Идти по тоннелю было трудно и страшно. Лучи света выхватывали тянущиеся по стенам и потолку глубокие трещины, сверху то и дело сыпались струйки земляного крошева, на путях часто попадались обломки обделки потолочного свода. Приходилось останавливаться, очищать рельсы и двигаться дальше. В итоге двигались медленно, и каждую минуту Брилёв ожидал увидеть перед собой глухой завал, навсегда запечатывающий его в каменной могиле на глубине в полтора километра. Когда добрались до старой шахты, по тоннельному потолку уже струились потеки грязно-желтого дыма, и в воздухе медленно разливалась плохо уловимая в темноте муть. Вход в шахту оказался перекрыт толстостенной бетонной плитой, и инженерная команда срезала с ее периметра стопорные замки. Плиту удалось отодвинуть, за ней обнаружились железнодорожные ворота и недлинный боковой тоннель, ведущий непосредственно к шахте и установленной в ней грузовой лифтовой платформе. Радиационный фон в старом тоннеле оказался минимален, но дым из тоннеля уже проникал сюда, и показания дозиметра быстро росли. Пока инженеры запирали и герметизировали ворота, уровень радиации вырос до опасного значения, и стало ясно, что находиться с открытыми шлемами или вовсе без скафандров целые сутки тут нельзя. Тогда старший инженерной команды предложил запустить лифт, погрузиться на лифтовую платформу и подняться на ней на безопасную высоту. – Глубина шахты полтора километра, – объяснил он. – На этой протяженности должно быть где-то безопасное место. Дым горячий, он частично останется здесь, под потолком, частично уйдет вверх по шахте. Потом остынет, и радиоактивные осадки выпадут вниз. Платформа открытая, что-то на нее, конечно, попадет, но это не так много. Мы поднимемся вверх до высоты, на которой можно снять скафандры хотя бы для того, чтобы по нужде сходить. Может, вообще к самому выходу на поверхность поднимемся. Но воплотить в жизнь его предложение оказалось невозможно. Законсервированные электродвигатели лифтовой системы были в исправном состоянии, но собственных аккумуляторных емкостей у них не имелось, и питание осуществлялось от общей сети железнодорожного тоннеля. При консервации шинопровод в районе бетонной плиты был частично демонтирован, что полностью обесточило шахту, но это ничего не меняло, потому что энергообеспечение тоннеля сдохло с началом обмена ударами. Спасло то, что шахта строилась и эксплуатировалась полвека назад, когда в стране еще хватало углеводородов. Инженерная команда два часа билась над решением проблемы, ковыряясь в залепленных солидолом механизмах шахты, после чего зам покойного майора, капитан Миронов, обрисовал едва ли не катастрофическое положение дел: – Тут предусмотрена система аварийного питания на дизель-генераторе безмасляного типа. Он вроде рабочий, но топлива нет. Придется ждать, когда за топливом пойдем. Все прекрасно понимали, что если топлива не будет, то тут все и останутся, но другого выхода не было, и полковник приказал готовиться к интоксикации исходя из того, что есть. В дальнем углу бокового тоннеля отрыли яму под отхожее место, людей разместили рядом с дизель-генераторами, где радиационный фон был ниже всего, скафандры перевели с замкнутого цикла на режим дыхания через внешние фильтры. – Хотя бы кислород здесь есть, и то хорошо, – этими словами капитан инженерной команды завершил доклад об окончании подготовки. Полчаса все провели в ожидании, а потом начался тот еще ад. Ранее Брилёву принимать антирад не приходилось, и приступ интоксикации он принял за предсмертную агонию. Жестокие судороги в мышцах, сменяющиеся тяжелой удушливой рвотой, острая ломота в суставах, резь в глазах, температура под сорок, снова судороги и рвота… Полковник хрипел и бился в конвульсиях посреди десятков таких же страдающих людей, катающихся от жестокой боли в лужах рвотных масс, и мечтал только об одном – скорее умереть. Жуткие страдания вышибли из головы вспыхнувший поначалу животный страх перед смертью, но вскоре и это желание утонуло в бессвязном бреду, невыносимом жаре, сжирающем мозг, и непрекращающихся вспышках боли по всему телу. В какой момент все это перешло в свинцовое душное беспамятство, он понять не смог. Очнулся Брилёв через пять часов от ощущения жестокой жажды. В освещенном парой химических фонарей полумраке медленно передвигались какие-то силуэты, кто-то стонал и просил пить, но большинство людей неподвижно лежали вокруг. Окружающее пространство было подернуто пылью, перемещавшейся вместе с поворотом головы, и полковник понял, что кто-то надел на него шлем, снятый по рекомендации спецназовцев за пять минут до интоксикации. Брилёв нащупал губами патрубок