— Вспомни, что случилось в прошлый раз? — Да знаю я. — Встречи с ним тебе не на пользу. Ричард всегда казался Карине несокрушимым, он мог одолеть что угодно и всякий раз побеждал. Он представлял собой неудержимую силу, которая внушала Карине благоговение и робость, а в моменты наибольшей уязвимости совершенно ее раздавливала. Теперь в уязвимом положении находился он, и она не может не задаваться вопросом, каково ему оказаться на другом конце стола. — Это да, но… — На что ты надеешься? На «вторники с Морри»?[13] — Не знаю. — Милая, это все еще Ричард. — Поверь мне, я знаю, кто он. — Просто не обожгись. — Не обожгусь, — отвечает Карина без всякой уверенности в голосе. Глава 9 Шагая по Коммонуэлс-авеню, Карина в одной руке несет прикрытую фольгой тарелку с варениками, в другой — бутылку красного вина за пятьдесят долларов. И в придачу оттягивают плечи несколько месяцев неотступного чувства вины. Стоит свинцовое ноябрьское утро, идет сильный дождь, но обе руки заняты, и зонт не открыть, а идти еще четыре квартала. Карина прибавляет шаг, почти переходя на бег, и ветер срывает с ее головы капюшон. Черт. Ну как тут натянешь его обратно? Непогода разбушевалась, и, поскольку Карина — единственный пешеход в зоне видимости, кажется, будто воюет стихия именно с ней. Капли дождя барабанят по алюминиевой фольге пулеметными очередями. Жгуче-холодный ветер больно жалит лицо. Дождь пропитывает насквозь носки, брюки и волосы, как в наказание холодит кожу. Карина считает, что это Ричард во всем виноват. Не спровоцируй он ее, она бы сейчас так не мучилась. Разумеется, она не смогла остаться в стороне. Прямо как всегда. Такое впечатление, будто она запрограммирована реагировать на него: бездумно и немедленно ойкать на каждый его щипок. Когда Карина оставила свой дом, даривший чувство безопасности, дождь уже шел, и она понимала, что вряд ли найдет свободное парковочное место где-то ближе чем за четыре квартала от жилья Ричарда. Можно было бы выждать еще один день. Прогноз на завтра обещает холодную, но ясную погоду. Но вчера вечером она приготовила вареники, и ей надо хоть в этом повести себя с Ричардом правильно, поступить по совести, исполнить епитимью и покончить с этим. Carpe diem — лови момент. Чертова погода. Сосредоточив все внимание на цифрах, указанных на двери — а там, за дверью, обещают и сухость, и тепло, — она проносится мимо крохотной квадратной лужайки с табличкой «Продается», едва заметив ее. Запыхавшись, вобрав голову в плечи, Карина останавливается на верхней ступени крыльца, нажимает кнопку звонка и ждет. Мокрые, теряющие чувствительность пальцы ломит от холода, и ей до боли хочется скорее избавиться от подношений и спрятать руки в уютных карманах пальто. Из домофона не доносится ни приветствия, ни просьбы представиться, и Карину без лишних церемоний пропускают в подъезд. Поднявшись, она видит, что дверь в квартиру Ричарда приотворена. Стучит, открывает дверь чуть пошире, чтобы услышали внутри: — Есть кто? — Заходите! — выкрикивает кто-то из глубины квартиры. Голос мужской, но не Ричарда. — Еще минутка — и будем готовы. Карина переступает порог, скидывает туфли и направляется в кухню, на место преступления. Там горит свет. Пахнет кофе. Кухонный остров и столешницы вытерты начисто и пусты, за исключением трех бокалов, наполненных до краев чем-то похожим на ванильный молочный коктейль, в каждом стоймя стоит длинная трубочка. Не слышно ни звука, никого не видно. Карина ставит вино и вареники на столешницу, снимает плащ и набрасывает его на один из высоких барных табуретов. Ждет, все сильнее испытывая неловкость, не зная, стоять или присесть. Может, имеет смысл поискать клочок бумаги и ручку, черкнуть записку и уйти? Она рассеянно скользит взглядом в сторону гостиной и вдруг ошеломленно замирает. Инвалидное кресло. Инвалидное кресло, подобных которому она еще не видела. Отдельный подголовник и сиденье делают его похожим на стоматологическое. А две подножки с ремнями напоминают подставки для ног на гинекологическом. Шесть колес, амортизаторы и рычаг ручного управления. Ничего