Собрали все оружие, которое только было, облазили выгоревшие помещения, короче, забрали из бункера все, что смогли. Из раздавленной техники в ангаре сделали две крытые волокуши, получилось кое-как, но лучше, чем просто неуклюжее корыто, забивающееся снегом. Через двое суток зарядили под завязку все аккумуляторы, приняли антирад, поставили пару мин на входе в бункер и двинулись в путь. В одну волокушу нагрузили имущество и вооружение, в другую набились курсанты, человек двадцать. Все остальные разместились на броне, внутри техники поместились только водители и генералы. Так и поехали. За один цикл антирада прошли меньше половины расстояния. С волокушами постоянно возникали проблемы, они плохо шли по колее и часто утыкались в ее стены. Из-за этого рвались тросы, приходилось останавливаться и заваривать. Бураны били каждые полчаса минут по двадцать, поэтому стояли на месте почти столько же, сколько двигались. Все измотались до предела, а тут еще интоксикация… Пленный угрюмо покачал головой: – Как только никто не погиб, не понимаю. Снова давка, мучения, судороги, рвота, вонь и жажда… Слава богу, пока всех корчило интоксикацией, база прогрелась, и заледеневшая вода оттаяла. Обеззараживать ее было уже нечем, поэтому выпили так, от нее вроде не сильно фонило. Пока дожидались следующего цикла антирада, налетел такой ураган, что у палатки посрывало растяжки. Базу шкивало туда-сюда, словно неваляшку, но нами там был забит каждый миллиметр, поэтому перевернуть не смогло, только потолком накрыло. Когда буран стих, поправили кое-как, так и просидели до следующего цикла. Со второй частью пути повезло. После урагана буранов не было довольно долго, тросы рвались реже, и мы успели доползти до Росрезерва за шесть часов. Отправили разведчиков, но оказалось, что там с тех пор никого не было. Загнали технику, закрыли ворота, подогнали к ним бульдозер изнутри и привязали к нему тросами, чтобы снаружи было не открыть. Начали разворачивать базу и отправили людей за водой и продуктами. Выяснилось, что мины на воротах в хранилища перемерзли, и никто не решается их снимать. Пришлось расстреливать издалека, повезло, что никто не пострадал. От взрывов несколько ворот покосило, а в одном хранилище ворота устояли. Оказалось, что они заперты с самого начала войны, видимо, автоматика их тогда заблокировала, позже никто туда не лазал, а от взрывов они не пострадали. Решили их пока не трогать и вскрыть через сутки, когда времени будет больше. Потом началась интоксикация, и всех снова ломало друг на друге внутри базы. Когда оклемались, чуть не умерли от страха: снаружи раздался грохот ворот. Кто-то сказал, что это противник пытается проникнуть на склады и открывает ворота, но мы их подперли бульдозером, и створы бьются о его борт. До следующего цикла оставалось полсуток, принимать антирад нельзя, это гарантированная смерть, что делать, никто не знал. Все похватали оружие и залегли, беря вход на прицел. Каждый понимал, что положение смертельное, мы сидим в палатке друг на друге, ничего не видим, даже штурмовые комплекты снаружи сложены. Палатку просто расстреляют вместе со всеми в два счета, роботам это легко. Минут десять пролежали, прощаясь с жизнью, потом стало понятно, что никто в Росрезерв не ломится. На поверхности ураган, запорные устройства ворот «Подземстрой» выломал, поэтому зафиксировать их невозможно, вот и остался свободный ход. Сейчас воротины давлением шевелит, и они бьются о бульдозер. Все выдохнули, но грохало еще полчаса, и каждый удар по нервам, как ножом… На следующем цикле антирада приступили к тщательному осмотру хранилищ. То, которое удержало мину, долго не получалось вскрыть, а когда вскрыли, оказалось, что там всего одна трещина в потолке, нет снега, почти нет радиации, а тамошние продукты вообще