— Да, — сказал Луис. — Мне тоже так кажется. — Мы жили в другое время, — сказал Джуд почти торжественно. — У нас были более близкие отношения со смертью. После Великой войны была эпидемия гриппа, и матери умирали вместе с детьми, и дети умирали от отсутствия медицинской помощи, а доктора еще казались какими-то волшебниками. Когда мы с Нормой были молоды, рак означал верную смерть. Да еще две войны, и убийства, и самоубийства... Он помолчал немного. — Мы знали, где друг, а где враг, — сказал он наконец. — Мой брат Пит умер от аппендицита в 1912-м, когда президентом был Тафт. Ему было четырнадцать, и он играл в бейсбол лучше всех мальчишек в городе. Нет, в те дни смерть не изучали в колледже. Она просто приходила к вам в дом и садилась с вами ужинать, и вы могли чувствовать, как она колотит вас по жопе. Норма на этот раз не ругала его, а только молча кивнула. Луис встал. — Нужно идти. Завтра тяжелый день. — Да, завтра у тебя начнется свистопляска, — сказал Джуд, тоже вставая. Норма тоже попыталась встать, и Джуд протянул ей руку. Она поднялась с гримасой боли. — Ночью было плохо? — спросил ее Луис. — Да нет, не очень, — ответила она. — Приложите что-нибудь теплое перед сном. — Я знаю, — сказала Норма. — Я всегда так и делаю. И Луис... не бойтесь за Элли. Она сейчас будет слишком занята — новые друзья и все такое, — чтобы много думать об этом месте. Может, она еще когда-нибудь сходит туда, поправит могилы или принесет цветы. Многие дети так делают. И ничего страшного в этом не будет. «Если не узнает моя жена». — Заходи завтра, расскажешь, как там работа, — сказал ему Джуд. — Сыграем в криббидж. — Да, я тебя сначала напою, а потом оставлю в дураках. — Док, — сказал Джуд с величайшей убежденностью. — Не таким шарлатанам, как ты, оставлять меня в дураках. Еще смеясь, Луис пересек дорогу и в сумерках подошел к своему дому. Рэчел спала с малышом, свернувшись калачиком вокруг него, словно оберегая. Он надеялся, что все обойдется, хотя из многих ссор и размолвок их супружеской жизни эта была хуже всех. Он чувствовал досаду и некоторую вину, хотел както исправить дело, но не знал как, не будучи уверен, что первый же его встречный шаг не наткнется на стену. Все ведь началось из-за сущего пустяка — легкий ветерок, раздутый фантазией до размеров урагана. Ее аргументы и страхи были ненамного разумнее, чем слезы Элли. Но он всей душой надеялся, что в их жизни будет не слишком много подобных размолвок, иначе их брак даст трещину, и то, о чем читал раньше только в письмах друзей («Я думаю, что лучше сказать тебе это, Лу, прежде чем ты услышишь от кого-нибудь другого: мы с Мэгги решили разойтись...) или в газетах, коснется и его самого. Он неторопливо разделся и завел будильник на шесть утра. Потом он помыл голову, побрился и, прежде чем почистить зубы, проглотил таблетку — холодный чай Нормы вызвал у него изжогу. А может, не чай, а вид Рэчел, сжавшейся на своей стороне кровати? Все было сделано, пора спать; он лег в постель... но не мог уснуть. Было что-то, мучившее его. Последние два дня вновь и вновь прокручивались в его мозгу, пока он слушал согласное дыхание Рэчел и Гэджа. «Ген. Паттон»... «Ханна, лучшая собака из всех живущих»... «Марта, наша любимая крольчиха»... Разъяренная Элли. «Не хочу, чтобы Черч умирал! Он не Бога! Пусть Бог заведет себе кота!»