встроенной в скафандр фляги и принялся жадно пить. – С водой экономнее, товарищ полковник, – окружающий полумрак прорезал луч фонаря, и полковник увидел рядом расплывающийся силуэт Абрека. – Другой воды у нас нет, только та, что в носимом запасе скафандров. С едой то же самое. Заставить себя оторваться от водной трубки сразу не получилось, и индикатор на внутренней поверхности лицевого щитка опустился до отметки в пятьдесят процентов. – Ешьте, – Абрек протянул ему стандартный пластиковый пакетик походного рациона. – Уже разогрето. Брилёв распахнул шлем. В воздухе ощущалась кислая вонь рвотных масс, но обессилевший организм требовал пищи, и притупленное голодом сознание почти не реагировало на тошнотворный запах. Полковник взял протянутый пакетик, сорвал пломбу, запечатывающую питьевое отверстие, и в несколько глотков выпил питательную смесь. Чувство голода не уменьшилось ни на миллиметр, и он попытался вытряхнуть из пакетика все до капли. – Голод сейчас пройдет, – Абрек забрал у него пустую емкость, смял ее в комок и вышвырнул куда-то в темноту. – Надо подождать минут пять. Шлем закройте. Фон больше не растет, но без защиты лучше не находиться. – Это был ваш паек? – запоздало понял полковник, захлопывая лицевой щиток. – А как же вы? – У нас носимый запас больше, – ответил Абрек. – Одну порцию можем отдать, не проблема. Но лучше лишний раз не двигаться, так еды требуется меньше. Если по нужде не надо, то спите. Спецназовец улегся неподалеку и выключил фонарь. Через несколько минут голод прошел, и Брилёв заснул с мыслью о том, что это не последняя его интоксикация. В нормальных условиях человека, принявшего антирад, укладывают в биорегенератор и проводят полный перечень необходимых медицинских процедур. Насколько он знал, это проходит безболезненно или почти безболезненно, зависит от того, сколько времени осталось до окончания цикла. Но в любом случае люди не испытывают таких мучений. Он должен выжить и оказаться в «Подземстрое». Любой ценой и как можно скорее. Его психика всегда была чувствительна к боли и этих страданий долго не выдержит. В тот момент он еще не знал, что ему предстоит испытать дальше, и потому посчитал, что сутки до следующего цикла антирада прошли тяжело. После интоксикации сильно хотелось пить, и носимый запас воды быстро закончился у всех. Один из контрактников службы обеспечения, получивший во время гибели КП сотрясение мозга, умер во время судорог, несколько раз ударившись головой о бетонный пол. Из двенадцати тяжелораненых семеро не перенесли интоксикацию и умерли в мучениях, еще трое скончались без воды через несколько часов. Оставшихся двоих одели в скафандры, которых теперь хватало на каждого выжившего, но вскоре у обоих начали проявляться признаки радиоактивного поражения, и их пришлось частично раздевать, чтобы поставить капельницы с реанимационным раствором. Абрек, являвшийся старшим группы спецназа, сказал, что это вряд ли поможет, тем более что реанимационный раствор остался всего один и придется делить его на двоих. Через час возникла еще одна проблема. Индивидуальный суточный рацион, которым были укомплектованы скафандры, каждый тратил, как хотел, следить за этим не было ни смысла, ни возможности, слишком темно. Когда спецназовцы пошли снимать с тяжелораненых капельницы, оказалось, что кто-то, воспользовавшись темнотой, сломал подсумки с носимым запасом на скафандрах раненых и вытащил оттуда упаковки с питательной смесью. Выяснить, кто это сделал, не удалось, и люди начали с подозрением коситься друг на друга. Потом шахту начало мелко трясти, из трещин на потолочном своде посыпалась пыль, и минут тридцать все лежали вдоль стен в ожидании обрушения. Затем капитан Миронов не особо уверенно заявил, что этот удар был нанесен вдали от бункера, и вообще не факт, что это был удар, может, землетрясение, вызванное множеством термоядерных взрывов. Впоследствии тоннель дрожал еще трижды, и все с плохо скрытым страхом смотрели, как из шахты на лифтовую платформу сыплется земляное крошево и падают мелкие куски грунта. Инженеры утверждали, что в конструкцию лифтовой системы заложен запас прочности и гибкости, позволяющий без последствий переносить подобные колебания, и лифт не должен выйти из строя, раз шахту не сплющило двумя пришедшимися по КП ядерными ударами. Всем отчаянно хотелось в это верить, но к исходу двадцатичетырехчасового интервала между циклами антирада Брилёв чувствовал себя на грани. Потом интервал истек, инженеры отправились вскрывать ворота, и все приняли антирад. Оба тяжелораненых к тому моменту не приходили в сознание вот уже несколько часов и самостоятельно принять препарат