— Не говори ерунды, — одернула ее Полина. — Тебя все любят, у тебя куча подруг, они постоянно тебя навещают, приглашают в гости. — Ну да. Раз в месяц навещают. А куда я могу поехать? Да и зачем я им? Со мной столько хлопот. То тарелку мимо стола поставлю, то вилку уроню. И тебе приходится со мной ездить. А тебе ведь это неинтересно. Тебе хочется общаться со сверстниками. — Не говори ерунды. Мне это не сложно, — стараясь держать себе в руках, возразила Полина. — И только позавчера к тебе заезжала тетя Люда. — Ну да. Заскочила на полчасика. — Но ведь заскочила. У тебя есть телефон. Ты можешь выходить на улицу, сидеть в парке, тебя учили. Ты можешь ездить в общество слепых, у них часто бывают лекции, концерты, много интересных занятий. — Сама? Одна? — Теперь в голосе мамы отчетливо слышались слезы. — Свалиться под поезд в метро? Или попасть под машину? Ты же не возишь меня туда, а я бы хотела. Мне так одиноко! — И мама заплакала. — Мам, я бы с радостью тебя возила, но я работаю. Мы же не можем жить на одну пенсию. — Я даже в театр теперь не могу пойти. — Можешь, и я тебя сто раз звала и даже билеты брала. — Но тебе же с подружками интересней. Что я буду тебе вечер портить, — не сдавалась мама. — Мам, ну почему портить? Я же спектакль иду в театр смотреть. С тобой он мне так же интересен, как и с подругами. К тому же у них мужья есть, чтобы в театры ходить. — Ну вот, видишь, это из-за меня ты замуж не можешь выйти. Я всем мешаю. Я никому не нужна. Полина смотрела на мать и боролась с желанием всыпать ей как следует, как капризному, избалованному ребенку. Да, она, Полина, действительно во многом из-за матери не может устроить свою жизнь. Почти не видится с подругами, никуда не ходит, потому что мама очень капризничает и всего боится. Боится ходить в театры и на концерты, боится оставаться одна дома. Уговаривает Полину встретиться с подругами, но стоит назначить встречу, как маме в этот день вдруг становится плохо, и Полине приходится встречу отменить, ведь мама сама даже неотложку вызвать не способна, хотя спокойно может набрать номер телефона любой из подруг. А если к Полине заходит в гости Ксюша или Настя, она не дает им спокойно пообщаться, занимая бесконечной беседой о своих проблемах и болячках. Так девчонки в последнее время стараются заходить к ней на работу. Ну и кто во всем этом виноват? Даже мамины подруги стали от нее уставать. Пока они еще терпят ее причуды, но надолго их, вероятно, не хватит, и тогда Полинина жизнь превратится в ад. — Что ты молчишь? Я права, да? Права? — Нет, конечно, — твердо заверила Полина и принялась утешать маму как маленькую. Все-таки что ни говори, а это ее мама. Она ее вырастила, воспитала, можно сказать, одна. Да. Можно сказать, потому что папы почти никогда с ними не было. Полина долго не вспоминала отца. Наверное, до тех пор, пока мама не ослепла. Это было эгоистично и несправедливо. Ведь папа был хорошим и очень ее любил, и не его вина, что сперва мама, а потом и Полина его предали, разлюбили и… выгнали. Да, Полина до сих пор помнит, как в один прекрасный день папа, вернувшись с гастролей, — он был музыкантом в небольшом малоизвестном оркестре, — нашел у входной двери чемодан с вещами, которые мама заранее собрала и выставила за дверь. — Все, с меня хватит, — категорично заявила она. — Это не жизнь, и это не семья. Можешь отправляться к своим любовницам. — К каким? — с укоризной спросил отец. — К любым. Которых у тебя в каждом городе страны по три штуки, — безапелляционно заявила мама и захлопнула дверь. Полине тогда было тринадцать, а маме тридцать шесть, и возможно, она надеялась, что еще достаточно молода, чтобы устроить свою жизнь, создать такую семью, какая ей виделась в мечтах. Увы, мамины мечты не оправдались, и хотя она никогда эту тему с Полиной не обсуждала, сама Полина часто задавала себе вопрос, не жалеет ли мама о том, что сделала? Сама Полина