеты с жизнью или совершить побег. Старший помощник начальника отряда №6 Осужденный Веселов В. Перечитав написанное несколько раз и исправив ошибки, Веселов свернул лист пополам и положил в карман рабочей куртки. Завтра он передаст эту записку руководству через начальника отряда, и будет следить за развитием событий. Только от одной мысли, что Маркову будет очень плохо, на душе Веселова стало так тепло и хорошо, что он улыбнулся. Веселов был осужден за спекуляцию цветами. Он скупал их в ближайшем совхозе и продавал на рынке в два раза дороже. Его осудили на три года, и он, пока ждал этап, в камере избил старика старше его почти в три раза. Драка произошла из-за того, что старик стащил у него из-под подушки одну сигарету. Все были на прогулке, и в камере оставались лишь они со стариком, у которого еще и поднялась температура. За эту раскрутку ему добавили еще восемь лет. В этой колонии Веселов находился уже пятый год и рассчитывал на досрочное освобождение по половинке. Его желание побыстрее выйти на волю заставило его записаться в активисты, и с этого момента он с неподдельным рвением исполнял свою работу. Веселову очень нравилось чувство власти и превосходства над людьми, и он сполна упивался им. Лишь один не ломал перед ним шапку, Марков. Его независимость раздражала Веселова. Попытка переманить Максима на свою сторону у активиста не получилась, и он решил его просто уничтожить, уничтожить в назидание другим. В том, что Марков поддерживал Могилу, Веселов даже не сомневался, но писать об этом не стал, потому что знал, что администрации удастся сломать блатных. Он помнил кончину своего предшественника, после которого ему досталась эта повязка, — его ночью, как свинью, зарезал блатной, проигравшийся в карты Могиле. Играли они на него или нет — следствию доказать не удалось. Блатной переехал на другую зону, а его предшественник — на местное кладбище. Помня это, Веселов не стал писать о Могиле и решил сперва разобраться с Марковым. Веселов вышел из своей комнатки и направился в отряд. Часы на стене показывали время отбоя, однако осужденные, не обращая внимания, продолжали играть в карты. Активист и двое его помощников заставили всех прекратить игру и разойтись по местам. Веселов обошел спящих и на время остановился у койки Маркова — близящаяся расправа успокаивала его. * * * На улице было темно, стоял мороз под сорок, и снег скрипел под ногами осужденных. Где-то едва слышно доносилась команда конвоя. Собаки забились в будки и не высовывали носа. Марков с нетерпением наблюдал за медленно идущими стрелками часов. Время тянулось до того медленно, что ему казалось, что оно просто остановилось. Он снова взглянул на часы и заметил, что прошла лишь минута.