не могли. Влить им препарат вместе с водой было невозможно – воды не осталось, в итоге спецназовцы вложили капсулы с антирадом раненым в рот. – Может, капсулы растворятся, – Абрек не скрывал сомнения. – И препарат всосется через слизистые рта. Других способов я не вижу. Вскоре в эфир вышел капитан Миронов и сообщил, что ворота готовы к открытию, поэтому все должны перейти на автономное кислородное обеспечение. Едва металлические створы начали распахиваться, через них повалили густые клубы желтого дыма, и небольшой тоннель шахты утонул в едком тумане. Видимость резко упала, радиационный фон скакнул вверх. В основном тоннеле радиации оказалось еще больше, и покрытые слоем радиоактивной пыли рельсы в лучах фонарей не отбрасывали даже тусклых бликов. Пока личный состав возился с установкой на рельсы самодельных телег, Брилёв заметил опасливо жмущихся позади всех спецназовцев и вспомнил о слабой радиационной защите фотохромных комбинезонов. – Группа спецназа остается возле раненых! – приказал он. – Остальному отряду начать движение! Инженеры ушли на разведку местности, солдаты в экзокорсетах впряглись в телеги, и все двинулись в сторону КП. За прошедшие сутки осыпавшихся с потолочных сводов обломков прибавилось, и в нескольких местах рельсы пришлось расчищать заново, но по-настоящему серьезных обвалов не случилось, и километр путей остался позади достаточно быстро. Бункерная полость оказалась заполнена сизо-желтым дымом, пожар закончился, и в темноте закопченный до черноты рваный металл смятого в комок бункера был трудноразличим даже в свете фонарей. От аварийного трапа не осталось ничего и добраться до расположенного на четырехметровой высоте входного люка оказалось невозможно. Инженеры заявили, что прорежут проход через оба корпуса, все равно топливная цистерна расположена гораздо ниже входа, и так до нее ближе. С этим они возились больше часа, потом еще полчаса лазали внутри, и их переговоры в ближнем эфире наполовину состояли из матерной ругани. В конце концов инженеры добрались до цистерны, и капитан Миронов вышел на связь: – Цистерна уцелела! Мы ее не сразу нашли, здесь все выгорело, коридоры и помещения сильно деформированы, кругом копоть и дым, в темноте все сливается, трещин и разрывов не видно. А тут еще цистерну вытолкнуло в складскую полость, так конструкцией предусмотрено: при сильной деформации ее выталкивает из гнезда, как двигатель на машине при лобовом столкновении, чтобы не лопнула. Кожух термоизолятора порван, но система пожаротушения сработала, видимо, это и спасло. Сейчас будем бочки искать, там, где мы их оставляли, ничего нет. Весь склад всмятку… – В системе пожаротушения осталась вода? – перебил его Брилёв. – Вода нужна позарез! – Система порошковая, – невольно сглотнул инженер. – Нет там воды. Тут вообще ничего нет. Только выгоревший хлам. Следующий час ушел на поиск бочек, обнаружить удалось полтора десятка различных металлических емкостей, но все они были сильно помяты и вследствие деформации не закрывались. Пришлось вручную изготавливать крышки и заваривать местами порванные корпуса. Полностью восстановить удалось только восемь емкостей, потом возились с их наполнением и размещением на телегах. Помятые корпуса уложили друг на друга, скрепили точечной сваркой и для надежности приварили к самим телегам. Потом двигали получившиеся конструкции к тоннелю, ставили на рельсы, катили к шахте… В итоге, когда отряд оказался у лифтовой платформы, до окончания цикла антирада вновь оставалось четыре часа. К этому времени оба тяжелораненых умерли от радиации, спецназовцы перетащили трупы подальше от лифтов и сидели в углу, забившись в наименее радиоактивное место. – Фон сильно вырос, – мрачно произнес Абрек, заканчивая доклад о гибели раненых. – Интоксикацию здесь не пережить. Пока будем без сознания, передохнем от радиации, как они. И если даже поднимемся на лифтовой платформе на безопасное расстояние, то все равно выживут не все. У нас нет воды, без воды интоксикацию за сутки не перенести. – Что вы предлагаете? – В памяти мгновенно всплыли недавние мучения, и по спине полковника пробежал холодок страха. – Надо выбираться на поверхность, искать технику и уходить к складам Росрезерва. – Мы не успеем сделать это за четыре часа без передозировки! – возразил Брилёв. – Пойдем с передозировкой, – подтвердил Абрек. – До танкистов пять километров, от них до Росрезерва еще двадцать. Если найдем технику, успеем. Если не успеем – то все равно умирать. Но шансы добраться есть. А там вода, продовольствие, медикаменты. Может, даже нет радиации. Одну передозировку пережить можно, это не всегда смерть. В «Подземстрое» есть