Служака Обычный февральский день стоял над позициями 3-ей мотострелковой бригады Чернорусских Сил Обороны, как и вчера. И позавчера. Старший лейтенант Андрей Рыбин, командир 2-ого взвода 3-ей роты 1-ого батальона 8-ого мотострелкового полка, буднично обходил окопы своих бойцов. Периодически с той стороны стреляла гаубица, на что ответ следовал уже от ЧСОшной гаубицы, после чего на какое-то время воцарялась тишина. Рыбин даже не пригибался сильнее: знал, что не по пехоте стреляют. Да и артдуэль не обещает быть интенсивной. Если хоть кто-то попадёт – уже будет событие. Сильно много снарядов к гаубицам нет ни у одной из сторон, поэтому если пять раз не попали, то всё на сегодня. Хотя с той стороны стрелять стали явно лучше: счёт за февраль по числу уничтоженных орудий 3 к 1 в пользу противника. Впрочем, без американских беспилотников оно и не мудрено: пойди, подними их теперь в воздух. Собьют, как нефиг делать, ещё на взлёте. Старший лейтенант проходил по окопам хоть и согнувшись, но не сильно: снайперы могут быть, капитана Донека позавчера убили, когда он голову неосторожно поднял. Это при том, что расстояние не такое уж и маленькое. Вот уж кто-кто, а снайперы по ту сторону сидели профессиональные. Поди, ещё с партизанских времён учились. Эти могли. Это Рыбин тогда летёхой служил и в бою только один раз был, в «красный июнь», когда в Кировограде краснопузые народ на баррикады подняли и стрелять по военным начали. А эти снайпера могли с июля 20-ого года воевать без передышки. Воспоминания о «красном июне» были расшевелены в голове старлея и потихоньку картины того времени стали всплывать у Рыбина перед глазами. Перегороженные баррикадами улицы, красные флаги из каждого окна, стрельба через баррикады. И горшок. Обычный цветочный горшок. Он попал Рыбину прямо в каску. Хозяйка квартиры, из окна которой прилетел глиняный сюрприз кричала сверху: «Получил, мразь?». Потом её быстро нашли по наводке Рыбина. Летёха запомнил тогда, какое по счёту было окно и быстро выяснил, какая это квартира. Ну, а органы приехали и забрали. После этого даже некоторые офицеры начали смотреть на лейтенанта с презрением, но Рыбин не считал своё поведение зазорным: победителей не судят. Даже морально. Да, горшок почти не представлял опасности, но сильно разозлил молодого офицера. А раз дама ещё и была нелояльна правительству, то почему бы её и не засадить? Теперь всё стало гораздо хуже: краснопузые спрятались в лесах Южной Загории, отлежались, отъелись, накопили сил. Мало пересажали после «красного июня», много краснопузых в Южной Загории осталось, они-то партизан и кормили. А по-хорошему, нужно было на правах победителей хоть всю Южную Загорию посадить, если по-другому никак. Зато краснозадые бы не смогли запасов пополнить. И не нужно было бы в этом январе Андрею жопу морозить. Но власти были слишком гуманны, а потому теперь приходится расхлёбывать: осенью 21-ого года краснопузые закончили партизанствовать и начали воевать уже по-серьёзному. Даже американских морпехов побили. В ноябре и вовсе как с цепи сорвались: чуть не всю страну за восемь дней завоевали. Потом пришёл уже нормальный американский контингент и наступать уже была очередь правительства. Вот только всё пошло по одному месту: краснопузые смогли удержаться. И теперь идёт унылая позиционная война. Уже скоро февраль закончится, а ни одна из сторон ещё с места не сдвинулась. Рыбин не сказать, чтобы был герой, но лучше бы уж пошли в неудачную атаку. Скучища смертная воцарилась без боевых действий. Старший лейтенант, когда в январе шёл в атаку по колено в снегу, и то был веселее, чем во время этого окопного копошения. Хотя