— Вы бездарно провалили операцию, майор, — резюмировал Сам. — Я позволил им убить Сырцова, — внес коррективы Демидов в генеральское резюме. Подошел врач, чтобы обратить на себя внимание начальства, охнув, зевнул и, обратив, сказал даже как бы с обидой: — Здесь не врач-патологоанатом нужен, а землекопы или, наоборот, могильщики. Демидов схватил его за отвороты белого халата и затряс со страшной силой. Голова врача моталась и лепетала в ужасе: — Он меня убьет, он меня убьет! — Убью, скот, — подтвердил Демидов и вдруг устал. Пар вышел. Он отпустил медработника и сообщил генералу: — Я виноват и отвечу за все. — Негодяй, негодяй! — рыдающе возмущался врач. Генерал с царской холодностью посмотрел на него и поделился соображением ума: — Шоковая нулевая реакция. Не так ли? 56 Он знал, что, если доберется до вершины этой бесконечно уходящей в белесое небо стрелы, все будет очень хорошо. Стрела была из серого металла, решетчатая, и он поднимался вверх к неведомому пику-концу, переступая по круглым перекладинам руками и ногами. С необъяснимой высоты земля внизу казалась мутно-зеленым морем. Он верил в то, что скоро достигнет площадки, на которой можно будет прилечь и отдохнуть. Но площадки не было, и он в тупой безнадежности полз по ступеням-прутьям вверх, потому что на путешествие вниз к брошенной им земле — он это понимал — не хватило бы сил. Подул сильный ветер, стрела стала заметно качаться, и сердце заходило из стороны в сторону вместе с ней. Он вцепился в прутья и замер в страхе. Только бы не сорваться, только бы не сорваться! Он насильственно закрыл глаза. Тошнота шла от желудка по пищеводу. Оглушающе грянул взрыв, и рвущий барабанные перепонки звук заставил его открыть глаза. От земли прямо на него надвигалась оранжевая шляпка гигантского гриба. Оранжевая тьма поглотила его, и он, задыхаясь, ощутил, как слабеют руки и ноги. Они уже не держали его… Витольд Германович проснулся. Горел ночник на прикроватной тумбе. А стрелы, уходящей в страшные небеса, не было. Зато на старомодном стуле, принесенном из столовой, сидел отставной полковник милиции Александр Иванович Смирнов с парабеллумом на коленях. Увидев, что Витольд Германович открыл глаза, он произнес назидательно: — Не бережешься, душегуб. Даже цепочку не накинул. Или на своих могучих охранников так сильно надеешься? Витольд Германович мелко потряс головой, надеясь проснуться во второй раз. Не получилось. Тогда он спросил грубо: — Как ты сюда попал? — С помощью хорошей отмычки. Плевое дело, — свободно объяснил Смирнов и, увидев, что Витольд Германович снова прикрыл глаза, добавил: — Не надейся. Я тебе не снюсь. — Я знаю. Такое не может присниться даже в самом кошмарном сне, — сказал Витольд Германович и малозаметно глянул на прикроватный столик. Переговорник лежал у ночника. Витольд Германович издал звук «ох-ох-ох!», обозначив желание сделать сонные потягушеньки, и потянулся, разводя руки. Левая его рука легла на гладкую пустоту за ночником… А Смирнов, сдвинув гигиенический коврик для босых ног, обутой в крепкий башмак ногой же, каблуком, тщательно растер переговорник по паркету. Пластмасса трещала, как разгрызаемые семечки. Пластмасса стала крошевом, деликатный металл расплющился. Только две батарейки остались нетронутыми: раскатились в стороны. Смел жалкие остатки под кровать, чтобы не трещали раздражающе под ногами, и оценил попытку Витольда: — Ни черта ты не умеешь. А еще профессионал. — Что тебе от меня надо? — натужно спросил Витольд. — От тебя мне ничего не нужно. Да и что у тебя осталось? Шизофреническая жажда власти? Булькающая злоба и сжигающая тебя ненависть к тем, кто лишает тебя этой власти? Гнойная помойка растленной души? Ничего этого мне не надо, Витольд. Первым моим желанием было — застрелить тебя как бешеную собаку. Но я поборол это желание. Без раздумий стрелять надо одноклеточных убийц. Ты же — машинка похитрее. В тебе есть видимость определенной идейной концепции, которой ты соблазняешь слабых людишек, мечтающих распоряжаться чужими судьбами и жировать, давя с их точки зрения второстепенных недочеловеков. Ты составил из этих людишек войско, готовое признать тебя вождем, лишь бы дал дорваться до сладостного всесилия. Ну, навинчу я сейчас глушитель, ну, тихо шлепну тебя… А твои людишки сделают из тебя икону и скоро, очень скоро найдут себе нового вожака. Благо желающих властвовать нынче навалом. Нет, голубок, так просто ты не отделаешься. Ты будешь захлебываться в слезах, слюнях и соплях на юру не перед