врачи и биорегенераторы, доберемся дотуда – вылечат. Долго обдумывать предложение спецназовца не было смысла. Еды нет, людей и самого полковника мучает жажда, интоксикацию в таких условиях не пережить. Хронометр показывает полдень четвертых суток, обмен ударами не может продолжаться так долго, судя по обстановке, существовавшей на момент гибели КП, противоборствующие стороны должны были истратить свои арсеналы еще вчера. Но шахту продолжает периодически трясти, значит, ядерная война вызвала смещения земной коры, и в любой момент лифтовая система может деформироваться до нерабочего состояния. Если уже не деформировалась. С каждым часом шансы остаться здесь навсегда увеличиваются. – Согласен, – Брилёв покосился на остальной отряд. Все молча слушали эфир, не сводя с полковника взглядов. – Инженерной команде приступить к расконсервации лифтовой платформы! Будем выходить на поверхность! Дизель-генератор удалось запустить не сразу, но спустя два часа лифтовая система все же ожила. Отряд погрузился на платформу, и капитан Миронов, перекрестившись, утопил кнопку на панели управления. Раздался лязг подвижных частей, взвыли лебедки, сбрасывая с себя облака пыли, платформа вздрогнула и поползла вверх, медленно набирая скорость. Подъем был долгим, нервным и темным. Штатное освещение платформы плохо перенесло консервацию, заработала лишь одна лампа, и толка от нашлемных фонарей было больше, чем от нее. Несмотря на большую глубину, ствол шахты успел заполниться дымом, и в воздухе висела желтоватая муть, концентрация которой возрастала по мере приближения к поверхности, из-за чего видимость ухудшилась еще сильней. Все пытались смотреть вверх, но лучи фонарей не пробивались дальше пары десятков метров, и неожиданно выскакивающие оттуда металлические сетки защитных перекрытий заставляли Брилёва невольно вздрагивать. По мере приближения лифтовой платформы сетки сворачивались, стряхивая с себя насыпавшееся земляное крошево и мелкие куски грунта, все это сыпалось на платформу, и люди старались стоять в ее центре, прижавшись к телегам с бочками. Несколько раз механика не срабатывала, перегораживающие ствол шахты сетки не сворачивались, и инженеры останавливали платформу за полтора метра от них. Приходилось сидеть на корточках, пока они сращивали оборванные тросики системы натяжения или сворачивали сетки вручную. Платформа продолжала подъем, но шахта вновь начинала дрожать, и механизмы скрежетали с леденящим душу скрипом, словно в следующую секунду все развалится, и лифт рухнет вниз с огромной высоты. Через несколько секунд вибрации и душераздирающий скрежет прекращались, чтобы спустя минуту начаться вновь. К тому моменту, когда платформа достигла верхней точки, Брилёва била мелкая нервная дрожь, взмокла спина и дрожали руки. Выходные ворота были отключены от питания, и их пришлось открывать вручную. Минут пятнадцать инженеры срезали стопорные замки и возились с подвижным механизмом, потом створы ворот все-таки удалось отодвинуть. За ними неожиданно оказалось довольно светло, хотя выход из шахты должен был располагаться в подземном ангаре, закатанном сверху асфальтом, на котором возведен ложный объект. Отряд выбрался из лифта, и первое, что бросилось в глаза, был зияющий в потолке пролом с грудой обломков под ним. Выяснилось, что ложный объект размозжило воздушным ядерным взрывом вдребезги, а местность наверху превратилась в сплошное месиво из обугленных обломков леса и засыпавшей их радиоактивной пыли. Фон мгновенно подпрыгнул за тысячу рентген, но ворота, запирающие ведущий наверх пандус, оказались заблокированы снаружи завалом, и на расчистку выхода ушел еще час. К тому моменту, когда отряд оказался на поверхности, до интоксикации оставалось сорок минут, и вся надежда была на то, что за время передозировки антирада они действительно успеют добраться до Росрезерва. Увидеть вокруг то, во что превратился мир, не ожидал никто. Ни строений, ни леса, ни неба, лишь бескрайний океан пылевой взвеси, покрывающий такое же бескрайнее море раздробленных в хлам обломков. Видимость – метров двадцать, связь цепляет немногим дальше, вечерний сумрак в три часа дня плюс четыре градуса посреди первого сентября, навигации нет, спутников нет, компас не работает, зато дозиметр показывает две с лишним тысячи рентген в час. Людей захлестнула молчаливая паника, не переросшая в активную только из-за того, что жажда выжить оказалась сильнее. Пока инженеры со спецназовцами привязывали карту к местности, лихорадочно разбираясь со способами ориентирования на местности при отсутствии компаса и навигации, прошло еще десять минут, и нервы у полковника едва