не фонят. Расчеты показали, что там можно жить без антирада, достаточно не снимать скафандр. Генералы заявили, что теперь мы точно выживем, главное сохранить герметичность хранилища. Ворота вновь заперли и наглухо заварили, в воротине прорезали узкую дверь, вокруг нее соорудили тамбур. Усилили его, как только смогли, и начали там жить. В хранилище, если к стенам и воротам не подходить ближе трех метров, действительно было безопасно, пока ты в скафандре. И фильтр не забивался, и обогрев нормально справлялся. Позже мы с техником пробросили туда силовой кабель от ЛСУ и организовали электропитание. Даже внутреннее освещение частично запустили. – Ты же сказал, что вы все в одной базе живете, – зарычал Порфирьев. – И вам места не хватает. – Теперь так и есть, – хмуро подтвердил пленный. – Мы соорудили самодельные запоры на въездные ворота в Росрезерв и заперли их на точечную сварку. Так просто не взломаешь. Для надежности установили несколько мин, я для них специально термокожухи собирал, на аккумуляторах. Поставили ЛСУ на прямую наводку, если кто-то начнет взламывать ворота, мы успеем занять позиции и ударим из всех стволов, пока противник будет пытаться пройти узкий вход. У нас даже боевые дроны были, автономные, на колесах, три штуки. Хотели их на круглосуточную охрану ворот поставить, но из-за радиации двое из них сгорели через сутки, а третьего мы отмыли и загнали в безопасное хранилище. Он там изнутри вход охранял, в качестве последней линии обороны. Он сделал паузу, хмуро поглядел на всех, но уже не столько с подозрением, сколько со смесью неуверенности и беспомощности. – Через две недели нас атаковали роботы. Как они прошли въездные ворота – неизвестно. Стальные запоры, засов из швеллера, сварка – они все это прошли бесшумно. Все оказалось выломано с мясом, мины раздавлены в лепешку, ни одна не сработала. Все произошло ночью, часовые не спали, но ничего не услышали. Роботов засек дрон, когда они были уже внутри нашего хранилища. Дрон ударил по ним из всех стволов, и роботы ответили. Дрона разнесло на куски, вместе с ним вынесло половину стены, взрывом опрокинуло стеллажи с продуктами и выдавило ворота, потолок в двух местах частично обрушился. Всех контузило, меня ударило падающим стеллажом, и я потерял сознание. Когда очнулся, роботов не было, дозиметр орет сигналом тревоги, на лицевом щитке мигает предупреждение «Опасный уровень радиации! Срочно принять антирад!». Потом выяснилось, что никто не погиб, дрон спугнул роботов, и они не успели никого убить. Зато они убили единственное безопасное место внутри Росрезерва. С тех пор мы живем внутри спецпалатки. Весь личный состав разбит на четыре смены и несет круглосуточное дежурство. Одна смена под антирадом осуществляет охрану и оборону входа в Росрезерв, вторую ломает интоксикация, третья и четвертая сидят на базе и ждут своей очереди. С роботами противника надо было срочно что-то делать, пока они нас не перебили, и мы разработали план обороны. Ваш ров, который вы выкопали к входу в Росрезерв, мы зарыли наполовину. Чтобы роботам пришлось искать другой путь. На подходах к Росрезерву мы нарыли окопов, разместили в них огневые точки и выкопали волчью яму. Ее накрыли маскировочной сетью и поставили под удар ЛСУ прямой наводкой. Чтобы ЛСУ не попала под огонь противника, мы загородили ее бульдозером. Он тяжелее, чем она, восемьдесят тонн, полторы тысячи лошадей, должен был запросто ее защитить… Пленный усмехнулся: – Так планировалось. Короче, мы двое суток готовили оборону и еле успели. Роботы появились через два часа после того, как мы закончили. Как раз буран начался, под его прикрытием они и атаковали. По ходу дела, видят в этой пылище они не очень хорошо, потому что мы засекли их первыми. Только ветер стих, как часовые орут в эфире, что