вести взвод под пулями в атаку было тем ещё удовольствием, особенно 21 января. А уж когда в тот день миномёт бить начал, так и вовсе стало невозможно, Рыбин едва заставил взвод лежать на месте. Но старлей был готов скорее под миномётом взвод вести в атаку, чем бесконечно ожидать непонятно чего. Хотя, может оно было бы и терпимее, если новости из тыла не приходили. Потому что куда ни глянь, всё только хуже становится. То красные в Кировограде на конвой ВВшников нападу, то националистов из засады пощёлкают, то танк на подъезде к позициям разнесут из РПГ, то склад боеприпасов в тылу заминируют и взорвут, то найдут позиции, откуда партизаны красную артиллерию корректировали, пока ЧСОшная в задницу синего кита попасть не может. Проправительственные силы, если новости почитать, в тылу больше людей теряют, чем на фронте с начала февраля. Причём если хоть один партизан погиб во время нападения, то это во всех новостях на первую полосу добавят, даже если потери будут один к ста в пользу красных. И ведь это читать невозможно, но и не читать нельзя: если не знать, что там в тылу происходит, то как понимать, что творится? А творится натуральный п****ц. Только падающего на головы неба не хватает для полноты картины. И Рыбина ситуация в тылу пугала. У него всё больше складывалось ощущение, что правительство не просто не побеждает, но и не может победить. А если не может, то старлей, один из немногих русских бойцов ЧСО, который не перешёл на сторону красных, может оказаться на стороне проигравших. А этого Рыбин боялся больше всего. Он с военного училища запомнил два крылатых выражения: «победителей не судят» и «горе побеждённым». Потому что это два правила, по которым протекает жизнь. Рыбин это знал. Он видел. Он видел бомжа, побиравшегося у ворот бизнес-центра. Это была самая наглядная демонстрация. Можно ли осуждать охрану бизнес-центра за то, что бомж был выгнан? Нет. Победителей не судят. Должно ли быть жалко бомжа? Нет. Vae victis(горе побеждённым). Жизнь – это конкуренция. А в конкуренции можно не только победить, но и проиграть. Можно стать бизнесменом, а можно стать кассиром в Макдаке. И даже если предположить, что сейчас стать бизнесменом снизу почти нереально, что ставшие крупными бизнесмены быстро давят нарождающихся конкурентов, это их право победителей. А проигравшие пусть терпят: это их вечный удел. Рыбин принял правила игры. Бороться против того, как всё в мире работает, он считал бессмысленным: система всегда сильнее. Правила всегда будут диктовать победители, а проигравшие будут принимать удары. И старлей стремился никогда не становиться в один ряд с проигравшими. В училище он старался быть лучшим. По службе выполнял всё безукоризненно, его за это раньше положенного в новое звание произвели. В бою он не трусил, шёл вперёд. Да, с июня 20-ого у него была сомнительная репутация среди сослуживцев из-за случая с горшком, но поведение Рыбина в бою заставило всех его уважать. Боевой устав стал для командира взвода настольной книгой. Он делал всё, чтобы не стать проигравшим. И пока ещё не проиграл. За размышлениями Рыбин чуть не прошёл весь окоп от начала до конца. Причём не обращая внимания на происходящее. А вообще-то должен был оценить расположение и боеготовность отделения. Не порядок. Впрочем, судя по тому, что никому ещё не отстрелили голову, солдаты, как минимум, укрыты. Это уже хорошо. Но лучше обойти отделение снова. Даже несмотря на то, что на улице вообще не жарко, а окопы, если температура останется плюсовой, скоро превратятся в непролазное грязевое болото. Служака везде служака. Его каждый командир любит и ценит. Рыбин опять прошёл по окопу, на