похожего на кресло для сломавших ногу. Оно выглядит футуристическим и варварским одновременно. С волос Карины стекает холодная дождевая вода, струйками сбегая по шее. Карина ежится. Кресло стоит рядом с роялем Ричарда. Она бросает туда еще один взгляд: рояль кажется таким же чужим и устрашающим, как и кресло. По спине пробегает внутренний холодок, более пронизывающий, чем дождь. Откидная крышка опущена и скрывает клавиатуру. Пюпитр пуст. Банкетка задвинута под инструмент. Карина приближается к «Стейнвею» Ричарда так, будто вторгается в сакральное пространство, все еще не в состоянии воспринять умом абсурдность открывшейся перед ней картины. Медлит, набираясь смелости, а затем проводит указательным пальцем по крышке, стирая толстый слой пыли и оставляя улиточный след, обнажающий черное полированное покрытие. — Привет! Она оборачивается, сердце колотится так, словно она преступница, которую поймали с поличным. Ричард стоит за спиной лысого мужчины в очках с черной оправой. — Я Билл. — Он демонстрирует широкую энергичную улыбку, протягивая ей руку. — Надомный медицинский помощник Ричарда. — Карина. — Она пожимает ему руку. — Ну ладно, я всё. Пора бежать, — говорит Билл. — Мелани подойдет к обеду, Роб или Кевин — к ужину, чтобы затем подготовить ко сну. В кухне есть три коктейля. Все путем? Ричард кивает. Билл проверяет что-то на айфоне, который висит на груди Ричарда на шнурке, подобно бейджу участника конференции. — Ладно, приятель. Звони нам, если что-то понадобится. Увидимся утром. Пока Билл собирается и уходит, Ричард пристально смотрит на Карину и молчит. У него мокрые волосы, расчесанные на чересчур ровный и аккуратный косой пробор. Он похож на мальчишку, готового сниматься на школьную фотографию. Его осунувшееся лицо гладко выбрито. Черный свитер и джинсы висят на нем мешком, они длинные и растянутые, как будто он снял их со старшего брата или одолжил у Билла. Выбитая из колеи видом кресла-коляски, заброшенного рояля, исхудавшего Ричарда, а также затянувшимся молчанием, Карина забывает, зачем пришла, и начинает задаваться вопросом, в состоянии ли он вообще говорить. Он замечает ее «извинение» на столешнице. — Вареники, — поясняет она. — Вино наверняка не соответствует твоим стандартам, но ведь важен не подарок, а внимание. — Спасибо. Ричард проходит в кухню, и только тогда Карина замечает: у него не раскачиваются руки. Висят мертвым грузом, неподвижные, одеревенелые. И обе кисти кажутся какими-то неправильными, нечеловеческими. Пальцы на правой руке все как один торчат прямо, на другой — намертво скрючены, словно когти. Он становится перед одним из молочных коктейлей, опускает голову к трубочке и делает глоток. У него полностью парализованы руки. Он наблюдает за тем, как эта информация укладывается у нее в голове. Она улыбается, стараясь не показать, что́ чувствует на самом деле, как будто прячет свой голый ужас под пальто. — Хочешь присесть? — Он возвращается в гостиную. — Сюда, правда, не рекомендую, — кивает он на кресло-коляску. Из его голоса исчезла всякая мелодичность. Все слоги Ричард произносит на одной ноте, тихо, медленно, — кажется, он выуживает из патоки каждое монотонное слово. — Ты все еще ходишь, — смешавшись, говорит Карина. — А, так это на будущее. Кресло нужно заказывать еще до того, как оно понадобится, иначе есть риск, что его доставят через полгода после твоей смерти. Я сказал Биллу, что можно было заодно и гроб мне заказать. Ричард смеется, но веселый смех быстро превращается во что-то совсем другое: безудержный прерывистый хрип, напоминающий противный злодейский хохот и стискивающий его горло все сильнее и сильнее, словно пытаясь убить. Карина сидит в нескольких футах от бывшего мужа и наблюдает — молчаливая свидетельница, задерживающая собственное дыхание и странным образом парализованная, не представляющая, что надо делать. На последнем всхрипе у Ричарда изо рта вылетает комок мокроты, который шлепается на экран айфона. Карина делает вид, что не замечает, как с него медленно стекает слизь. Она отводит глаза в сторону, оглядывается