о разводе родителей не жалела. Во всяком случае, до последнего времени. Молодость эгоистична. Ее больше волновали собственные проблемы и собственная будущая счастливая жизнь, в которой она ни в коем случае не повторит ошибки родителей. Она и не повторила. Наделала своих. И счастливой жизни у нее тоже не сложилось. Она была безнадежной, сдавшейся неудачницей. Еще худшей, чем ее родители. Эта мысль, так незаметно прокравшаяся в Полинину голову, хоть и была не нова, но как-то вдруг очень четко и ясно оформившись, неожиданно заставила Полину испытать такую тоску и боль, что вместо того чтобы утешать маму, она вдруг сама разревелась навзрыд и вся в слезах убежала к себе. И даже заперлась на задвижку, чего обычно никогда не делала. Сквозь надрывный рев она слышала, как мама что-то говорит из-за двери, умоляет ее открыть, грозится вызвать полицию или «Скорую», но Полине было все равно. Напряжение, разочарование и горечь последних лет вдруг выплеснулись из нее единым бурным потоком. Успокоилась она часа через два. Мама к тому времени махнула на нее рукой и ушла к себе. Наверняка надулась. Ну и пусть, зло решила Полина. Наплевать. Это прозвучало непривычно зло и жестоко. Но такой уж сегодня у Полины выдался день. Високосный. Она полежала немного, глядя в потолок. Ощущение было такое, словно ее переехал поезд. Полная выпотрошенность, физическая и эмоциональная. Это все недосып, сообразила Полина. Надо поспать, и все будет в порядке, решила она, но сон как назло не шел. Она вертелась с боку на бок, пока не заметила на шкафу старинный фолиант, засунутый туда накануне ночью. Надо отвлечься, подумала Полина, доставая со шкафа книгу, и тотчас же вспомнила о загадочном конверте. Здорово, вот она и отвлечется от собственных горестей! Лучше всего Полина владела французским, его она учила в гимназии с первого класса, потом в университете. Английский знала хуже. Немецкий не знала вовсе. Ну что ж. Начнем с французского. Charles Baudelaire «Les Fleurs du mal» Paris 1868; 8; 5, 12, 13. 13;1. 14;4. И что это значило? Просто книга Бодлера и любимые стихи автора? Скорее всего. Вот, кстати, и Теннисон — «Sir Galahad» и еще в память о чем-то, «In Memoriam A. H. H., CVI». А следом снова какие-то цифры. И стоило такую муру заклеивать в конверт и прятать в книге? Полина не была большой любительницей поэзии Теннисона да и Бодлера когда-то читала, но желания перечитать их вновь у нее не возникло. Лучше уж она почитает записки «искушенной» блондинки. Она засунула записку между страниц и, открыв книгу наугад, погрузилась в чтение. «…выпарить кошачью мочу, — советовала книга, Полина усмехнулась, — добавить настойку чистотела, свежих сливок, мед, соловьиный помет, — еще лучше, — лунной росы, все перетереть и нанести сие снадобье на лицо. Проделывать не реже пяти раз в месяц, следя за луной, и вечная молодость станет залогом вашей красоты». «Сомневаюсь», — подумала Полина. Настроение ее улучшилось. Она прочла еще парочку столь же экзотических рецептов, пока они ей не наскучили, затем перелистала еще несколько страниц, пока не дошла до советов по обольщению любовника на первом свидании. Тут Полине пришлось зардеться после первых же строчек. «…облачение выбери легкое, как дымка тумана поутру, но не показывай ему своих прелестей, тонкие изгибы и округлости твои должны манить, зажигать, а не кормить досыта, разожги воображение, действительность скучна, мечты вдохновляют. Прикасайся легко, нежно, грудь твоя после касания нальется желанием, сосцы станут острыми, устремившись к нему навстречу. Помоги ему скинуть одежду, ускользай, лаская, касайся его смело, но глаза твои должным быть стыдливы и кротки, а взгляды коротки и смущены…» Ничего слишком уж откровенного в книге не было, да и картинка, на которой облаченная в легкую алую кисею блондинка прижималась к статному любовнику, тоже была весьма скромна. В той же рекламе духов или мыла