этот раз придирчиво и внимательно осматривая бойцов. Баранек и Клычек находились в полной боевой готовности: автоматы в руках, бойцы сидят в своих ячейках, всё застёгнуто, а главное – немедленно заметили командира и отдали честь. Отдав честь в ответ, старлей пошёл дальше. Пулемётчик Розняк выглядел неважно: почти лежал в своей ячейке, много пил, потел как в сауне, тяжело дышал, вяло двигался. «Да никак заболел? Ух, устрою я Прянешу взбучку! Я ж приказываю, всех с плохим самочувствие в санчасть: не хватало ещё, чтоб это корона была, этак всё отделение поляжет! И мне потом выговор из-за этого дятла будет!» – подумал старлей. – Ефрейтор Розняк! – Я! – Дай лоб потрогаю! Солдат послушно приподнял каску. Сталей прикоснулся вечно холодной рукой ко любу солдата. И чуть не выругался по матушке на всю часть, чего по приказу начальства старался не делать: – Ё…карный мамай! Лоб был такой горячий, что офицер даже поверить не мог, что такое бывает. – Боец, ты почему в такой плохой форме не в санчасти? – спросил сурово Рыбин – ты уже можешь буржуйку в блиндаже заменить! – Простите, пан старший лейтенант… Мне дали приказ занимать позицию… Я и занимаю. – А теперь слушай мой приказ! Бегом в санчасть, скажи, что я тебя отправил! Быстро! – Слушаюсь! Повиноваться, впрочем, пулемётчик не спешил: он едва поднимался с земли. Рыбину ничего не оставалось, кроме как помочь бойцу встать. Дальше тот, слава Богу, пошёл сам. Рыбин же пошёл в другую сторону: к сержанту. Впрочем, по дороге всё же пришлось отвлечься на рядового Лозика. – Рядовой Лозик! – Я! – Завяжи ботинки, нормально, у тебя всё распуталось! Как ты вообще в таком виде сюда явился? – Не могу знать, пан старший лейтенант! – А кто должен? Давай живее! Рядовой тут же бросился возиться со шнурками, а старлей отправился устраивать сержанту разбор полётов. Сержант Прянеш уже ждал командира. Похоже, он услышал разговор с пулемётчиком. – Сержант Прянеш! – Я, пан старший лейтенант! – Это ещё что за залёт!? Почему у тебя боец больной занимает позиции? Ты всё отделение заразить хочешь? А если это корона? – Пан старший лейтенант, так он же, может, откосить хотел, я-то почём знаю? – Ты лоб проверить-то не додумался? – Так это… вы ж тоже… – Молчать! – Рыбин прикрикнул на сержанта и тот замолк. Для Рыбина тема с болезнью с недавних пор вообще была, как бы это забавно ни прозвучало, больная. В декабре его боец, рядовой Жбанек, из третьего отделения, заразился короной и чуть ли не весь взвод отправился в санчасть. Огромных трудов стоило старшему лейтенанту убедить начальство, что он, ответственный офицер, в этом не виноват. Хотя, по факту, именно Рыбин допустил бойца до общения с сослуживцами, хотя тот жаловался на плохое самочувствие. Будь расследование более тщательным, старлея могли вообще с должности снять. И всё, прощай, карьера! Здравствуй, безработица и неясное будущее! Словом, горе побеждённым… С тех пор бойцов с недомоганием старлей не допускал на позиции. – В общем так, сержант: если ты ещё раз допустишь больного бойца на позиции, я тебя сниму с должности, добьюсь твоего понижения до рядового и отправки тебя под Мирославль! Чтоб ты там нюхнул пороху! Ты меня понял? – Так точно, пан старший лейтенант! – Свободен! Рыбин развернулся и двинулся по через окопы к штабу роты, куда его пригласили поиграть в карты. Разумеется, не на деньги: нарушать устав старлей не собирался. Просто в штабе роты всегда теплее, чем в блиндаже командира взвода. Да и чая дадут. Всё лучше, чем стоять на улице. Штаб роты был прикрыть от снайперов зарослями, сеть проходов вела прямо к нему, чтобы можно было, не боясь снайперов, добраться дотуда, а потому