... Рэчел, тоже в гневе. «Ты, как врач, должен знать»... Норма Крэндалл, говорящая: «И ничего страшного в этом не будет»... И Джуд с его поразительной уверенностью, голос из другого времени: «Садилась с вами ужинать, и вы могли чувствовать, как она колотит вас по жопе». И это голос заглушался голосом его матери, которая солгала ему насчет деторождения в четыре года, но сказала правду о смерти в двенадцать, когда его кузина Рути погибла при дурацком несчастном случае. Она разбилась с мальчишкой, который нашел ключи от отцовской машины, решил покатать ее, а потом обнаружил, что не знает, как остановиться. Сам мальчишка отделался небольшими царапинами, и это особенно потрясло дядю Карла. «Она не могла умереть», — заявил Луис, когда мать сказала ему об этом. Он слышал слова, но не понимал их смысла. «Что это значит — «умерла»? О чем ты говоришь?» Хотя отец Рути, дядя Карл, был могильщиком, Луис не мог представить, что он будет хоронить собственную дочь. В его потрясенном сознании этот вопрос почему-то казался самым важным и превращался в неразрешимую головоломку, вроде загадки: «Кто стрижет городского парикмахера?» «Наверно, это сделает Донни Донахью, — ответила мать на его вопрос. Глаза ее были заплаканы, и она выглядела очень уставшей. — Он лучший приятель твоего дяди. О, Луис... такая чудесная Рути... я не могу поверить, что она... помолись со мной, Луис. Помолись за Рути. Ты должен мне помочь». Так они и стали на колени прямо на кухне, он и его мать, и молились, и эта молитва окончательно дала ему понять: если мать молит Всевышнего за душу Рути Крид, значит, ее тела уже нет. Перед его закрытыми глазами встал ужасный образ Рути, пришедшей на свое тринадцатилетие с глазами, вытекшими на щеки, с землей, налипшей на ее рыжие волосы, и этот образ вызвал у него приступ не только острого страха, но и не менее острой любви. Он зарыдал в самом большом потрясении своей жизни: «Она не могла умереть! Мама, она не могла умереть — Я ЛЮБЛЮ ЕЕ!» И ответ матери, ее ровный голос, тоже навевал множество образов: мертвые под ноябрьским небом; увядшие лепестки розы, побуревшие по краям, высохшие лужи с пыльными водорослями: «Она умерла, дорогой. Прости, но это так. Рути нет больше». Луис содрогнулся, думая: «Смерть есть смерть — чего тебе еще?» Внезапно Луис понял, что он забыл сделать, и встал среди ночи перед первым своим рабочим днем. Он встал и прошел через холл в комнату Элли. Она мирно спала, с открытым ртом, одетая в голубую кукольную пижаму, из которой уже выросла. «Боже мой, Элли, — подумал он, — ты растешь, как трава». Черч лежал у нее в ногах, тоже умерший для мира. «Что за дурацкий каламбур!» Внизу у телефона на стене висела доска объявлений, где они вывешивали, чтобы не забыть, разные записки, счета, квитанции и прочее. Наверху почерком Рэчел было написано: «Откладывать все возможно дольше». Луис взял телефонную книгу, отыскал номер и записал его на доске. Под номером он написал: «Квентин Л. Джоландер, ветеринар — позвонить насчет Черча — если он не кастрирует животных, пусть порекомендует кого-нибудь». Он посмотрел на записку, раздумывая, нужно ли это, но уже зная, что нужно. Нужно было сделать что-то конкретное, чтобы отогнать беду — и он решил в какой-то момент этого тяжелого дня, сам того не зная, что не позволит Черчу бегать через дорогу. В уме его снова встали старые мысли, что кастрация повредит коту, превратит его в старого толстого лентяя, способного только спать у батареи, пока не принесут еду. Он не хотел, чтобы Черч стал таким. Он тоже по-своему любил Черча... но таким, каким он был. Снаружи, в темноте по дороге прогрохотал тяжелый грузовик, и это решило дело. Он поглядел в последний раз на доску и пошел спать. 