по телевизору увидишь больше, но отчего-то прочитанные строки рождали в Полине неведомые ей прежде чувства и мысли. Признаться откровенно, весьма похотливые. — Тьфу, какая гадость! — отбросив в сторону книгу, воскликнула Полина, устыдившись самой себя. — Веду себя как пятнадцатилетняя дурочка. Она вскочила с кровати, встряхнулась и отправилась на кухню мыть посуду. А в голове ее все вертелись картинки того, что вытворяет сейчас со своим любовником «искушенная блондинка». Да ничего она не вытворяет, одернула себя Полина. Она давно уже умерла. Разложилась в своей могиле, и даже прах ее истлел! — Полина! Как хорошо, что вы пришли! — кинулась ей навстречу Антонина Ивановна. — Нас обокрали! Я уже полицию вызвала. И Инны Яковлевны как назло нет. — А что украли? Книги с абонемента? Приходил кто-то прямо с утра? — пыталась сообразить, что именно могли у них украсть, Полина. — Да нет. Что вы. Взломали замки, отключили сигнализацию! Я на работу пришла, дверь в библиотеку чуть прикрыта, на абонементе все вверх дном перевернуто, и в хранилище, и в моем кабинете, чашки наши разбили, блюдца!.. — В голосе Антонины Ивановны слышались истерические нотки. — Даже мой сейф вскрыли! Вот уж тут глаза у Полины от удивления на лоб полезли. — А что ж вы там хранили? У нас разве деньги в библиотеке есть? — Да что вы, какие деньги? — перестав всхлипывать, уставилась на нее Антонина Ивановна. — Печать там моя, ну, документы, должностная инструкция, устав, положения и так далее, туфли мои лаковые, — краснея, добавила она, — ну вот, в общем-то, и все. — И что украли? — Из сейфа ничего, но в кабинете все перевернуто, все шкафы выпотрошены, бумаги разбросаны, в подсобке тоже. Я даже не понимаю, что пропало? — плаксиво пожаловалась Антонина Ивановна. — И Инны Яковлевны нет! Полина, может, вы посмотрите? — Ну конечно. Я сейчас же обойду всю библиотеку, — пообещала Полина и, бросив в подсобке сумку, сняв плащ — июнь в этом году выдался на редкость сырой и холодный, — приступила к тщательному осмотру библиотеки. Но понять, что могло пропасть, окинув взглядом горы сброшенных с полок книг, было совершенно невозможно. Нужно все разобрать, свериться с каталогом… В общем, работы не на один день. Она хотела было начать расставлять книги по местам, но потом спохватилась, что полиция наверняка пожелает все осмотреть и снять отпечатки, и не стала ничего трогать. Витрины с экспозицией, посвященной очередной памятной дате, разбиты не были, в хранилище, где Антонина Ивановна держала наиболее ценные и востребованные по прежним временам книги, типа американских детективов и иллюстрированных изданий, и прочего дефицита, все было перевернуто, так же как и на абонементе. Что же искали эти горе-грабители в библиотеке? Деньги? Смешно. Книги! Книги, подаренные их библиотеке! «Царствующий дом Романовых»! Вот она, настоящая ценность! Полина заметалась по библиотеке. — Антонина Ивановна! Книги пропали, подаренные старушкой, забыла фамилию! — спешила к заведующей Полина. — «Царствующий дом Романовых» пропал! И остального тоже не нашла! — Ох, Полина, напугали, — увидев ее, выдохнула побледневшая было Антонина Ивановна. — Не волнуйтесь, не кричите. Все в порядке. Не пропали. «Царствующий дом» я вчера почитать домой взяла, — чуть краснея, объяснила Антонина Ивановна. — Не удержалась. Да и мужу хотелось показать. Современные издания Инна Яковлевна по моей просьбе на абонемент выставила, а прочие старые книги я вчера в сейф убрать не смогла, места не было, надо было полки разбирать, а я торопилась, вот и сунула их на полку к старым журналам, да так удачно, что воришки их, очевидно, и не заметили, — радуясь как ребенок, сообщила Антонина Ивановна. — Это, конечно, плохо, и так с ценными изданиями обращаться нельзя, но я очень торопилась, — ведя Полину к стеллажам, объясняла заведующая, — места там мало, ну я и распихала их кое-как на нижних полках. Сверху их