Голоса по-прежнему звучат в моей голове. Слишком много воспоминаний. Они режут, как лезвия. Я пытаюсь заглушить боль нудными книжками, но слова расплываются у меня перед глазами, буквы меняются местами, и я вижу имена людей, которых покинула. Живых и мертвых. И всегда, всюду – Шейд. Пускай моего брата убил Птолемус, но именно я столкнула его с Шейдом. Потому что была эгоисткой и считала себя чем-то вроде спасителя мира. Потому что в очередной раз поверила тому, кому не следовало верить, и принялась бросать чужие жизни на кон, как азартный игрок – карты. «Но ты же освободила заключенных из тюрьмы. Ты стольким дала свободу – и спасла Джулиана». Слабая мысль – и еще более слабое утешение. Теперь я знаю, какова была цена атаки на Коррос. И каждый день думаю, что не согласилась бы заплатить ее, будь у меня выбор. Ни ради Джулиана, ни ради сотни живых новокровок. Я ни одного из них не освободила бы ценой жизни Шейда. А в итоге – никакой разницы. Мэйвен несколько месяцев просил меня вернуться. Каждая окровавленная записка содержала мольбы. Он надеялся сломить мою волю трупами, мертвыми телами. Но я думала, что не заключу такой сделки, что меня не тронет даже тысяча невинных жертв. А теперь я жалею, что давным-давно не сделала, как он просил. Прежде чем Мэйвен додумался напасть на тех, к кому я искренне неравнодушна. Он знал, что я спасу их. Знал, что Кэл, Килорн, мои родные – единственные, ради кого я уступлю. Я отдала все, чтобы сохранить им жизнь. Похоже, Мэйвен не собирается пытать меня. Даже с помощью сонара, машины, созданной для того, чтобы, используя мои собственные молнии, разорвать меня на части, нерв за нервом. Мои муки ничего ему не принесут. Мать хорошо обучила Мэйвена. Единственное утешение – знать, что молодой король лишился своего злобного руководителя. Пока меня держат здесь и стерегут день и ночь, Мэйвен – один, во главе королевства, и Элара Мерандус больше не направляет руку сына и не прикрывает его спину. Прошел месяц с тех пор, как я дышала свежим воздухом, и почти столько же – с тех пор как я видела что-нибудь, кроме этой комнаты и того немного, что открывается из окна. Окно выходит в дворцовый сад, который уже давно облетел. Руки зеленых придали причудливые формы небольшой купе деревьев. Летом, наверно, они выглядят прелестно – покрытые листвой и цветами венцы с необыкновенными спиральными зубцами-ветвями. Но голые, скрюченные дубы, вязы и буки похожи на скелеты; их сухие мертвые сучья скребут друг о друга, как когти. Двор безлюден, заброшен. Совсем как я. «Нет», – мысленно рычу я. За мной придут. Я не теряю надежды. У меня всё переворачивается в животе каждый раз, когда открывается дверь. Я ожидаю увидеть Кэла, Килорна или Фарли. Или Бабулю в чужом обличье. Даже полковника. Теперь я бы заплакала от радости, увидев его кровавый глаз. Но никто за мной не приходит. Никто не придет. Жестоко позволять надеяться, когда надежды быть не может. И Мэйвен это знает. Когда вечером тридцать первого дня садится солнце, я понимаю, в чем заключается его замысел. Он хочет, чтобы я сгнила тут. Зачахла. Чтобы меня позабыли. В мертвом саду с серого, как сталь, неба падает первый снег. Стекло холодно на ощупь, но замерзать оно отказывается. И я тоже. Снег на улице так красив в утреннем свете – обнаженные деревья покрывает белая блестящая корочка. Днем она растает. По моему подсчету, сейчас 11 декабря. Холодное, серое, мертвое время, нечто среднее между осенью и зимой. Настоящий снег ляжет только через месяц. Дома мы прыгали с крыльца в сугроб, даже после того как Бри сломал ногу, приземлившись на засыпанную снегом поленницу. На лечение брата у Гизы ушел месячный заработок, а мне пришлось украсть большую часть того, что понадобилось нашему так называемому врачу. Это случилось за год до того, как Бри призвали. Последняя зима, когда наша семья была вместе. В последний раз. За всю жизнь. И мы больше никогда не станем единым целым. Мама и папа с Гвардией. Гиза и оставшиеся в живых братья – тоже. Они в безопасности. В безопасности. В безопасности. Я повторяю эти слова каждое утро. Они утешают меня, даже если это неправда. Я