не сдали. Но выход из положения все же был найден. – Пойдем по гироскопу, – доложил капитан Миронов. – У нас было две точно известных позиции на карте: КП и старая шахта. До танковой части пять километров, не так много, должны дойти, не сбившись. Там привяжемся по трем точкам, это будет полноценная привязка. Главное дойти. Пять километров шли два с лишним часа. Телеги не могли катиться по поверхности, превратившейся в хаос из всевозможных обломков, и дорогу перед ними приходилось выравнивать, отодвигая крупные обломки и втаптывая в пыльное месиво мелкие. Место, еще недавно бывшее законсервированной танковой частью, едва не прошли мимо, не найдя в океане пыли ничего похожего на строения. Но тут кто-то из спецназовцев заметил в стороне торчащую из земли груду искореженного металла, которая при ближайшем рассмотрении оказалась смятым в полулепешку танком. Танк раздавило, словно таракана сапогом, и его остов выпирал из толщи развалин, словно сгоревшее дерево. Рассчитывать найти что-либо работоспособное на поверхности было бессмысленно, но согласно штабным данным, у танкистов имелись подземные ангары, и искать надо было именно их. Как это сделать в условиях сплошных завалов, Брилёв не представлял, но на этот раз удача оказалась на его стороне. Подземный ангар обнаружился неподалеку, его нашли почти сразу, в ходе прочесывания местности по крупному пролому в земле. Через пролом спустились в полузасыпанную часть ангара, из которой удалось пройти в уцелевшую. Когда лучи фонарей высветили из темноты тяжелую инженерную машину-путепрокладчик, капитан Миронов издал нездоровый вопль и бросился к ней, скользя по пыльному бетонному полу. Другой строительной техники в уцелевшей части ангара не оказалось, обрушение не коснулось всего шести стояночных площадок, на которых обнаружились дизельные БМП старого образца. Находящегося в ангаре НЗ с техническими жидкостями хватило для реанимации только двух машин, но это было огромной удачей уже само по себе. Подгоняемые инстинктом выживания люди вкалывали как проклятые, и через сорок минут техника была на ходу. – Воды нигде нет, – хмуро доложил Абрек под рев только что запущенного дизельного двигателя. – Только тосол. Боекомплекта тоже нет, наверное, вывезли при консервации. Повезло, что масла в НЗ оставили. У них срок годности давно истек, – он посмотрел на трогающийся с места путепрокладчик, – но вроде работает. Мы привязали карту, надо выбираться отсюда, пять часов до интоксикации, фон сумасшедший… – он бессильно скривился. – Бери своих людей и занимайте места экипажей БМП, – приказал Брилёв. – У вас антирадиационная защита хуже, чем у остальных, поэтому машины без команды не покидать. – Есть! – Абрек заметно посветлел и направился к БМП, созывая своих бойцов. Путепрокладчик выкопался из ангара минут за двадцать, следом вышли БМП, и Брилёв распределил людей по машинам. Почти четыре десятка человек согласно ТТХ в трех таких машинах не разместить, но у жажды выживания свои правила. Люди уплотнились, и мест хватило всем. Сам полковник разместился в десантном отсеке путепрокладчика, за рычагами которого сидел капитан Миронов. Поначалу Брилёв хотел сидеть в кабине рядом с водителем, на месте старшего машины. Контуженный локоть вновь начал мучить его ноющей болью, и хотелось ехать хоть в сколько-нибудь комфортном положении. Но в отличие от штабного и прочего привычного транспорта, место рядом с водителем оказалось местом оператора многочисленного оборудования, и пришлось уступить его одному из инженеров. Не проблема, сейчас главное – выжить, остальное неважно. Тем более что шансы выросли. Миронов доложил, что карта теперь привязана к местности надежно, курс к Росрезерву проложен заранее, общий план складов имеется. Теперь все зависит от дороги. Полковник подумал, что с проблемой ориентирования на местности спецназ справился бы лучше, но они не знакомы с инженерной техникой, и поэтому решение Миронова отменять не стал. Путепрокладчик взревел мощным дизелем и принялся пробивать дорогу через поле засыпанных радиоактивной грязью обломков. Следом поползли БМП, и Брилёв сверился с показаниями дозиметра. Внутри боевой машины уровень радиации был ниже почти впятеро, и он впервые с момента гибели КП почувствовал себя увереннее. Полковник решился на несколько секунд расстегнуть скафандр и добраться до лежащего в форменном кармане обезболивающего. Без воды жевать горькую химическую дрянь было тяжело, очень хотелось пить, слюна выделялась слабо, и препарат долго не начинал действовать. Терпеть боль всегда было для него пыткой, и он успокаивал себя мыслями о том, что теперь осталось недолго. До Росрезерва