уже в две минуты Рыбин добрался до штаба, представлявшего собой более крупную, чем обычно, землянку. Впрочем, внутри всё было лучше, чем снаружи: приятное тепло обдало вошедшего старлея, три обогревателя работали как надо. Стол был накрыт на десять персон: десять стаканов с чаем, тарелка с сушками и дефицитными на передовой сладостями. За столом пока сидело восемь человек: четыре командира взводов, ординарец, писарь, связист и, собственно, сам командир роты, капитан Чека. Не было заместителя командира роты, старшего лейтенанта Пузыки, но он, видимо, должен скоро явиться: обычно он игру не пропускает. – Пан капитан, старший лейтенант Рыбин по вашему приказанию прибыл! – Вольно, пан старший лейтенант! – с благожелательной улыбкой сказал капитан – садитесь, скоро мой заместитель уже должен вернуться. Рыбин сел за стол и схватил двумя руками стакан с чаем. Пока что сам чай ему был не нужен: ему всегда нравилось сначала ощутить приятное тепло от прикосновения к стакану. Отвыкшие за день от тепла руки согревались. Только когда тепло перестало быть приятным, старлей убрал руки от импровизированного обогревателя и стал чай попивать. – Здравия желаю, паны! – послышалось у Рыбина за спиной – ба! Да тут все уже в сборе! – Да, пан старший лейтенант, только вас ждём! – сказал ротный ординарец старшина Семек своим немного раздражающим голосом. Впрочем, в ординарце старлея раздражал не столько голос, сколько функционал. Формально ординарце в роте вообще быть не должно, по документам его и нет. Зачем он есть? Ну, выполнять всякие не очень уставные поручения. Выцыганить что-нибудь у местных, договориться с поваром о том, что приготовить на ужин, сбегать к местной женщине, чтобы от лица капитана напроситься к ней на вечер и прочие подобные поручения. Благодаря этому старшина всегда был в тепле. Ну, может не всегда, Семек долго воевал на передовой и даже отличился, как говорят, но теперь уже месяца два как больше сидит в тёплой землянке, чем старший лейтенант Рыбин. Старлею было обидно… – Ну, что же, пора раскладывать карты! – сказал с усмешкой капитан и начал раздавать. Дурак пошёл быстро. В большой компании всегда было принято играть в переводного дурака. Капитан шутил, что переводной дурак может служить учебным пособием для офицера: переводить ответственность с одного на другого – навык, без которого в чернорусской армии и с должности слететь недолго. При этом, капитан постоянно жаловался, что не может так. И потому всегда все шишки в батальоне сваливаются на него. Зато Рыбин что переводного дурака, что переводить стрелки любил и умел. Потому и за год старлеем стал. Глядишь, скоро и командиром роты станет… – Кстати, паны, – сказал вдруг командир роты , еле отбившись от нападения связиста – у меня новость для вас есть. Не самая лучшая. Мне тут командир батальона по секрету сказал, что под Мирославлем неладное. Рыбин напрягся. Когда приходили новости, старлей первым делом спрашивал про Мирославльское направление. Там у американцев был выступ, Сумово-Влтышинский, с которого контингент хотел Мирославльскую группировку краснопузых окружить и захватить Южную Загорию, главный оплот красных. В итоге не получилось, но выступ остался. И там лучшие части американского контингента. Если их там, не дай Бог, окружат… – Так вот, докладываю, что американцы уже пятятся с выступа. Кто-то даже говорит, что они бегут. И, похоже, что выступ в ближайшие дня два ликвидируют. А это значит… – Что стратегическая инициатива переходит к красным – продолжил командир первого взвода Жупанка. – Да. Ну, а что это значит для нас, полагаю, объяснять не нужно. Американцы выдохлись. Что бы ни говорили