наблюдают свечение лазерных систем. Все, кто мог, сожрали антирад и бросились в окопы. А дальше все очень быстро произошло. Роботов оказалось то ли четыре, то ли пять, светящиеся пары лазерных элементов то растворялись в пыли, то появлялись в другом месте, и точно определить не удалось. Сначала они двигались поверху, видимо, искали пропавший ров. Потом один из них спрыгнул в волчью яму. Именно спрыгнул, а не упал. В эфире раздался приказ открыть огонь, и ЛСУ вдарила по нему одновременно лазерным лучом и электромагнитной пушкой. Робота осветило вспышкой, и я хорошо его разглядел. Рассказчика нервно передернуло, и в его голосе мелькнул суеверный страх: – В тот миг я подумал, что он живой! Здоровенный трехметровый мужик полтонны весом, в маскировочном костюме из белой мешковины! Даже кроваво-красный отблеск глаз был словно живой! Он смотрел прямо на меня, клянусь! Словно насквозь меня видел, я четко ощутил исходящую от него брезгливость. Как будто я кусок дерьма, а он вынужден на меня наступить, хоть ему и не хочется! Пленный потряс головой, словно отгоняя наваждение, и поежился: – Через секунду он уже на меня не смотрел, и глюки пропали. Позже выяснилось, что каждый чувствовал на себе его враждебный взгляд. Ощущения немного отличались, кто-то ощутил ненависть, кто-то брезгливость, кто-то равнодушие. Но все видели, что он их видит! Генералы сказали, что это была атака инфразвуком. Технология еще сырая, только обкатывается, поэтому функционального эффекта не имеет, но боевой дух пошатнуть может. Короче, робот после попадания исчез в пыли. Может, его испарило лазером, самоходка же тяжелый танк запросто поджигает, как спичечный коробок. Но никаких остатков от него мы не нашли, хотя потом пытались искать. Но в ту минуту всем стало не до него, потому что остальные роботы засекли выстрел и попрыгали в ров. Ближайший из них ударил по нашим позициям чем-то непонятным, и восьмидесятитонный бульдозер разнесло вдребезги, как цветочную вазу. ЛСУ успела выстрелить еще раз, потом ее поразило прямым попаданием, и она вырубилась. Почти сразу наши позиции накрыло то ли серией взрывов, то ли одним большим, я понять не смог. Меня вбило в окоп с такой силой, что без штурмового комплекта точно бы переломало все кости. Мозги внутри черепа так встряхнуло, словно голову раскаленным мечом пробило, и я потерялся, как после нокаута. Оклемался минут через пять, голова гудит, кругом сплошная стена пыли, темно, эфир орет в уши помехами, ни фига не понятно. Выглянул из окопа, красных точек не видно, зато в тылу, во въездных воротах, здоровенная дыра и лучи фонарей. Выполз и поковылял туда. Оказалось, что роботы отступили, видимо, из-за потерь. Генералы сказали, что мы уничтожили от двух до трех роботов. Правда, обломков от них никто не нашел, но, может, их просто смешало с обломками бульдозера, и мы не смогли отличить одно от другого. У нас уничтожено четыре огневые точки, людей порвало вместе с окопами, откуда они вели огонь. Остались только застывшие кровавые брызги, горелые ошметки скафандров и оплавленные обломки экзокорсетов вперемешку с обугленным грунтом. По самоходке, предположительно, ударили кумулятивным, потому что экипаж выжгло до состояния трухи, но пробоина почему-то оказалась размером с баскетбольный мяч. Непонятно, почему броня не выдержала, но в этом заключалось наше везение. Через дыру раскаленные газы, испепелившие экипаж, выплеснулись наружу и температура внутри самоходки упала быстро. Реактор не пострадал, но системы управления вооружением уничтожены. Электромагнитная пушка умерла, из лазерного орудия теоретически еще можно выстрелить, но только на глаз, потому что аппаратура наведения и прицеливания выгорела. Ходовая часть получила необратимые повреждения, починить ее можно только в заводских