двадцать километров, превратившаяся в радиоактивное месиво окружающая местность оказалась путепрокладчику вполне по силам, колонна двигалась со скоростью порядка десяти километров в час. Итого на месте будем через два часа, до интоксикации останется еще два с половиной, запас есть. Склады подземные, вход в них придется раскапывать, но если в том районе все так же, как в этом, то долго рыть не придется. Ядерные взрывы размозжили все наземные постройки до состояния строительного мусора и разровняли его по земле неровным слоем. Для мощного путепрокладчика пара метров завалов не проблема. Склады Росрезерва – это стратегический объект, они размещены вне города в относительно безлюдной местности, высота обломков над ними не должна быть слишком большой. А вот во что теперь превратились города и мегаполисы, можно только предполагать. Но и так понятно, что спасательная операция в Москве отменяется, тут бы самим выжить. Впервые с момента гибели КП Брилёв подумал об оставшейся в столице семье и понял, что испытывает противоречивые чувства. Отношения с женой давно уже были не сахар, за последние десять лет ее манера истерить по любому поводу и выносить ему мозг вообще без повода вымотала его сверх всяких границ. Если раньше, по молодости, он воспринимал это как неизбежное зло, с которым придется смириться, если хочешь иметь отношения с женщиной, то с тех пор прошло слишком много времени, и все это его бесконечно утомило. Можно было бы развестись, но это пагубно отражается на карьере. После штаба РВСН Брилёв метил в Генеральный Штаб, и чем безупречней была репутация, тем лучше. Сейчас, когда все полетело в ад, он с удовольствием забудет эту старую разжиревшую стерву, даже если окажется, что ее успели эвакуировать. Пусть сидит в московском бомбоубежище в полной уверенности, что овдовела. Спасти бы дочь… Дочь Брилёв любил, несмотря на унаследованную ею от матери истеричность и повышенную нервозность. Все-таки его плоть и кровь, и внешне она на него похожа, на детских фото и вовсе вылитый отец, особенно благородный каштановый цвет глаз. Остается надеяться, что дочери удалось спастись. Но шансы на это лучше не подсчитывать. Внезапно начался сильный ветер, быстро переросший в настоящий ураган, и по броне путепрокладчика забарабанили камни. Миронов доложил, что видимость упала до ноля, и прекратил движение. Двадцать минут страдающие от жажды люди молча следили за истекающим сроком действия антирада, и нервозное состояние полковника снова усилилось. Он даже потребовал у Миронова оценки возможности продолжать движение сквозь ураган, но это оказалось невозможным. Из кабины не было видно ничего, кроме бушующего за бортом океана радиоактивной пыли вперемешку с золой и грунтом. Потом ураган закончился так же внезапно, как начался, и колонна продолжила движение. От постоянной тряски к ноющему локтю прибавилась головная боль, и полученная контузия напомнила о себе. Брилёв принял еще одну таблетку обезболивающего, но вместо облегчения получил лишь химическую горечь в пересохшей полости рта. Терпеть было невыносимо, и, чтобы отвлечься, он пробовал вести наблюдение за окружающей местностью через зрительные приборы десантного отделения. Но это не помогло никак, страдающая от болевых ощущений нервная система начала не выдерживать навалившихся на полковника мучений, и он решился вколоть себе противошоковый препарат. Оказалось, что в медицинском пенале его скафандра наркотическое обезболивающее отсутствует, и Брилёв вызвал на связь Миронова, собираясь остановить колонну. Противошоковое должно быть у спецназовцев, нужно вызвать сюда кого-нибудь из них. – Капитан Миронов! – произнес в эфир Брилёв, с трудом сдерживая нервный тремор. – На связи! – откликнулся инженер. – Где мы находимся? Сколько еще до Росрезерва? – Мы где-то в заданном районе, товарищ полковник! Вокруг бетонных и кирпичных обломков стало больше, чем древесных, и уровень радиации растет. Похоже, по складам нанесли удар. – Конечно, нанесли, – полковник скривился от пульсирующей боли. – Это же стратегический объект. Но склады зарыты под землю, на поверхности была расположена только вспомогательная инфраструктура. Воздушный ядерный удар они выдержат. Ищите место входа согласно наложенной на карту местности схеме объекта. Абрек, ответь Брилёву. Абрек – Брилёву! – Абрек на связи. – Мне нужен противошоковый укол, – сквозь зубы выдавил полковник. – Что-нибудь осталось? – Найдем. Капитан, останови колонну! Терек, давай к полковнику! Путепрокладчик прекратил движение, и Брилёв нервно смотрел на десантный люк, ожидая появление спецназовца. Неожиданно в шипящим помехами эфире раздался