— Его появление было предсказано. Было пророчество: он придёт, и приведёт за собой других. И Плюс населят киты и левиафаны. — Чувак, ты просто перечитал древней фантастики, — мягко сказал Мирон. — Мой брат — не бог. Он просто человек, такой же, как ты и я. Нет никаких левиафанов. — Но они есть, — упрямо мотнул головой мальчишка. — Один из них приходит ко мне. Говорит со мной в Плюсе. Когда он говорит, священный код выжигает дорожки ве-ве в моей голове. Мирон сдавил переносицу, прикрыл глаза и сделал несколько вдохов, прежде чем продолжить. — Послушай, — сказал он, стараясь не сорваться. — Я охренеть как устал. Не спал дня три, наверное. И не жрал толком. Нам пришлось добираться к тебе через пол-Европы, и путешествие, мать его, не было приятным. Поэтому, при всём моём к тебе уважении, и невзирая на законы гостеприимства, если ты продолжишь пиздеть в том же духе, я встану и надеру твою мелкую жопу. — О’кеюшки, — пацан соскочил со своего насеста, прошаркал к Мирону в тех же розовых тапочках, уселся на соседний табурет и сложил руки на столешнице, как примерный школьник. — Как ты думаешь, твоя тёлка, когда выйдет из душа, мне даст? Мирон сдавил банку так, что она хрустнула. Коричневый фонтанчик взметнулся в воздух и забрызгал подбородок и майку. — Во-первых, завязывай, — посоветовал он. — Если ты ляпнешь что-то такое при Амели, одним надиранием задницы не обойдётся. Она тебя расчленит. И знаешь что? После этого ты продолжишь на неё работать. Усёк? — А во вторых? — Мирон никак не мог понять, глумится Капюшончик, или говорит серьёзно. Чертова постирония. — А во-вторых, она не моя тёлка. Мы партнёры. По бизнесу. — О’кеюшки, — кивает пацан и поправляет очки. — Почему ты всё время в стёклах? — раздражение Мирона начинает подгорать. — Здесь темно, неужели ты хоть что-то видишь? — Мой тапетум, — пацан приспускает очки и Мирон видит серебряную радужку в розовых жилках кровеносных сосудов. Когда Капюшончик чуть изменяет угол наклона головы, глаза сверкают, как у кошки. — Его слишком много, чел. Я ослепну, если в зрачок попадёт прямой луч. Наследственность. — Есть же линзы, — бормочет Мирон. — Коррекция зрения, наконец. Не пробовал заменить хрусталики? — Тело — храм. — Именно поэтому у тебя под сводом черепа разъём для нейроинтерфейса? — Это чтобы не пользоваться Ванной, — малец наконец-то смущается. — Не хочу, чтобы моими мозгами пользовались, как выгребной ямой. — А вот это ты молодец, — одобрил Мирон. — Но ведь считается, что нейроинтерфейс себя не оправдал. Слишком много глюков. Церебральный паралич — самый безобидный из побочных эффектов. — Это старая версия, — отмахнулся Капюшончик. — В Берне живут челы, которые разработали принципиально новый прототип. Сращение волокон. Операция занимает четверть часа, адаптация — еще полчаса. — И ты можешь находиться в Плюсе, не пользуясь Ванной, — пробормотал Мирон. — Это лучше, чем наушники? — В тыщу раз, — наконец-то в нём прорезалось что-то детское. — Разрешение, тактильность — норм, как в жизни. — А как же СГР? — В жопу. Забудь. Хочешь — ты там, а потом моргнул — и ты уже здесь, в Минусе. Переход такой плавный, что почти незаметен. Но кроме этого — никаких модификаций, — уточнил Капюшончик. — Я, знаешь ли, еще расту. — И просто исходишь гормонами, — кивнул Мирон. — Что делать? Пубертат, — не стал отпираться пацан. — Самому иногда стыдно. Хлопнула дверь, выпуская клубы пара, и показалась Амели. В таких же, как у Капюшончика розовых тапочках и пушистом комбинезоне «Тоторо». Мирон едва подавил смешок, зато пацан расплылся в улыбке. Зубы у него были мелкие, ровные, как по линейке, и на взгляд Мирона, в несколько большем количестве, чем требуется нормальному младенцу. — У тебя что, других шмоток не водится? — сердито спросила Амели. — Как-то организовал оптовую доставку, — пояснил пацан. — Теперь просто выбрасываю то, что измажется, и достаю новую упаковку. Удобно, скажи? — Амели фыркнула. — Но если хочешь, можно заказать любой прикид, — поспешно добавил Капюшончик. — Какой захочешь. Значит, её ты всё-таки побаиваешься, — злорадно подумал Мирон. Ну, значит, я такой не один… — Ты нас ждал, — сказала Амели, с щелчком откупоривая банку с кофе одной рукой, а другой напихивая