— Другие рабы, кха-дар? — Похоже. В Белом Коноверине их множество, правда — из «пепельных» и домашних, потому что эти касты не принимают участия в восстании, как «грязные», но… немалая их часть — это меекханцы… В восточной части княжества тоже осталось немало… лучших рабов. Даже купцы, которые давали укрытие нашим людям, держат таких в услужении. — Меекханские купцы? Но ведь в Империи… — Мы не в Империи, Нийяр. Тут владение домашними рабами — показатель статуса. Прекрасная наложница, талантливый музыкант, лекарь — это все равно что диадема или перстень с бриллиантом на каждом пальце. Домашние и немалая часть «пепельных» — хорошо обучены, умеют писать и читать, у них есть уши и глаза. Может, часть из них служит нынче двум господам? Как думаете? Не потому ли сав-Кирху был настолько таинственен? И если он ударит на восток, вдоль Тос, и в каждом городе у него окажутся союзники, которые откроют им ворота? Кошкодур не казался убежденным. — После первой такой схватки остальные невольники разделят судьбу этих, из Помве. — Согласен. Потому я должен знать, что планирует этот сукин сын, прежде чем какая-то глупость заставит его отослать половину здешних рабов на смерть. Лея взмахнула руками. — А может, нам не прикидывать вслепую, а просто послушать? В конце концов, для чего-то же я отбивала себе задницу в последние дни. — Ага. — Йанне уже снова стал нормального цвета. — Тут немало птиц, кха-дар. Их полно. Можно немало увидеть. Ласкольник легонько улыбнулся. — Я уже думал, что придется вам напомнить. Вы устали, потому лягте, отдохните. Кайлеан призвала Бердефа. — Я тоже устала и могу подремать? — Нет. — Нет? — Кор’бен Ольхевар, дочка, — напомнил он. — Ты наверняка давно не разговаривала на ав’анахо. Я слышал, что у него мастерская как раз в этом лагере. А тебе пригодится немного подышать свежим воздухом, а потому при случае ты можешь поговорить с ним о старых временах… Она отсалютовала кулаком к груди. — Слушаюсь, генерал! Он лишь слегка скривился и махнул рукой. Ступай, ступай уж. * * * Лагерь все еще пульсировал движением, но оно теперь было экономным, сонным. Приближалась ночь, хотя солнце еще не опустилось к горизонту, чтобы улечься спать. Солдаты армии рабов, закончив тренировки, откладывали оружие в сторону, мылись. Было нечто странное, почти гипнотическое в спокойствии, которое их окружало. Никаких лишних движений, никакой похвальбы и перешучивания, у кого больший… меч. Они излучали решительность и целенаправленность. Кайлеан впервые подумала, что Ласкольник мог ошибаться, мог недооценивать их, потому что это была армия — может, и не вышколенная, как имперские полки, но наверняка дисциплинированная и ярая. Не случайно они выигрывали схватки и битвы. Большинство солдат занимались теперь подготовкой к ужину. Совместно. Одни резали мясо, другие очищали какие-то корнеплоды, часть — носила воду. Не в этом ли состоял успех меекханской военной машины? В выстраивании единства на уровне базового подразделения — десятки? Ходят, спят, едят и сражаются как одна семья. Как… чаардан. Ее удивило это сравнение, потому что до этого времени она не думала так о пехоте. Разожгли костры, и над палатками начали подниматься седые дымки. Кайлеан направлялась в сторону, где кроме дыма в небо поднимались клубы пара. Шорную мастерскую фургонщиков было легко локализовать в любом уголке мира. Вокруг обычного шатра над несколькими кострами в больших котлах кипела вода. В трех над паром были положены куски дерева, дощечки и жерди. Неподалеку Кор’бен Ольхевар прилаживал ряд мокрых планок к странной