– Лагард и Мишар? – Я прошу вас об огромной услуге. Я сам в классе СМ2-Б, но отца Луи задержали в бюро, и он меня попросил… Одри обладала неоспоримым обаянием, и Матиас отчасти лишился способности связно излагать свои мысли. – Класс на этом этаже? – пробормотал он. – Да, я полагаю… Беседу прервал школьный звонок. Дети уже заполнили двор. Одри сказала Матиасу, что ей было приятно снова его повидать. Она уже уходила, когда под большим платаном началось странное столпотворение. Они подняли головы: ребенок вскарабкался на дерево и теперь застрял на одной из самых высоких ветвей. Малыш едва сохранял хрупкое равновесие. Матиас бросился вперед и, не раздумывая, полез по стволу, быстро исчезнув в листве. Одри услышала, как книготорговец прокричал сверху с нарочитой бодростью: – Порядок, я его держу! Бледный, как мел, вцепившись в верхушку дерева, Матиас придерживал мальчика, сидящего на ветке напротив него. – Ну вот, отлично, теперь будем сидеть тут, как два дурака, – утешил он малыша. – Мне здорово влетит? – пискнул ребенок. – Если хочешь знать мое мнение, ты это заслужил на все сто. Через несколько секунд листья зашуршали, и появился смотритель на верхней перекладине лестницы. – Как тебя зовут? – спросил он. – Матиас! – Я спрашивал мальчика… Мальчика звали Виктор. Смотритель взял его за руку: – Слушай меня хорошенько, Виктор, здесь сорок семь перекладин, будем считать их вместе, а вниз не смотри, хорошо? Матиас проводил их взглядом. Голоса затихли. Оставшись один, он застыл, вглядываясь в горизонт. Когда смотритель предложил ему слезть с дерева, Матиас искренне его поблагодарил. Но уж коли он забрался так высоко, то хоть полюбуется видом. И тем не менее он попросил, если это не слишком затруднительно, оставить ему лестницу. *** Встреча только что закончилась. Маккензи проводил клиентов до лестничной площадки. Антуан прошел через бюро и открыл дверь своего кабинета. Там он обнаружил Эмили и Луи, дожидавшихся его на диване в приемной; наконец-то их мучения закончились. Пора было возвращаться домой. Вечером настольные игры и картофель фри послужат компенсацией за нудное ожидание. Эмили согласилась на сделку, сложила свои книжки в ранец, а Луи уже бежал к лифтам, лавируя между кульманами. Малыш нажал сразу на все кнопки в кабине, и, посетив неожиданно для себя подвал, они в конце концов оказались в вестибюле здания. Из-за витринного стекла Софи смотрела, как они поднимаются по Бьют-стрит: два ребенка держались за полы пиджака Антуана. С противоположного тротуара он послал ей воздушный поцелуй. – А где папа? – спросила Эмили, увидев закрытый книжный магазин. – На моем родительском собрании, – заявил Луи, пожимая плечами. *** Из листвы возникло лицо Одри. – Сделаем, как в прошлый раз? – успокаивающим голосом спросила она у Матиаса. – Мы сейчас куда выше, да? – Методика та же: переставляете одну ногу за другой и ни в коем случае не смотрите вниз, обещаете? Сейчас Матиас готов был пообещать луну с неба любому, кто ни попросит. А Одри добавила: – Когда в следующий раз захотите со мной повидаться, не надо лезть из кожи и забираться так высоко. Они сделали передышку на двадцатой перекладине, потом еще одну на десятой. Когда их ноги наконец коснулись земли, двор уже опустел. Было почти восемь часов. Одри предложила Матиасу проводить его до площади. Сторож запер за ними решетку. – Уж на этот раз я действительно выставил себя дураком. Верно? – Нет, вы совершили смелый поступок… – Когда мне было пять лет, я упал с крыши. – Правда? – спросила Одри. – Нет… неправда. На его лицо вернулись краски. Она долго смотрела на него, ничего не говоря. – Даже не знаю, как вас благодарить. – Вы только что это сделали. Порыв ветра заставил ее поежиться. – Идите, вы простудитесь, – пробормотал Матиас. – Вы тоже простудитесь, – ответила она. Она уходила, а Матиасу хотелось, чтобы время остановилось. На этом пустынном тротуаре, сам не зная почему, он уже скучал по ней. Когда он окликнул ее, она успела сделать двенадцать шагов – и никогда не признается, что считала каждый шаг. – Кажется, у меня есть хрестоматия Лагарда и Мишара по XIX веку! Одри обернулась. – А мне кажется, что я проголодалась, – ответила она. Они