прерывающийся голос: – …кто меня слышит? Помогите! Это …зерв! Нас …лило обрушением! Мы на…ся в под…ных складах! Мы вас сл…шим! Пом…ите! – Это со складов передают! – воскликнул Миронов. – Мы где-то над ними, раз связь цепляет! Он принялся вызывать склады, ему ответили, и несколько минут инженеры выясняли обстановку. В десантное отделение путепрокладчика влез Терек, помог полковнику расстегнуть скафандр и вколол обезболивающее. Мучительная боль начала отступать, сознание немного помутнело и расслабилось. Брилёв вспомнил, что позывные двух других спецназовцев – Перс и Мангуст. Ни имен, ни фамилий бойцов он не знал, в тот день, когда ему передали их в качестве охраны, все четверо назвали звания и позывные, соблюдая установленный режим секретности. Теперь они считают, что обязаны ему жизнью. Удачно получилось, полезные люди… Спустя несколько минут Миронов доложил результаты переговоров: по складам Росрезерва нанесли два удара с интервалом в десять часов. Один воздушный, второй контактный. Первый уничтожил все, что имелось на поверхности, второй частично разрушил сами склады. Непосредственно удар пришелся с краю, но этого хватило, чтобы порядка четверти складов сгорело в термоядерном огне, еще столько же раздавило обрушением. В силу большой территории объекта, вторая половина складов уцелела, но оказалась погребена под землей. Обрушение отрезало ее от первой половины, но не изолировало герметично. В уцелевшую часть объекта проникает радиоактивная пыль, фон растет с каждым днем, температура упала до плюс пяти, централизованные системы вышли из строя, нет ни освещения, ни отопления, ни связи. Из персонала выжило всего два десятка сотрудников, из которых треть получила радиоактивное поражение. Двое уже умерли, остальные при смерти. Кто-то из уцелевших сумел активировать аварийный радиопередатчик и с тех пор пытается звать на помощь. Именно его они сейчас и услышали, потому что оказались практически над ним. Но передатчик находится в служебном помещении одного из складов, сам вход в подземную часть объекта расположен в пятистах метров южнее и представляет собой пологий автомобильный спуск, уходящий ниже уровня земли. Сориентировавшись на местности совместными с персоналом складов усилиями, инженеры определили местоположение входа, пробили к нему путь, и после еще два часа откапывали въезд всеми имеющимися средствами. С приближением ночи окружающий пылевой мрак сменился почти непроницаемой грязной темнотой, время до интоксикации стремительно истекало, люди находились на грани, и все буквально молились на инженерную команду и путепрокладчик. Если его оборудование откажет сейчас, то все погибнут в двух шагах от спасения. Потому что руками этот завал не разобрать и за сутки, а третья передозировка, на которую неизбежно придется пойти, чтобы не умереть прямо сейчас, наверняка сделает смертниками всех или почти всех. Прорыться к воротам в склады удалось за четыре минуты до интоксикации. Еще две ушло на ожидание их открытия изнутри и перемещение внутрь. Полковник успел лишь увидеть кого-то из местных сотрудников и вместе с ними пройти внутрь какого-то помещения, за стенами которого радиационный фон еще не достиг опасного уровня. Интоксикация скрутила Брилёва самого первого, прямо на входе, и он рухнул, скрюченный судорогами и задыхаясь в приступе рвоты. Как он не сошел с ума от жесточайших страданий, осталось загадкой. Таких запредельных мучений Брилёв не испытывал никогда и даже не представлял, что ему может быть до такой степени больно. Нервную систему раздирало на части даже в полубессознательном состоянии, и от безвозвратного помутнения рассудка его спасло лишь заступничество Всевышнего, не иначе. В судорожных конвульсиях, горячечном бреду и нескончаемом океане боли Брилёв тонул почти шесть часов и еще двенадцать после этого провел в душном тяжелом забытьи, лишенном снов, но не ощущения потока времени. Очнулся он самым последним из всех, остро ощущая надвигающуюся смерть от жажды, и четко понял, что второй передозировки антирада не переживет ни его организм, ни его разум. К счастью, вода на складах имелась в достаточном количестве. Полковника отпоили, накормили и обрисовали сложившуюся обстановку. Из его отряда интоксикацию не пережил один человек, его обезвоженный организм не выдержал наложившегося на контузию отравления, и спасти его было некому. Медицинской, технической и прочих служб на объекте не осталось, все они размещались в его наземной части и перестали существовать вместе с персоналом. Половина подземной части уничтожена, остальное отрезано обрушениями и потеряло герметичность. Все помещения испещрены трещинами, во