деревянной конструкции, выгибал, придавливал камнями. — Что это будет? Если он и удивился, услышав анахо от светловолосой, зеленоглазой девушки, то прекрасно скрыл это. — Пытаюсь, уф-ф… — Он глухо засопел, сражаясь с сопротивляющимся куском дерева. — Пытаюсь выгнуть его так, чтобы после склеивания вышел щит. А эта ерунда тверда, словно железо. Помоги… Она подхватила, планки все еще были горячи и влажны, но совместно они преодолели упрямство дерева. Кор’бен стабилизировал всю конструкцию несколькими клиньями. — Ага. Хорошо. — Он вытер со лба пот и улыбнулся девушке. — Местные называют это дерево железняком, потому что оно твердо, как сталь. И из-за этого — сопротивляется, как последняя пакость. Откуда ты знаешь анахо? — Я росла в семье верданно. Жила с ними несколько лет, прежде чем меня принесло к Ласкольнику. — У кого? — А Анд’эверса Калевенха. Он прищурился. Его руки затанцевали в ритме произносимых слов, а Кайлеан широко улыбнулась. Давно не видела такого красивого, торжественного и слегка напыщенного ав’анахо. — У того, который благословенный Матерью Лошадей, повел нас/наши сердца за справедливостью и местью? У победителя трижды проклятого Йавенира? Ока Змеи, предводителя десяти тысяч боевых фургонов? Ты приемная дочь героя? Ав’анахо состоял из слов и жестов, потому, стой кто за ее спиной, прочел бы лишь часть его обращения. Это был язык саг, песен о героях и эпосов. Именно этот язык толкнул молодежь верданно, а за ними и остальное племя в безумный поход на поиски отчизны. Она ответила точно так же: — Это ведь не было испытание моей честности, воин? Полагаешь, я бы пришла к тебе со столь безумной, легкой в разоблачении ложью? Да, верданно воспитали меня/делили со мной пищу, воду и сердца, но я не стала их дочерью. Я люблю жажду, вожделею ветер в волосах и топот копыт под собой. Я была для них племянницей по крови, поскольку мы узнали друг друга в сражении/бою не на жизнь, а на смерть. Я была для их детей как сводная кузина. И если ты хочешь спросить/успокоить жгущее душу любопытство, я была на поле битвы славы, победы у брода на Лассе. Я видела атаку спасенных любимых, вернувшихся детей, поражение/разгром Наездников Бури помета Хромца Йавенира. Но это длинный рассказ, а я устала/измождена и слаба. Он заморгал и опустил руку в обезоруживающем жесте. Некоторое время смотрел на нее, словно желал силой вырвать из нее рассказ, а глаза его блестели опасной влагой. — Я слышал… — прошептал он наконец. — Все тут слышали историю об атаке Спасенных на полки Йавенира. На сотню тысяч закованных в броню всадников. Кайлеан отвела взгляд, вдруг обнаружив вокруг себя, у котлов с кипятком множество интересных вещей. Они не были хорошо знакомы, и лучше бы ему не чувствовать себя униженным из-за того, что она заметила его слезы. — Самое большее пятнадцать, может — шестнадцать тысяч, — проворчала она. — Большая часть се-кохландийской армии была уже прорежена атаками на Мертвый Цветок. Он вздохнул глухо. — Мертвый… они поставили Мертвый Цветок? А колесницы? Сколько у них осталось колесниц? Ну да, фелано. — А эти дощечки не слишком долго мокнут? — указала Кайлеан на ближайший котел. — Работа не станет ждать вечно. Я помогу тебе и расскажу, что видела, хорошо? А ты объяснишь мне, как собираешься сделать из этого щит. Следующие полчаса они трудолюбиво работали с жестким, твердым деревом. Щит, а скорее, нечто, что при здешних условиях сошло бы за щит, должен был состоять из восьми горизонтальных и пяти вертикальных планок, выгнутых и склеенных вместе так, чтобы создавать выпуклый