утверждали, что голодны, но, убирая со стола, Ивонна забеспокоилась, увидев, что их тарелки почти нетронуты. Наблюдая из-за своей стойки за тем, какими глазами Матиас смотрит на губы Одри, она поняла, что качество ее стряпни тут ни при чем. Весь вечер они рассказывали друг другу о своих увлечениях: Одри – о любви к фотографии, Матиас – о страсти к старинным рукописям. В прошлом году он приобрел письмо, написанное Сент-Экзюпери. Это была всего лишь записка, нацарапанная пилотом перед тем, как отправиться в полет, но для настоящего коллекционера, каким являлся Матиас, держать ее в руках было несказанным удовольствием. Он признался, что в одиночестве своей парижской квартиры доставал записку из конверта, с бесконечными предосторожностями разворачивал листок, потом закрывал глаза, и воображение переносило его на взлетную полосу где-то в Африке. Он слышал голос механика, который кричал: «Есть контакт!», склоняясь к лопасти винта, чтобы запустить мотор. Двигатель урчал, и ему достаточно было откинуть голову, чтобы почувствовать, как ветры пустыни секут песчинками его щеки. Одри понимала, что чувствовал Матиас. Когда она перебирала старые фотографии, ей тоже случалось окунуться в атмосферу 1920-х годов, почувствовать, что она идет по улочкам Чикаго. Устроившись в глубине бара, она выпивала рюмочку с молодым трубачом, гениальным музыкантом, которого приятели называли Сэчмо[1]. А когда выдавалась спокойная ночь, она ставила пластинку и Сэчмо вел ее по нотным строчкам старых партитур. В иные вечера другие фотографии погружали ее в раскаленную атмосферу джазовых клубов; она отплясывала бешеный регтайм и пряталась от полицейских рейдов. Часами разглядывая фотографии, сделанные Уильямом Клакстоном[2], она открыла для себя историю музыканта столь красивого и страстного, что влюбилась в него. Уловив в голосе Матиаса нотки ревности, она добавила, что Чет Бейкер погиб в 1988 году, в возрасте пятидесяти девяти лет, выпав из окна гостиничного номера в Амстердаме. Ивонна слегка покашляла из-за стойки, давая понять, что ресторан уже закрывается. Зал был пуст. Матиас расплатился по счету, и они вышли на Бьют-стрит. Витрина позади них погасла. Матиасу захотелось прогуляться вдоль реки. Но было уже поздно, ей пора возвращаться. Завтра предстоял тяжелый день, у нее много работы. Оба осознали, что за весь вечер они ни словом не обмолвились ни о своей жизни, ни о прошлом, ни о работе. Но они разделили мечты и полет воображения; для первого раза это был чудесный разговор. Они обменялись телефонами. Провожая ее до Южного Кингстона, Матиас пел дифирамбы профессии учителя: посвятить свою жизнь детям – это свидетельство невероятной душевной щедрости; а что касается родительского собрания, он разберется. Придется что-нибудь придумать, когда Антуан станет его расспрашивать. Одри не понимала ни слова из того, что он говорил, но ей было хорошо, и она со всем соглашалась. Он неловко протянул ей руку, она легким поцелуем прикоснулась к его губам; и вот такси уже везет ее в квартал Брик-Лейн. С легким сердцем Матиас направился в Олд-Бромптон. Когда он свернул на Клервил-гроув, то мог бы поклясться, что деревья, склоняющиеся под ветром, приветственно кивают ему. И, как бы глупо это ни выглядело, счастливый и размягченный, он кивал им в ответ. На крыльцо он поднялся крадучись; ключ медленно повернулся в замке, дверь еле слышно скрипнула, и он вошел в гостиную. Экран компьютера освещал стол, за которым работал Антуан. Стараясь производить как можно меньше шума, Матиас снял плащ. Держа ботинки в руке, он двинулся к лестнице, когда голос соседа по дому заставил его подскочить. – Ты знаешь, сколько времени? Антуан испепелил его взглядом. Матиас подошел к нему, взял с письменного стола бутылку воды, выпил ее залпом и поставил на место, изобразив зевок. – Ладно, я пошел, – сказал он, потягиваясь. – Совсем умотался. – А куда именно ты пошел? – поинтересовался Антуан. – Ну, к себе, – пояснил Матиас, указывая на второй этаж. Он снова надел плащ и направился к лестнице, но Антуан снова его окликнул. – Как все прошло? – Хорошо, мне кажется, – ответил он с видом человека, не совсем понимающего, о чем идет речь. – Ты видел мадам Морель?