в рот крекеров. — Когда мы вышли из лифта, ты стоял наготове, чтобы нас впустить. — Ну, я же умею управляться с камерами, — пацан попытался надуться от гордости, но очки сползли ему на нос, открывая удивлённые и немного бешеные, как у застарелого торчка, глаза. — Дело не в камерах, — сказала Амели. — Не только в них. А Мирон подумал: почему не я задал этот вопрос? Слишком устал? Изменила привычная наблюдательность? — Я пытался объяснить, — смутился Капюшончик. — Но этот, — он мотнул в сторону Мирона головой. — Меня заткнул. Сказал, что надерёт жопу, если я продолжу говорить о китах и левиафанах. — Может, — кивнула Амели. — Видишь ли, он их не любит. — Ага! — пацан подпрыгнул и ударил по столу ладонью. — Что «ага»? — передразнил Мирон. Ему не понравилось, как Амели и Капюшончик быстро нашли общий язык. Двое сумасшедших — это уже перебор. А если учесть, что у него с мозгами тоже не всё в порядке… — Ты говорил, что их не существует. А они есть. Вот так вот. Мирон на мгновение закрыл глаза. — Ладно, извини, — сказал он после паузы. — Я… Я просто не был готов говорить о… демонах. — Не доверяешь, — со знанием дела кивнул пацан. — Фигня, проехали. Я тоже не люблю людей. Злые они. — А Призраки добрые? — Они говорили со мной, — с нажимом сказал Капюшончик. — Они сказали, что придёт тот, кто знает их лучше всех. Кто видит их просто так, без девайсов. И они просили помочь ему. То есть, тебе. Добраться до меня. И я помог. — То есть, — медленно уточнил Мирон. — Конвой Рейнметалл — твоих рук дело? — А то! — малец засиял, как донышко медной банки из-под кофе. — Клёво вышло. Доставили, можно сказать, к самому порогу. — А не боишься, что хлебные крошки выведут на тебя? — Чо я, лохопетра? Простой сбой программы. Конвой уже на пути к заказчику. Все довольны. Мирон вспомнил профессора Китано. Современные дети не знают, из чего сделан бутерброд. Зато могут преспокойно взломать файерволл спутника и покопаться в мозгах управляющего облачного мейнфрейма. И все довольны. — Ближе к телу, — сказала Амели, закидывая пустую банку из-под кофе в груду таких же банок. Раковины под ними видно не было. Она повернулась к Мирону. — Где флэшка? Тот полез в карман. Сердце неожиданно сковало льдом: нижняя кромка ткани прохудилась, пальцы вылезли наружу. Но в следующий момент он нащупал плоский прямоугольничек — тот застрял среди крошек и прочей муры, которая копится на дне любого кармана. Капюшончик накинулся на крохотный девайс, как полицейский дрон на контрабандную жвачку с марихуаной. Издавая воркующие звуки, он оглаживал и ощупывал флэшку, поднося к глазам, разглядывая разъём, даже лизнул. Мирон закатил глаза. — Ты сможешь её прочитать? — нетерпеливо спросила Амели. — Да, смогу, — уверенно ответил ребенок. — Наверное. С большой долей вероятности. — Как быстро? — Не знаю. Надо подготовиться… — Я заплачу, — перебила Амели. — Говори, сколько. — Дело не в этом, — пацан сгорбился на высоком табурете, став похожим на грустного гнома. — Я почти уверен, что смогу собрать подходящий интерфейс. Почти. Этой штуке сорок лет. Раритет, музейная редкость. Я постараюсь. Но ничего обещать не могу. — Меньше слов, больше дела, — бросила Амели. — У тебя сигареты есть? — Эй, я подросток, усекла? Конечно есть. — Вот почему ты такой мелкий, — не удержался от назидательности Мирон. — Никотин задерживает рост. — Мелкий я потому, что мне всего двенадцать, — отбрил пацан. — Но молодость — не порок. Она, знаешь ли, проходит. А над ростом я работаю. — И как? Получается? Почему я не могу сдержать сарказм? — подумал Мирон. — Потому что он — это я. Лопоухая, прыщаво-озабоченная копия. — А вон, зацени, — Капюшончик мотнул подбородком в направлении самого тёмного угла. Там громоздилось нечто, больше всего похожее на помесь Оптимуса Прайма с автопогрузчиком. — Модель «Ахиллес». Двадцать пять программируемых режимов. Сенсорные датчики, голосовое управление. Такими оснащают лишь самые крутые фитнесс-центры. — Наверняка очередной заказ доставили не по-адресу, — промурлыкала Амели. — Обижаешь, начальник, — фыркнул ребенок. — Я же говорил: я так не работаю. Чтобы никто не задавал вопросов, все должны быть довольны. Тренажер я, между прочим, собрал сам, из запасных запчастей.