условиях. Я видел на складах контейнеры с автоматическим токарно-фрезерным комплексом. Наверное, его можно попробовать развернуть и запустить, но это ничего не даст, у нас никто никогда не строил лазерные установки, это секретное изделие. И чтобы организовать ремонт, необходимо загнать ЛСУ в ангар. Темнота, холод, пыль, бураны – снаружи мы не сможем использовать оборудование. Даже развернуть не сможем. Но внутрь самоходку не затащить, она шестьдесят тонн весит, а техники у нас больше нет. Так что деваться из Росрезерва нам некуда. Пленный криво усмехнулся: – Генералы заявили, что победа осталась за нами, потому что «Подземстрой» не знает, что ЛСУ почти что сдохла, и там поняли, что взять нас штурмом не смогут. Но у них еще осталось два или три робота, поэтому нельзя исключать, что они могут повторить попытку. Поэтому мы должны быть готовы отбить следующую атаку. Мы вручную развернули орудие точно по оси рва, чтобы уничтожить любую цель, которая попытается приблизиться к въездным воротам, и генералы назначили на самоходку новый экипаж. Мужики, которые получили назначение, аж офигели. Многообещающая перспектива, учитывая, что предыдущий экипаж погиб, успев сделать ровно два выстрела. Но кроме них больше никого не осталось, кто мог управлять ЛСУ, так что выбора у мужиков не было… Он вновь скривился: – Его сейчас ни у кого нет. Мы вручную насыпали вокруг самоходки защитный вал из грунта, чтобы экипажу стало хоть немного спокойней, и с тех пор несем в окопах круглосуточное дежурство. Генералы старые, им всем за шестьдесят, от антирада они еле дышат, поэтому в состав смен не входят. Остальные разбиты на три смены по девять человек, в четвертой восемь. Сперва в ней было десять человек, она была самая большая, но позавчера один умер во время интоксикации, а вчера умер еще один. Теперь она самая маленькая. А если меня вычесть, то даже еще меньше. Наверное, туда переведут кого-нибудь… Пленный на секунду умолк, посмотрел на всех со смесью угрюмости и беспомощности, и закончил: – В день начала войны в бункере было триста семьдесят семь человек. На сегодня осталось тридцать восемь. Сколько еще мы проживем, постоянно сидя на антираде, никто не знает. Всеобщим собранием было решено, что безропотно умирать мы не собираемся. Если «Подземстрой» атакует опять – будем драться. А если они надеются взять нас измором, то рано радуются. Мы заминировали потолки всех хранилищ, изготовили из боеприпасов горючие средства и подготовили все к поджогу. Если нас перебьют в ходе штурма или подохнем от антирада, последние, кто будет оставаться в живых, активируют мины и зажигалки. Все, что не сгорит, завалит обрушением. Противник не получит ничего. Поэтому мы держим оборону и живем, пока можем. Если вдруг «Подземстрой» выйдет на связь, то условие у нас одно: преступники складывают оружие и сдаются представителям законной власти. «Подземстрой» переходит под управление ФСБ. Не устраивает – подохнем все. Нам терять нечего. Нас убьет антирад, их – голод. Все поняли, что инфа про перенаселение и истощение биоферм не была дезой. Иначе бы «Подземстрой» не рвался бы в Росрезерв любой ценой. – Это чудовищное недоразумение… – начал было Овечкин, но Порфирьев обжог его злобным взглядом. Пришлось замолчать, чтобы не накликать на себя проблем. – Где находятся средства инициации подрыва? – спросил Варяг. – В пяти разных местах, взорвать можно из любого. И еще три кнопки, по одной у каждого из генералов, – пленный болезненно сглотнул и потянулся к фляге с водой. Он сделал несколько глотков и с опаской посмотрел на молчащего Порфирьева, разглядывающего его задумчивым взглядом: – Я все рассказал. Если есть вопросы – готов ответить. Нарисую план расположения мин и точек инициации взрыва. Покажу, где установлены ловушки и огневые точки. В