людишками, а перед людьми, жалко пытаясь оправдаться. Но не будет тебе оправдания, вонючий убийца, и пойдешь ты не под легкую пулю, а под позорный, одобренный обществом и подтвержденный судом расстрел. Я не позволю тебе стать погибшим героем. Я сделаю тебя справедливо раздавленной гадиной, — Смирнов выплеснулся и застеснялся перед собой: — Что-то много я говорить стал. Старею. — Штаны разрешишь надеть? — спросил Витольд. — Нет, — ответил Смирнов. — Без порток ты лишен самоуважения. — Ты пришел сюда покрасоваться? Унизить меня? — Я пришел сюда для того, чтобы с этой минуты ты, вонючка, беспрерывно трясся от страха до конца своих дней. — А если я сейчас на тебя кинусь? — Без порток? — поинтересовался Смирнов и критически посмотрел на распластанную под простыней фигуру. — Я тебе тогда какую-нибудь часть тела отстрелю. Ненужная боль. — Не боишься, что, если сейчас не пристрелишь меня, я до тебя завтра доберусь и кончу, как кончил Сырцова? Смирнов по-звериному зарычал от ярости. Он понимал, что поднаторевший в провокациях бывший гебист нарочно и умело заводил его, но сдержаться не мог — рычал от ярости. Опомнившись, ударил себя рукояткой парабеллума по колену и успокоился. — Не сумеешь, сволочь. Все твои команды, включая региональные, у меня на просвет. И я, не медля, сдам их кому надо. — Можно я сяду? — взмолился Витольд. — Садись, — разрешил Смирнов и на стуле отъехал от кровати метра на два. Витольд Германович спустил ноги и ногами же поправил коврик, сдвинутый Смирновым. Тот поинтересовался: — Ноги мерзнут? — Куда ты дел Роберта Алтухова? — Спрятал. Далеко. Очень далеко. — Все из него выбил? — А как же! Он ведь — твоя правая рука. — И что ты о моей организации думаешь? — Я так понимаю, что ты при помощи больших денег и разветвленной системы штурмовых отрядов решил тайно править страной. Надо полагать, задумал ты это от неконтролируемой ненависти и замутненного ненавистью ума. — У меня бы все получилось, если бы не ты — преграда на непродолжительное время. У меня еще получится, Смирнов, — симулируя бодрость, Витольд Германович хлопнул себя ладонями по голым коленкам. — Что у тебя может получиться? Ты себя и охранить от одного старика не можешь со всеми своими отрядами. Ты — дерьмо и портач, возомнивший себя вершителем судеб страны и мира. Хочешь, я прикажу тебе передо мной на брюхе ползать? И ведь поползешь, поползешь в надежде хоть на денек, хоть на минутку продлить свою поддую жизнь! Витольд Германович ощутил, как томительно поднялась к солнечному сплетению диафрагма, и с ужасом осознал, что поползет, поползет на брюхе, если прикажет ему хромой мент. — Ты — бес! Ты — бес, Смирнов! — Это ты — бес. Мелкий, поганый, жалкий бес. А я — человек. — Смирнов встал, кряхтя, со стула. — С тобой рядом сидеть, как с хорьками в одной клетке. Вонь и смрад. Я пойду, а ты жди, когда за тобой придут. — Прийти-то ты сюда пришел, но не уйдешь, не уйдешь! — заверил Витольд Германович, вцепившись в спинку деревянной кровати обеими руками. — Встань! — приказал Смирнов, и Витольд, вдруг притихнув, встал. — Повернись ко мне спиной! Витольд покорно повернулся. Смирнов сказал ему в ухо: — Теперь все время бойся, тварь. И ударил рукояткой парабеллума чуть повыше уха, в которое шептал. Смирнов знал этот дом с девяносто первого. Знал лучше хозяина, улегшегося на полу в отключке минут на десять-пятнадцать. Как раз настолько, чтобы Смирнову через чердак и по крышам уйти спокойно. 57 — Ты убил его? — спросил Всеволод. — Я не убивал его, — ответил Никита. — Но участвовал в убийстве, — безнадежно догадался Всеволод. Никита опоздал на час с лишним. Его лодка пришла в черной ночи, в которой под тихий ветер неспешно собиралась гроза. Устроились на облюбованной лужайке, и тогда на настойчивый вопрос Всеволода о возможности встречи Никиты с Сырцовым Никита ответил, что Сырцов мертв. — Я не участвовал в убийстве. — Тогда готовил его, — понял Всеволод. На этот раз Никита не возражал: Он сидел на траве в позе лотоса и смотрел прямо перед собой. В темноте непонятно было, куда он смотрел, но на миг сверкнула зарница, и Всеволод понял, что Никита никуда не смотрел: глаза его были невидящими, как бельма. — Нам конец, Ника, — глухо сказал Всеволод. — Это Сырцову конец. А нам жить и жить, — жалобно бодрился Никита. — Единственный наш шанс — сегодня же, прямо сейчас бежать. В тайгу, в пустыню, в горы… Не знаю куда, но туда, где нас твои хозяева не смогут достать. И ждать. Год, два, но дождаться, когда и до них доберутся.