медленно отодвигаю тарелку. Приевшаяся сладкая овсянка, фрукты и тост не доставляют мне никакого удовольствия. – Я поела, – по привычке говорю я, зная, что никто не ответит. Кошка уже стоит рядом и сердито смотрит на недоеденную порцию. Держа тарелку, как таракана, на вытянутой руке, она несет ее к двери. Я быстро вскидываю голову, надеясь хоть мельком увидеть прихожую. Как всегда, там пусто, и у меня обрывается сердце. Кошка с лязгом бросает тарелку на пол – если та и разбилась, Кошку это не волнует. Слуги приберутся. Дверь захлопывается, и Кошка возвращается на место. Трио сидит на стуле с другой стороны, скрестив руки на груди. Его немигающий взгляд устремлен мне в грудь. Я буквально чувствую тишину. Она напоминает наброшенное на голову одеяло, которое удерживает мою молнию под спудом, где-то далеко, там, куда я даже не могу дотянуться. И от этого мне хочется содрать с себя кожу. Ненавижу это ощущение. Ненавижу. Не-на-ви-жу. Я швыряю стакан в противоположную стену, и вода забрызгивает отвратительную серую краску. Мои стражи не ведут и бровью. Я часто бью посуду. От этого становится легче. На минутку. Наверно. Я выполняю привычные действия. Режим, который сложился за месяц заточения. Проснуться. Немедленно пожалеть об этом. Получить завтрак. Потерять аппетит. Дождаться, когда еду унесут. Немедленно пожалеть об этом. Выплеснуть воду. Немедленно пожалеть об этом. Содрать белье с постели. Разорвать простыни, иногда с воплями. Немедленно пожалеть об этом. Взяться за книжку. Посмотреть в окно. Посмотреть в окно. Обед. Повторить. Вот такая я деловая девчонка. Или, точней сказать, женщина? Восемнадцать лет – водораздел между ребенком и взрослым. А мне исполнилось восемнадцать несколько недель назад. Семнадцатого ноября. Никто, впрочем, этого не знал и не заметил. Вряд ли Арвенов заботит, что их подопечная стала на год старше. Это интересует только одного человека во дворце. И он, к моему облегчению, не нанес мне визит. Хоть какая-то радость. Меня держат в плену, в окружении самых неприятных людей на свете, но, по крайней мере, не нужно терпеть присутствие Мэйвена. До сегодняшнего дня. Абсолютная тишина раскалывается – не от взрыва, а от щелчка. Знакомый звук отпираемого дверного замка. Вне графика, без предупреждения. Я резко поворачиваюсь на звук, и Арвены тоже – от удивления они теряют концентрацию. Внезапно заколотившееся сердце гонит по моим венам адреналин. На долю секунды вспыхивает надежда. Я представляю, кто может быть за дверью. Мои братья. Фарли. Килорн. КЭЛ. Я хочу, чтобы там оказался Кэл. Я хочу, чтобы его огонь поглотил дворец и всех этих людей. Но на пороге стоит человек, которого я не знаю. Только его одежда знакома – черная форма с серебряной отделкой. Офицер службы безопасности, безымянный и не имеющий особого значения. Он заходит в мою темницу, оставив дверь открытой. За ней толпятся другие, такие же, как он. В передней становится темно от их количества. Арвены вскакивают, удивленные не меньше, чем я. – Что вы делаете? – сердито спрашивает Трио. Я впервые слышу его голос. Кошка делает, как ее учили – встает между мной и сотрудником безопасности. Меня оглушает прилив тишины, полный ее страха и замешательства. Он обрушивается на меня, как волна, поглощая небольшие остатки сил. Я сижу на стуле, как прикованная, стараясь не рухнуть на пол в присутствии посторонних. Сотрудник безопасности ничего не говорит. Он смотрит в пол. Ждет. Следом входит она, в платье из игл. Ее серебряные волосы зачесаны и украшены камнями под цвет короны, которую ей не терпится надеть. Я вздрагиваю при виде Эванжелины – безупречной, холодной, опасной, настоящей королевы с виду, хоть и не по званию. Потому что она еще не королева. За это поручусь. – Эванжелина, – негромко произношу я, стараясь, чтобы голос не дрожал – одновременно от страха и от того, что я отвыкла говорить. Ее черные глаза касаются меня с деликатностью свистящего кнута. Она обводит взглядом мое тело, отмечая каждый изъян, каждое несовершенство. Я знаю, что недостатков много. Наконец взгляд Эванжелины падает на ошейник. Она разглядывает заостренные металлические