обмен на сотрудничество прошу забрать меня с собой в «Подземстрой». Я инженер-механик, могу быть полезен. Готов помочь с лифтом и с любым другим оборудованием, с которым сумею справиться. У меня есть опыт… – А как же «драться до последнего»? А как же твои боевые товарищи? – зловеще перебил его амбал-мизантроп. – Ты так просто бросишь их на произвол судьбы? – Они мне не товарищи, – сумрачно возразил пленный. – Они все профессиональные ФСБ-шники, оперативные и руководящие работники, а я – «пиджак», вечный старлей на должности инженера. Я ФСБ-шник сугубо по названию. До войны мне постоянно ставили это в упрек, хотя один на один я из них любого порву! Война сделала их моими товарищами по несчастью автоматически, моего мнения никто не спрашивал. Я не хочу воевать! Ни с вами, ни с вашими роботами, вообще ни с кем! Я просто хочу выжить и готов платить за это своими способностями, не собираюсь быть нахлебником. Если ваш лифт можно починить в принципе, я сделаю это! – Роботы не наши, – злобно напомнил ему Порфирьев. – Тебе контузия дала осложнение на слух? А выжить сейчас все хотят, не ты один. В этот момент Антон отчетливо понял, что этот пленник есть его шанс. Шанс избавиться от экспедиций! Он ведь ради спасения готов на любые условия! Сам рвется! И он инженер-механик, да еще с опытом работы не с системами связи, которые совсем не близки всевозможным лифтам-погрузчикам, а непосредственно с подобными механизмами! Его профиль идеально подходит в качестве Инженера, входящего в состав экспедиции! И он не просто не станет отказываться, а еще будет умолять взять его на место Овечкина! Эту карту необходимо разыграть! Жизненно необходимо! Другого шанса может не представиться никогда! – Олег! – Антон придал своему голосу максимум тактичности и убедительности. – Это интересное предложение. Нам пригодится квалифицированная помощь, если с лифтом возникнут проблемы. Ради общего выживания я готов работать с любым оборудованием, но ты же знаешь, я специалист по системам связи. Всего на свете могу не знать. Мы могли бы использовать навыки этого человека, раз это его специализация. – Если будет себя хорошо вести, то обязательно! – издевательски заявил Порфирьев. – Вот доживем до следующего цикла антирада и посмотрим, чего он стоит. А пока всем отдыхать! Хам! Свяжи-ка его еще раз. Несильно. Для поддержания дисциплины, чтобы не вытворил чего лишнего. А то он «пиджак», а мы профессиональные военные, вдруг нас он тоже невзлюбил, как своих сослуживцев. Лейтенант, ухмыляясь, принялся стреноживать по рукам и ногам понурившегося пленного, все остальные разошлись по своим местам. До окончания перерыва между циклами антирада Порфирьев дважды подходил к пленному и что-то тихо выяснял у него на тему подробностей устроенной ФСБ-шниками обороны. Тот охотно отвечал, но сам капитан-мизантроп ничего конкретного не сказал. Солдаты тоже помалкивали, но по их косым взглядам Овечкин понял, что они осуждают поступок пленного и не питают к нему ни малейшего снисхождения. Впрочем, чего еще ожидать от военных дуболомов. Логику и здравый смысл им заменяют приказы начальства и мантры круговой поруки. Любой, кто не вписывается в рамки их безмозглой серой массы, без вариантов становится изгоем. Очень знакомая ситуация! Антон реально сочувствует этому бедолаге, потому что на себе испытал все прелести круговой поруки военной хунты. Его, высококлассного уникального специалиста, инженера-механика, затирают локтями только потому, что он не один из них. На всякий случай Антон отозвал Порфирьева в угол базы и тихо попытался изложить массу аргументов на тему полезности пленного, но амбал не стал его слушать. Прорычал, мол, посмотрим. И велел Овечкину отдыхать перед предстоящим циклом, потому что он будет не из легких. К своей лежанке Антон