пропагандисты, американскому Сенату не хочется тратить сильно много сил на нашу страну. У них, слышно, новая забота намечается, им не до нас будет. А ведь их подкреплений даже сейчас на полное восполнение потерь в боях не хватает… Так что… – Новиград станет красным, – Пузыка сказал это так спокойно, будто его это не касалось. У Рыбина сердце ёкнуло. Только жизнь стала налаживаться, а тут… И всё-то краснопузые теперь Рыбину припомнят. И горшок этот, будь он теперь не ладен, и убийство военнопленных, и участие в красных погромах в Кировограде – всё припомнят. Даром, что Рыбин делал это в другом подразделении, а здесь никому не рассказывал, ГСБшник-то в курсе, у него досье есть. И очень старлею слабо верилось, что его простят за содеянное. Повезёт, если только из армии выгонят! А ну как под трибунал отдадут? Тогда-то вообще всё, концы в воду! Был Рыбин – и нету. «Горе побеждённым, говоришь? Ну, что ж, любишь кататься, люби и саночки возить!» – промелькнуло у него в голове. – А вы, пан капитан, такие вещи говорить не боитесь? – ординарец прищурился и смотрел на начальника. – Нет. И не думаю даже. Больше вам скажу, я настолько уверен в нашей безопасности, что предлагаю всем выйти из шкафа: кто перейдёт на сторону красных во время их наступления? Все немного удивились. Вообще-то, по идее, к каждой роте был приставлен офицер ГСБ, у которого в штабной землянке наверняка есть аппаратура. Рыбину чудился запашок провокации. Он даже на это надеялся: если вдруг капитан действительно готов не доложить о предателях, то пиши пропало. Впрочем, никто не поднимал руки, но очень многие колебались. – Ой, да ладно вам, мы тут все уже себе здесь на сроки наговорили, кроме, может, пана Рыбина, этот у нас уставной. А так, хотел бы я вас всех заложить, давно бы это сделал. – Это да… – протянул командир третьего взвода Штанка – эх, были ни была! Всё равно вскроется! Его рука поднялась вверх. Тут же руки подняли все командиры взводов, кроме Рыбина. Связист и писарь тоже подняли. Итого пока шестеро. Но это почти все боевые командиры… Роте намечались кранты. – Так, да ещё и приставленный к нам лейтенант ГСБ Яблынек… Однако простая математика! Ну, тогда, пожалуй, я тоже выйду из шкафа. Рука капитана возвысилась над собранием. Участок третьей роты, несмотря ни на какие окопы, превратился в проходной двор. Если не клинок в спину… Рыбин бы начал читать молитву за упокой, если бы не был окружён фактически врагами. Рука ординарца загуляла по столу, он явно колебался. Не колебались лишь заместитель и старлей Рыбин. И это был конец. – Пан капитан! – воскликнул Пузыка – а вы-то чего за красных? Вы ж офицер довольно высокий! – И чего теперь? Я на всё глаза закрывать должен? На частные центры вакцинации с конскими ценниками, может быть? Или на то, что американцы у нас себя как хозяева ведут? И ладно б только американцы! Мне Яблынек вообще рассказывал, что наше «ясновельможное» правительство вообще с Такистаном переговоры вело, чтобы они свою армию к нам запустили! И хорошо ещё, что переговоры не удались! Дожили! Вместо одного захватчика два было бы! А главное, ты посмотри, как наши «ясновельможные» правители себя ведут! Может, они ошибки пытаются исправить? Может, они реформы проводят, уровень жизни поднять пытаются? Нет же, только быстрее кошельки себе набивают, боятся не успеть! А уж как хороша реформа земельная, которая восстание фермеров вызвала, я вообще молчу! Всё реформируют, кроме того что нужно, и делают это как угодно, кроме того как нужно! – Ну, это-то да… Но они ж по-другому не могут. Мы ж в мировом рынке, а в мировом рынке некоторые страны беднее прочих. Ну, мы своё место заняли.