щит высотой в пять и шириной в три фута. Кахель-сав-Кирху, пояснил Кор’бен в перерывах между руганью в сторону упрямого дерева и попыткой его победить, хотел иметь в каждом полку две роты таких щитоносцев, поскольку во время битвы под Помве квадрат пикинеров понес серьезные потери от стрел конницы. А кузнец пообещал, что придумает, как быстро изготовить как минимум тысячу больших щитов. Кайлеан с сомнением взглянула на плоды их труда. — Из того, что мы тут выгнули, ты сделаешь самое большее три щита. Как долго станешь изготавливать остальные? Кор’бен ухмыльнулся ей губами и ладонями. Глупышка, — передали его руки, но со знаком искренней симпатии. — Сейчас дело не в щитах, но в этом вот. — Он стукнул в деревянную раму, которая удерживала шестнадцать дощечек. — Я уже знаю, какой мне нужен размер, а потому мы скоро сделаем сотню таких и тогда, увидишь, получим тысячу щитов за несколько дней. Она послала ему жест: ловкач. — Это довольно по-меекхански, — проворчала она. — Работа для многих людей в разных местах, чтобы получить массу вещей одних и тех же размеров. — Ну, вы ведь покорили половину континента. Не молитвой и работоспособностью, но сотней тысяч одинаковых мечей, щитов и копий. Верно. Мужчина уселся перед палаткой, откуда-то вынул флягу и два кубка. Налил. — Попробуй. Хорошее. Она глотнула: вино отдавало цветами и дождем. Села рядом, вытянула ноги. Было приятно наконец-то отдохнуть и распрямить кости. — Расскажешь? О броде через Лассу… Она рассказала, не упомянув о странствии по Мраку и о том, как она попала на поле битвы; это была слишком странная часть истории. Но поведала, как нашла свою младшую кузину висящей на крюках, как послала ее в лагерь верданно в сопровождении женщины, которую ее родственники должны были убить на месте. О том, как Фургонщики вышли в поле, бросив защищать лагерь, а их гнев пылал, словно огонь. И как Призрачные Волки — Спасенные Дети — узрели истину, а потом бросились на армию Отца Войны и раздавили ее. Это был хороший рассказ, даже если вести его только на анахо. Кайлеан не обладала талантом и смелостью, чтобы представить его на Высоком Языке, но Кор’бен Ольхевар и не стал ее об этом просить. Сидел рядом и поглощал каждое слово. — Ласкольник оставил Фургонщикам часть свободных чаарданов, которые собрал для битвы, но опоздал на нее, а лагеря имели достаточно золота, чтобы оплачивать их. Наемники, сахрендеи, Волки и лагеря — этого достаточно, чтобы сломать любую руку, которая снова посягнет на землю Фургонщиков, — закончила она. Кузнец молчал и только раз за разом поднимал кубок к губам. Наконец наклонил его и опорожнил одним глотком. — Хороший рассказ, девушка. Очень хороший. Несущий надежду. А теперь — что? Я не дурак, знаю, что ты пришла не для того, чтобы поболтать на ав’анахо. Я должен поблагодарить тебя, выдав наши секреты? Планы людей, которые раньше умрут, чем позволят снова надеть на себя ошейники. — Он дотронулся до шеи, на которой все еще виднелся поясок более светлой кожи. Его взгляд был сосредоточен и внимателен. Она пожала плечами и без вопроса долила ему и себе вина. — Пытаешься меня опоить/отуманить? — ухмыльнулся он словами и жестом. — Естественно. Полагаю, что еще три-четыре фляги — и ты окажешься достаточно пьян, чтобы сказать мне все, что ты знаешь. Потому что я — жутко умелый шпион и всегда спаиваю всех мужчин, прежде чем похищаю их секреты, — произнесла она издевательски, но совершенно серьезно подняла кубок в тосте. — За лагерь Нев’харр, который первым сошел с гор и первый пустил кровь се-кохландийцам.