— Завтра ты пойдешь на встречу с Сырцовым. — Не пойду. — Пойдешь, пойдешь. И будешь делать так, как он скажет. — Он ничего не скажет, Сева. — Это еще почему? — Он — покойник, Сева. — Он живее нас с тобой, дорогой братец. — Это сегодня, Сева. А завтра… — Что завтра? Что будет завтра? — быстро заговорил Всеволод. Он схватил Никиту обеими руками за голову и все заглядывал, заглядывал ему в глаза: — Ты его должен убить, да? — Я не буду его убивать, — твердо сказал Никита. — Его убьют другие, — приделал окончание к Никитиной фразе Всеволод. — Хрен они его убьют, Ника. Так ты встретишься с ним? — Не знаю, ничего не знаю, Сева. — Ты выжидаешь. Чего? — Мне пора, Сева, — решил закончить разговор Никита. — В Светланину койку? — поинтересовался старший брат, уже не чувствовавший себя старшим братом. — Хотя бы, — холодно откликнулся Никита и встал. Поднялся и Всеволод. Напористо и жестко заявил: — Завтра я опять буду ждать тебя здесь. — Ну что ты мне душу мотаешь! — криком простонал Никита и зашагал к воде, к спасительной моторной лодке, которая могла отделить его от брата. Напрягшись, толкнул нос — посудина соскользнула в воду, он ловко прыгнул в нее. — Я буду мотать тебе душу, — пообещал Всеволод. Мотор чихнул и заработал. Перекрикивая его, Никита произнес последнее: — Наташку за меня поцелуй! 54 Коридоры эти были ему знакомы, а люди, встречавшиеся в этих коридорах, — нет. Казарян вернулся словно в прошлое, населенное настоящим и будущим. Он не сразу поднялся в святая святых — приемную Самого, куда его настойчиво позвали. Он гулял по этажам, вспоминая, как был молодым. Пора и честь знать: опаздывал ровно на задуманные пятнадцать минут. Порученец — молодой, интеллигентный или интеллигентно выглядевший оттого, что в хороших очках — встретил его малоодобрительно. Поздоровавшись как положено, заметил с наигранной индифферентностью: — Не знаю уж как и быть. К сожалению, вы опоздали на двадцать минут. — Тогда я пойду?! — страшно обрадовался Казарян. Урока пожилому нахалу не получилось. Порученец замер в легко обнаруживаемом недоумении. Сказать, чтобы ждал, — имеет полное право обидеться и действительно уйти. Разрешить тотчас навестить начальство — признать никчемность своего замечания, потерять лицо и, если по-простому, кругом обосраться. Спас порученца отец-командир. Открылась дверь шкафа-предбанника, и седой генерал задушевно поприветствовал сивого, с малой, но заметной плешью посетителя: — Рад, рад видеть тебя, Роман Суренович! — А я уж как рад, и словами не передать! — излишне горячо откликнулся Казарян. Сам подозрительно посмотрел на него, вздохнул и буднично предложил: — Заходи. — Гостем буду? — тотчас поинтересовался Казарян. Уселись за заседательский стол, напротив друг друга. Поулыбались неопределенно. Генерал начал как положено: — Как драгоценное здоровье нашего народного артиста? Кстати, ты нашу поздравительную телеграмму получил? — Телеграмму получил, здоровье — замечательное, — отрапортовал Казарян и сей же момент взял быка за рога: — На кой хрен я тебе понадобился, Валерий? — Хочу тебе парочку вопросов задать, Суреныч. — Мог бы и по телефону. — Не мог. — Ну, не мог, значит, не мог, — простил генерала Казарян, поморгал, демонстрируя мыслительный процесс и поделился результатом процесса: — Тебя, надо полагать, Валерием в честь Чкалова нарекли. Так, значит, в будущем году тебе шестьдесят. Пересиживаешь, голубок, пересиживаешь. Пора и молодым бровку уступать. — Это вашему дружку Леньке Махову, что ли? — обиженно посопев, понял генерал. — А что, разве плох? Умный, красивый, лихой. И без видимого пуза, — Казарян осуждающе посмотрел на форменный генеральский галстук, лежащий на рубашечном взгорье. Сам допер, что коварный армянин заводил его нарочно. В связи с чем показал прекрасные искусственные зубы, очаровательно улыбаясь, и, дав время Казаряну налюбоваться своей приветливой обходительностью, служебно посерьезнел: — К делам, к делам, Роман Суренович. — К вашим, к вашим услугам, Валерий Дмитриевич. Не принял во внимание наглую пародийность в удвоении слов деловой и энергичный руководитель столичного масштаба. Только слегка нахмурил брови. Не от обиды, нет, от серьезности предстоящего разговора. — Вчера случилась беда с вашим автомобилем… — Это не беда. Беда может случиться только со мной. — Ну, не беда, — поспешно согласился генерал, — пусть неприятность. И, насколько мне известно, во второй раз за одну неделю. В первый раз неизвестный преступник произвел пять выстрелов, как вы утверждаете, в вашего сына, находившегося в автомобиле… — Это не я утверждаю, это он утверждает, мой сын Армен, — поправил генерала Казарян. — Меня там не было. — А может быть, и вашего сына Армена там не было? — Я на допросе? — задал встречный вопрос Казарян. — Зачем же так, Роман Суренович! — Ты со мной на «вы» перешел. Следовательно, пишешь разговор. Опять сбивал, черт паршивый. Генерал, подперев щеку ладошкой, тускло посмотрел на собеседника — не на допрашиваемого. Принес извинения: — Будь добр, прости. Давно с тобой не общались. С отвычки. — Общайся дальше, — разрешил Казарян. Сбил все-таки. Опять со старта разгоняться приходилось. — И вот случай у Лужников. И опять выстрелы в вашу… — Поправился: — В твою машину. Злой рок какой-то. Или закономерность? — Закономерность всего одна: много бандитов на Москве. Плохо работаете, милиционеры! — Кто был за рулем твоего автомобиля? — Не знаю. — Что думаешь по этому поводу? — Угнана для единовременного использования в преступных целях. — Кто же тогда стрелял?