возвращался в смешанных чувствах. С одной стороны, Порфирьев решил лезть в уничтоженный бункер, и это чревато всеобщей гибелью. С другой – чтобы пленный доказал свою состоятельность, без спуска в бункер не обойтись. То есть это в интересах Овечкина. Но ведь капитан-мизантроп не согласится взять с собой вниз только пленного, оставив Антона здесь. Он потащит с собой обоих, а у Антона дурацкий скафандр МЧС, который не спасет его от запредельной радиации! Он рискует погибнуть! Пленный экипирован гораздо лучше, ему проще! Как бы так убедить мизантропа, чтобы он не тащил вниз Овечкина?! * * * – Антирад принять! – прорычал Порфирьев, и Антон принялся жевать противную горечь армейской химии, спасающую весь организм ценой убийства его половины. Привыкнуть к отвратному вкусу антирада для человека с тонкой душевной организацией было нереально, зато установка таймера обратного отсчета времени, оставшегося до интоксикации, давно уже вошла в привычку. Антон запустил таймер практически машинально и поправил висящую на грязной перевязи многострадальную руку. После очередной перевязки, проведенной амбалом-мизантропом, пальцы слабо ныли тупой болью, но теперь хоть перчатка была полноценно застегнута. Порфирьев подогнал удерживающие пальцы шины под размер пальцев перчатки и надел ее Антону на больную руку. Для надежности прямо на перчатку была наложена внешняя шина, и получившаяся в результате замотанная донельзя замызганным бинтом культя выбивала Овечкина из колеи своим жутким видом. Приходилось успокаивать себя, что с рукой все будет хорошо, как только он вернется в «Подземстрой», то получит всю необходимую медицинскую помощь как с рукой, так и с легкими, першение в которых усилилось. – Саня, бери грузчиков и сворачивай базу, – Порфирьев стоял возле выхода и разговаривал с пожарным. – Если мы здесь задержимся, то займись тренировками: сверните и разверните базу раза три-четыре, пусть люди отрабатывают навык. Он перевел взгляд на молодого техника и сделал жест лейтенанту: – Володя! Возьмешь двоих бойцов и наверх, проверь транспорт. Хам, охраняешь пленного. Ноги ему развяжи, руки свяжи спереди. Если разрежет веревку без разрешения, можешь сломать ему ногу или шею, как захочешь. Но только аккуратно, его скафандр нам еще пригодится. – Я не буду создавать проблемы, я готов сотрудничать, – хмуро пробурчал пленный, но асоциальный брутал не обратил на него никакого внимания. – Остальные – за мной! – приказал амбал. – Идем к лифту! Овен! Действуй! Антон с трудом спрятал тоскливый вздох и побрел к выходу, косясь на пленного. У него скафандр лучше и руки целы… Снаружи базы стояла кромешная темнота, и луч нашлемного фонаря освещал свежие сугробы из черного снега. За ночь помещение покрылось снежным слоем, уровень радиации увеличился, и Антон поискал встревоженным взглядом стальные тросы, по которым все спускались в пролом с поверхности. К счастью, тросы все так же свисали сверху. Наверху они были привязаны к технике, значит, транспорт по крайней мере не унесло буранами, и Антон не останется здесь навсегда. Если не застрянет навеки в уничтоженном бункере! Добравшись до панели управления лифтом, Овечкин несколько секунд светил на толстые экранированные кнопки, разбираясь в их назначении. Порфирьев с остальными стоял позади и молча ждал результатов. Антон опасливо потрогал ногой пол лифтовой кабины, убеждаясь, что она не рухнет, если на нее встать, и зашел внутрь. Кабины, как таковой, не было, стены и потолок отсутствовали, имелась только обширная лифтовая платформа с невысокими ограждениями решетчатого типа. Судя по размерам, на ней перемещали достаточно тяжелую технику: грузовики или автобусы, может быть, даже тракторы. От веса нескольких человек она упасть не должна, но кто знает, что произошло с ней под воздействием