через плечо на рояль и кресло-коляску. Прошлое и будущее Ричарда. Она думает о том времени, которое было заполнено разучиванием, отработкой, запоминанием, доведением до совершенства, — девять-десять часов в день, а то и больше. Снова смотрит на Ричарда, на его ни на что не годные руки. Чем он, черт подери, занимается теперь целыми днями? — Когда оно тебе понадобится, как ты вообще сможешь попасть на улицу? Он живет на четвертом этаже полуторавекового особняка. Лифтов нет. Пандусов тоже. — Никак. Он окажется в ловушке этой квартиры, запертый в собственном теле, точно русская матрешка. Вдруг Карине вспоминается табличка «Продается» перед домом. — Будешь переезжать. — Пытаюсь. Пока не продам эту квартиру, новая мне не по карману. Даже если снимать. Поддержание моей жизни уже стало весьма затратным проектом. Есть вероятность, что он не стоит таких вложений. Алиментов можешь больше не ждать. — Да-да. Конечно. Карина замолкает. Остаток на текущем счете, скудный доход с уроков игры на фортепиано, ежемесячные платежи. Она начинает подсчеты, в основном вычитания, эти уравнения ее пугают, и в данный момент в уме их не решить. — Как Грейс? — Ричард, она не знает. Совсем ничего не знает. Я не думала, что ты… изменишься так сильно и так быстро. Тебе надо рассказать ей о том, что происходит. — Знаю. Собирался. Много раз. Просто все откладывал. Потом вот голос. Звучу как робот. Не хочу звонить и пугать ее. — Напиши ей по электронной почте. От смущения у Карины съеживается желудок, а глаза расширяются. Его руки. Он же не в состоянии набрать текст. — У меня есть программы для распознавания речи и пальцы на ногах. Письмо я пока еще могу написать. Но она оставляет мои письма с расспросами об учебе и погоде без ответа. Я не перенесу, если напишу ей обо всем, а она не ответит. Грейс кое-что известно, а о чем-то она не знает. Поэтому неудивительно, что она не стала хранить нейтралитет. Поддерживая мать, Грейс больше года не разговаривает с отцом. Карина не может не радоваться одержанной победе за преданность и даже пальцем не пошевелила, чтобы положить конец холодной войне, которую объявила дочь. Карина опускает взгляд в пол, на свои промокшие носки. — Я не хотел вываливать на нее такие новости, пока она занята учебой. Думал, это может подождать… — Пока не подвезут гроб? — уточняет Карина, превращая свое чувство вины в упрек, — эту алхимию она давно освоила в совершенстве. — Пока она не приедет домой на День благодарения. Тогда смогу сказать ей лично. И знаю, это звучит глупо, но, наверное, я думал: если не стану говорить людям о том, что у меня БАС, может, у меня его и в самом деле не будет. Четыре месяца назад она не сумела бы по внешнему виду Ричарда определить, что у него БАС. Но сейчас сомневаться в этом не приходится. Можно ли быть настолько чокнутым, чтобы отрицать это? У нее сжимается сердце при мысли о том, как Грейс воспримет эту новость. Что будет, когда дочь впервые увидит своего отца таким? Как она отреагирует на эту угрозу их общему благополучию? — Она не приедет домой на День благодарения. У нее появился парень. Мэтт. Его родители живут в Чикаго. Она проведет с ними длинные выходные[14]. Мы не увидимся с ней до самого Рождества. Осталось чуть больше месяца. Всего-то несколько недель. Ричард смотрит мимо Карины на кресло-коляску за ее спиной. На его глазах выступают слезы, и он часто моргает, изо всех сил стараясь их сдержать. — Ты можешь рассказать ей вместо меня? Она рассматривает его просьбу и его самого, сидящего напротив, такого уязвимого, точно хрупкая птица без крыльев. Он потерял руки. Теряет голос. Потеряет ноги. Саму жизнь. Ей следует пожалеть его — прикованную к земле, умирающую птицу. Но она не делает этого. Никакая он не птица. Он Ричард. Карина чувствует, как в ее осанке появляется уверенность, ощущает знакомое онемение. — Нет. Жестокий ответ, но другого у нее нет, а сгущающаяся между ними тишина давит на ее закованное в броню сердце, умоляя передумать. Карина скрещивает руки, чтобы придать себе решимости. Поднимается, чувствуя на себе его взгляд.