концы, и ее губы кривятся от отвращения и неутолимой жажды. Как легко ей было бы нажать, вогнать концы ошейника мне в горло, чтобы я истекла кровью до капли. – Леди Самос, вам не разрешается сюда ходить, – говорит Кошка, по-прежнему стоя между нами. Я удивлена ее смелостью. Взгляд Эванжелины перебегает на стражницу, а насмешливая улыбка становится еще шире. – Ты думаешь, я нарушу приказ короля, моего жениха? – она издает ледяной смешок. – Я здесь по его повелению. Он приказывает доставить заключенную на суд. Немедленно. Каждое слово причиняет боль. Месяц заточения внезапно кажется слишком коротким. Отчасти мне хочется ухватиться за стол – пусть Эванжелина силой вытаскивает меня из моей клетки. Но даже заточение не лишило девочку-молнию гордости. Пока не лишило. «И никогда не лишит», – напоминаю я себе. Я стою на подгибающихся ногах. Суставы болят, руки трясутся. Месяц назад я зубами и ногтями атаковала брата Эванжелины. Я пытаюсь призвать как можно больше огня, хотя бы для того, чтобы держаться прямо. Но Кошка не движется. Она кивает Трио и встречается взглядом с кузеном. – Мы не получали распоряжений. В правилах этого нет. Эванжелина опять смеется, показав белые сверкающие зубы. Ее улыбка прекрасна и жестока, как клинок. – Вы отказываетесь повиноваться мне, страж Арвен? Она касается леса игл, составляющих ее платье. Они липнут к ладони Эванжелины, как к магниту. Через секунду у нее полная пригоршня шипов. Она держит в руке послушные фрагменты металла и терпеливо ждет, приподняв бровь. Арвены не станут применять свою оглушительную способность к дочери Самоса, уж тем более к будущей королеве. Охранники молча обмениваются взглядами, явственно обдумывая вопрос Эванжелины со всех сторон. Трио хмурится и сердито смотрит на нее. Наконец Кошка шумно вздыхает. Она отступает. Сдается. – Я этого не забуду, – негромко произносит Эванжелина. Я чувствую себя беззащитной перед ней, в одиночестве, под взглядом ее пронизывающих глаз, пусть даже за нами наблюдают другие охранники и сотрудники безопасности. Эванжелина знает, кто я такая и на что способна. Я чуть не убила леди Самос в Чаше костей, но она бежала, испугавшись меня и моих молний. Однако сейчас ей уж точно не страшно. Я намеренно делаю шаг вперед. К Эванжелине. К блаженной пустоте, которая окружает ее, не приглушая способностей магнетрона. Еще шаг. На свободу, туда, где есть электричество. Я почувствую его немедленно? Оно вернется одним порывом? Да. Должно. Но на ее недовольном лице вдруг появляется улыбка. Двигаясь синхронно со мной, она отступает. Я подавляю рык. – Не так быстро, Бэрроу. Впервые Эванжелина назвала меня моим настоящим именем. Она щелкает пальцами и указывает на Кошку. – Ведите ее. Они тащат меня на цепи, как в первый день после прибытия. Поводок крепко сжимает в кулаке Кошка. Они с Трио продолжают давить тишиной, и в моем черепе словно стучит барабан. Длинный путь по Дворцу Белого огня кажется марафонским забегом, хотя мы идем неторопливо. Как и в прошлый раз, мне не завязали глаза. Они даже не стараются сбить меня с толку. Я узнаю места, по мере того как мы приближаемся к пункту назначения, сворачивая в коридоры и галереи, которые я свободно исследовала когда-то. В те времена я не чувствовала необходимости запоминать их. А теперь изо всех сил стараюсь запечатлеть в голове план дворца. Мне уж точно он понадобится, если я намерена выбраться отсюда живой. Моя спальня выходит на восток и расположена на пятом этаже; это можно понять, сосчитав окна. Я помню, что Дворец Белого огня имеет форму соединяющихся друг с другом четырехугольников; каждое крыло окружает внутренний двор, вроде того, куда выходит окно моей комнаты. Вид из высоких сводчатых окон меняется с каждым поворотом. Дворцовый сад, площадь Цезаря, длинные отрезки плаца, где Кэл тренировал солдат, стены, а за ними – заново отстроенный мост. Хорошо, что нам не приходится миновать покои, где я обнаружила записную книжку Джулиана, где наблюдала за яростью Кэла и тихими интригами Мэйвена. Удивительно, сколько воспоминаний содержат остальные части дворца, хоть я и прожила тут совсем недолго.