многочисленных сотрясений почвы. Убедившись, что успевает выскочить, Овечкин вдавил кнопку движения вниз и опрометью вылетел из лифта, едва не поскользнувшись на припорошенной грязным снегом поверхности. Ничего не произошло, и в эфире зазвучал подчеркнуто задумчивый рык Порфирьева: – Это и есть инженерный подход к делу? Надо будет оформить себе вторую ставку. Буду Инженером. – Я должен был проверить! – заявил Антон, осторожно возвращаясь обратно в лифт. Несколько минут он тщетно терзал кнопки на внутренней панели управления, потом отыскал внешнюю и попытался запустить лифт с нее. Все попытки оказались безрезультатными, и Овечкин принялся изучать окружающее пространство в поисках какой-нибудь двери, за которой могли бы находиться лифтовые механизмы. Ничего обнаружить не удавалось, потом подал голос пленный: – Основная лифтовая механика расположена внизу. Это военный объект глубокого заложения, в случае войны по нему будут наноситься удары, поэтому на поверхности не монтируется ничего важного. Все рассчитано для того, чтобы можно было выбраться снизу наверх, а не наоборот. Если лифт не запускается, значит, сдохло питание. Там были автономные генераторы или аккумуляторная сборка? – Генераторы, – ответил Порфирьев. – Безмасляные, на дизельном топливе. Мозг рассказывал, что они заправили их соляркой с запасом. Система должна была вырубиться автоматически, если лифт долго стоит без движения. Все топливо выработаться не могло. Может, солярка замерзла? – Если там полтора километра, – возразил пленный, – то температура должна быть градусов шесть-семь выше ноля. Это в нормальных условиях. Сейчас на поверхности градусов на тридцать ниже нормы. Даже если внизу зависимость такая же, то там сейчас где-то минус двадцать. Топливо для стратегических объектов готовили с учетом возникновения экстремальных обстоятельств, замерзнуть оно при таких температурах не должно. – Там зимняя солярка, меня предупреждали, – подтвердил Порфирьев. – Думаю, разрядились пусковые аккумуляторы, – заявил Овечкин. – Поэтому нет сигнала на запуск генераторов, на стартерные узлы не подается питание. Нужно найти шину токопровода, врезаться в нее и подать питание извне. По идее, должно хватить аккумулятора от наших машин, но я не знаю, каково сопротивление самой шины на такой глубине. – Шины нет, – произнес пленный. – Подключиться к питанию можно только снизу. – Как это нет? – Антон выразил удивление. – Пульты управления есть, а шины нет? Как же тогда конструкторы планировали запустить лифт с поверхности в экстренных обстоятельствах? – Никак, – пленный принялся объяснять: – Если это стратегический бункер, то служба в нем несется круглосуточно. Все, кому положено в нем находиться, к моменту возникновения экстренных обстоятельств будут внутри в любом случае. Если им потребуется подняться наверх, они сделают это снизу. С поверхности лифт активировать некому, только диверсионным подразделениям противника. – А как же спасательная операция? – возразил Овечкин. – Если людей придется извлекать с полуторакилометровой глубины, а лифт запустить невозможно? – Если шахта лифта не повреждена, а в бункере уцелел хоть кто-то, то лифт активируют снизу, – ответил пленный. – Есть боевые транквилизаторы, автономные дроны, системы дистанционного управления – короче, запустить лифт снизу способов хватает. Лишь бы он был в рабочем состоянии. А если лифт поврежден или шахту засыпало, то можно запустить его с поверхности или нет – какая разница? Спасателям все равно придется прокапываться вниз через завалы и обрушения. Тогда уж проще подойти к объекту по спецметро. Оно сейчас к каждому бункеру подведено, кроме тех, которые рассекречены или сняты с вооружения. Даже если оно где-то обрушилось, все равно прокапываться горизонтально легче, чем вертикально…