многих местах смещение почвы выдавило фрагменты стен и полов, кое-где произошло частичное обрушение потолочных сводов. Восстановить герметичность, закупориться и отгородиться от внешнего мира невозможно, и спустя несколько суток радиационный фон внутри складов будет немногим меньше, чем на поверхности. Электричества нет, центрального освещения нет, водоснабжения нет, отопления нет – ничего нет, и уцелевшие живут за счет вскрытия стратегических запасов. Но из сохранившихся складов почти все были продовольственными, специально предназначенных для автономного использования энергоемкостей нет, и выжившие взяли несколько аккумуляторов из резервного фонда, предназначенного для автомобилей уцелевшего ангара спасательной техники. На единственном частично уцелевшем складе материальных ценностей имеется пара биорегенераторов, но они поступили туда с завода, в упаковке и транспортировочном состоянии. Для их развертывания необходимы квалифицированные специалисты по медицинской технике, а для эксплуатации – медработники. Первых на складах не имелось вообще, из вторых не выжил никто. Уцелели лишь складские сотрудники, в основном женщины, и пара охранников. Технических специалистов не осталось, и вывести из консервации имеющуюся в ангаре спасательную технику никто не сумел. В итоге решение добираться до «Подземстроя» осталось в силе как единственно верное, и отряд начал готовиться к маршу. Инженерная команда сразу заявила, что можно только предполагать, в каком состоянии находится вход в «Подземстрой», если даже здесь, в относительно безлюдной местности, все превратилось в сплошную свалку из обломков размозженной цивилизации. Без серьезной спасательной техники нельзя даже надеяться на спасение, и потому необходимо взять с собой все, что только может быть использовано для преодоления завалов и разбора масштабных разрушений. Из ангаров для хранения транспорта уцелел только один, но спасательной техники в нем оказалось достаточно, и инженерная команда вместе с контрактниками техслужбы приступила к ее расконсервации. В итоге с собой забрали все: трактор с ковшом, тягач с отвалом и грузоподъемной стрелой, мощную промышленную землеройку, самосвал и грузопассажирский вездеход с медицинским модулем. Имелось еще с десяток крытых грузовиков и вездеход на воздушной подушке старого образца. Но с воздушной подушкой возникли проблемы, вездеход не заводился, да и по расстилающемуся на поверхности месиву обломков он не пройдет, поэтому его оставили на месте. Из грузовиков взяли два, в них загрузили запасные аккумуляторы, благо вся техника была на электрической тяге, и энергобатарей к ней имелось много. По этой причине аккумуляторы с оставшейся техники решили не снимать. Если «Подземстрою» потребуется продовольствие, сюда придется возвращаться, и грузовики еще пригодятся. К исходу суток все, что можно было сделать имеющимися силами для подготовки к маршу, было сделано. Запас воды и продуктов погружен, в местном хранилище противорадиационного снаряжения обнаружился антирад, специализированные скафандры и самое ценное – противорадиационные палатки «База-2М», позволяющие разбить лагерь посреди радиоактивной местности. Находящихся в тяжелом состоянии сотрудников складов разместили в медицинском вездеходе, остальных распределили по технике и по максимуму загрузили оставшееся пространство. Отряд принял антирад и покинул разрушенные склады. На всякий случай Брилёв приказал закрыть ворота как можно плотнее и подпереть их крупными бетонными обломками. Если сюда придется возвращаться, то чем чище будут склады, тем лучше. Двигаться пришлось через ночь, но ждать утра, затягивая собственное спасение, Брилёв не решился, и несогласных с этим не было. Колонна начала движение минута в минуту, едва истек минимально допустимый интервал между циклами антирада, и путепрокладочная техника принялась пробивать дорогу через накрытый ночным мраком океан обломков. Путь к «Подземстрою» прошел однообразно и дался Брилёву очень тяжело. Технику трясло на ухабах, поврежденный локоть болел, контуженная голова гудела, тело ныло, храня память о многочасовых судорогах. Температура за бортом упала до плюс двух, и внезапные ураганные ветра приносили вместе с камнями и зольным грунтом серые снежинки, быстро превращающиеся в радиоактивную грязь. Скорость движения то падала, то вновь возрастала, и свет прожекторов выхватывал из забортной тьмы одну и ту же картину: утопающие в океане пыли россыпи всевозможных обломков. За все время пути в поле зрения не попалось ничего похожего даже на остов здания. Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Выгодно купить можно у нашего партнера