и вовсе не видно! Оказалось, к счастью, — прослезилась Антонина Ивановна. Полина с облегчением выдохнула. Главные ценности библиотеки уцелели. Ну, тогда вообще непонятно, зачем вор к ним залез. Разве что это был не вор, а просто хулиган. Так же посчитали и прибывшие вскорости полицейские. Равнодушно осмотрев учиненный в библиотеке разгром, они вяло покивали головами, неохотно составили протокол и разрешили звонить, если пропажи все-таки обнаружатся. — Поразительное равнодушие! — проводив полицейских, заметила Инна Яковлевна. — В застойные времена порча государственной собственности считалось тяжелым преступлением. А разгром библиотеки имел бы еще и политическую окраску! — горячилась она. Инна Яковлевна всегда голосовала за коммунистов и очень не одобряла новые постперестроечные порядки, постоянно ностальгируя по старым добрым временам, когда ребенка было не страшно одного в школу отпустить и медицинское обслуживание было для всех бесплатным и качественным. Библиотеку пришлось закрыть, объявив три санитарных дня подряд, и доложить руководству о случившемся. Как стало ясно вечером в пятницу, ничего из библиотеки не пропало. И скорее всего полиция была права. По мере заполнения полок и проверки картотеки Антонина Ивановна, Инна Яковлевна и Полина с облегчением поняли, что их драгоценные книги целы и даже не очень пострадали. Они пили чай, разбирали завалы, обсуждали цены, современное образование и медицину, рутина жизни снова потянула Полину на самое дно прозябания. — Станислав Дмитриевич, да этот Фофанов что хочешь подпишет, особенно если ему пузырь водки перед носом поставить, — горячился Денис Рюмин. За окном на город опускались дождливые сумерки, все нормальные люди уже сидели перед телевизором, лопали котлеты с макаронами, и только два старших лейтенанта, изнуренные беготней по городу, и их доблестный начальник сидели за рабочим столом, скрипя отупевшими к концу рабочего дня мозгами. — Ну чего ради мы как проклятые с утра до поздней ночи носом город роем? Ведь ни одной стоящей версии нет! — Ради правды, — сухо ответил майор Авдеев и посмотрел на Дениса холодным пристальным взглядом. — От вас, Денис, я подобного заявления не ожидал. В этой короткой фразе прозвучало столько искреннего глубочайшего разочарования, что Денис Рюмин покраснел до самых корней волос, ощутил себя наипрезреннейшим среди всех оперов их славного города, недостойным просто находиться в стенах Следственного комитета, не то что служить в них. — Простите, Станислав Дмитриевич, — выдавил из себя полный сожаления и раскаяния лейтенант. — Это я от усталости, не всерьез. Честное слово. Майор посмотрел на лейтенанта долгим изучающим взглядом и, лишь убедившись в искренности сказанного, подвел черту: — Хорошо. Теперь по делу. Что у нас есть? — Ничего, — еле слышно буркнул Денис. Майор может сколько угодно испепелять его взглядом, а факт остается фактом. — Неужели вы, господа оперативники, за два дня работы не разыскали ни одного свидетеля? — скептически глядя на своих подчиненных, уточнил майор. — Нет, — сокрушенно покачал головой Никита Грязнов. — Соседи Павла Барышникова полночи стучали по батарее, чтобы они с дружком орать перестали. Те то ругались, то песни горланили, а соседям с утра на работу. — А что же они не поднялись к дебоширам и не призвали их к порядку или в крайнем случае не вызвали полицию? — здраво поинтересовался майор. — Подняться боялись. Этажом ниже две женщины живут, мать и дочь, они с пьяными бугаями связываться не захотели. А насчет полиции я не спросил, — краснея, признался Денис. — А вам не пришло в голову, Денис, что орать могли не дебоширы, а телевизор или DVD, и что вопли эти были заранее записаны на воспроизводящее устройство? — Нет, — честно ответил Денис и покраснел еще гуще. Сопляк он, а не опер. Так проколоться! — Значит, алиби Барышникова по-прежнему остается под вопросом, — сухо заключил майор.