11 На другое утро за завтраком Элли заметила на доске новую надпись и спросила, что это. — Это значит, что мы сделаем Черчу маленькую операцию, — сказал Луис. — Может, ему придется на одну ночь отлучиться к ветеринару. А когда он вернется, он будет сидеть во дворе и не захочет куда-то убегать. — И перебегать дорогу? — спросила Элли. «Ей всего пять, — подумал Луис, — а соображает неплохо». — Или перебегать дорогу, — согласился он. — Угу! — сказала Элли, и больше они к этой теме не возвращались. Луис, уже готовый к тяжелому спору на повышенных тонах, был ошеломлен легкостью, с которой она согласилась. И тут он понял, насколько она была расстроена. Быть может, Рэчел была права насчет влияния на нее этого Кладбища. Сама Рэчел, готовящая завтрак Гэджу, одарила его благодарным взглядом, и Луис почувствовал, что холод проходит; на этот раз мир готов был вернуться. И он надеялся, что навсегда. Позже, когда большой желтый автобус увез Элли, Рэчел пришла к нему, обняла за шею и нежно поцеловала. — Ты молодец, что это сделал, — сказала она. — Прости, что я была такой стервой. Луис ответил на ее поцелуй, чувствуя, тем не менее, некоторую неловкость. Такие заявления от нее он слышал не впервые, и обычно они значили, что она добилась, чего хотела. Тем временем Гэдж приковылял к передней двери и стал смотреть через стекло на дорогу. — Бус, — сказал он. — Элли. Бус. — Как он быстро растет, — сказала Рэчел. — Подожди, пока не будет влезать в одежу, — сказал Луис. — Тогда остановится. Она рассмеялась, и все снова было нормально. Она поправила ему галстук и отошла, окинув его заботливым взглядом с ног до головы. — Прошел осмотр, сержант? — осведомился он. — Хорош, хорош. — Да, я знаю. Но похож я на специалиста? На человека, получающего двести тысяч в год? — Да нет, все тот же старый Лу Крид, — сказала она, хихикнув. — Танцующее животное. Луис взглянул на часы. — Танцующему животному пора напяливать туфли и бежать. — Ты волнуешься? — Да, немного. — Брось, — сказала она. — Шестьдесят семь тысяч в год за перевязку, рецепты от гриппа, противозачаточные пилюли для девиц... — Не забудь еще успокоительное, — сказал Луис, снова улыбнувшись. Одной из вещей, удививших его во время первого осмотра лазарета, были ненормально большие запасы успокоительного, скорее уместные в лазарете военной базы, чем в университете. Мисс Чарлтон, старшая сестра, цинично усмехнулась тогда: «Наш кампус — довольно нервное место, доктор Крид. Вы еще увидите». Сегодня он увидит. — Удачи тебе, — сказала Рэчел, опять целуя его. Но она была серьезна. — Помни, что ты администратор, а не санитар на побегушках. — Хорошо, доктор, — сказал Луис смиренно, и они опять рассмеялись. Какой-то миг ему хотелось спросить: «Что, опять Зельда? Она все еще сидит в тебе? Ты так и не можешь забыть Зельду и то, как она умерла?» Но он, конечно, не собирался этого спрашивать. Как врач, он знал множество вещей, и главным среди них, быть может, являлся тот факт, что смерть так же естественна, как рождение. Так ничего и не спросив, он только поцеловал ее еще раз и вышел. На улице потеплело, лето все еще не сдавало позиций, небо было голубым и безоблачным, температура семьдесят два градуса. Луиса удивило отсутствие палой листвы, смотреть на которую он так любил. Но он мог подождать. Он залез в «хонду-сивик», которую они получили от университета, и выехал на дорогу. Рэчел должна была позвонить ветеринару, договориться насчет Черча, и все это должно было отогнать прочь все эти страхи смерти и чепуху насчет Кладбища домашних животных (просто удивительно, как это засело в голове!). Ни к чему было думать о смерти в такое прекрасное сентябрьское утро.