Фельдмаршал подъехал к штерншанцу, поблагодарил солдат: — Молодцы, лихо вышибли шведов! Через минуту плащи Шереметева и его свиты черными крыльями взмыли над протоптанной уже дорогой к переправе. Спешили вернуться в ставку. О событиях этой ночи в поденном «юрнале» было записано: «В I-й день октября о 4-х часах по утру, тысяча человек… в суда посажены, и на другую сторону Невы посланы, где неприятельский шанц и окоп стояли, дабы оныя взять, и проход на другой стороне занять, и в том щастливое споспешество получено». После полудня загремели барабаны на левом берегу. Дробь подхватили на правом. Солдаты повылезали из окопов. На стене крепости появились шведы и среди них — высокий старик в железном шлеме под длинным, развевающимся пером. Наверно, это был сам Шлиппенбах, комендант нотебургский. Рядом с ним стояли офицеры, их можно было различить по золотым шнурам на мундирах. Офицеры показывали Шлиппенбаху на группу всадников на левом берегу Невы. Один всадник спешился, отстегнул шпагу и сел в лодку. С трудом выгребая против течения, поплыл прямо к крепости. Шведы ушли со стены. С берега видели, как на острове встретили лодку. Посланного повели за башню, в ворота. Шереметев подъехал к батарее на мысу. Сняв жесткую, обшитую позументом треуголку, приветствовал командира той батареи Петра Михайлова. Они совещались, посматривали в сторону Нотебурга. Посланный от Шереметева увез в крепость письмо к Шлиппенбаху. Так как Нотебург обложен русскими войсками со всех сторон, говорилось в письме, так как защита острова приведет только к напрасному кровопролитию, шведам предлагалась немедленная и почетная сдача. Ответа не было. Посланный не возвращался. Бомбардирский капитан Петр Михайлов сказал Шереметеву: — Поверь, Борис Петрович, задержать не осмелятся. Но когда фельдмаршал отъехал, велел пушкарям зарядить мортиры. Солдаты на правом берегу первыми заметили парламентера. Ширяй, с удобством растянувшийся на макушке холма, сообщал тем, кто был в шанце и из-за вала не мог все видеть в таких подробностях: — Ведут… В лодку посадили… Оттолкнули лодку… Шереметев поспешил встретить парламентера. Долго слушал его, наклонив голову. Потом вместе с ним отправился на батарею к Петру. Комендант Шлиппенбах на требование о сдаче отвечал уклончиво. Сам он своею властью столь важный государственный вопрос решать не может. Он просил четыре дня, чтобы дождаться совета и разрешения от старшего по чину, коменданта Нарвской крепости. Петр криво усмехнулся маленьким жестким ртом. — Старая лиса, этот Шлиппенбах. Знаем, зачем ему надобна отсрочка. Толковать с ним больше не о чем. Дозвольте, господин фельтмаршалк, начинать… Мортиры капитана Петра Михайлова первыми начали прямой обстрел Нотебурга. Подали громовые голоса и соседние и заречные батареи. О том в боевом журнале — новая запись: «Понеже о сем комендантовом вымысле о продолжении времени у нас дозналися, того ради соответствовано ему на сей комплемент пушечною стрельбою и бомбами со всех наших батарей разом, еже о 4 часах после полудня начато…». С этой минуты рев пушек на Неве не умолкал. 8. СНОВА В ПОЛКУ Почти каждый вечер Родион Крутов приходил в полковой обоз к Ждану. Если Родиона не пускали, он садился в стороне на пенек и издали смотрел на земляка скучными глазами; кто-нибудь непременно сжалится и скажет немому: — Ладно уж, иди к своему дружку. После контузии Чернов поправлялся хорошо. Как-то с вечера он предупредил Родиона: — Завтра к своим потопаю. Я уж вовсе крепко стою. На следующий день немой с утра торчал в обозе. Ждан заметно исхудал, вытянулся. В пути, хоть и недалеком, Родион бережно поддерживал земляка. Ждан часто отдыхал. Заметив тревожный взгляд товарища, сказал: — Ничего, расхожусь. Понимаешь, непривычное для нас дело — на боку валяться… Если и раньше Родион и Ждан были дружны, то теперь стали совсем неразлучны. Беспокойство за Васену сблизило их еще больше. Прежде они часто виделись с нею. По крайней мере, знали, что она рядом. С тех пор как ее увезли в Ладогу, надежды на встречу не было никакой. Сержант Бухвостов неотлучно находился на петровской мортирной батарее. Едва лишь началась осадная битва, Петр с ближними людьми перебрался из ставки в «Красных Соснах» на передовой редут. Ждан и Родион о Васене с сержантом не разговаривали; ни о чем его не расспрашивали. Сергей Леонтьевич не мог выдержать их укоряющих взглядов. «Думаете, обманул я вас, — говорил он мысленно, — знали бы, как мне-то тяжело». Бухвостов часто вспоминал тот день, когда простился с Васенкою в Ладоге. Поместил он ее у пожилой женщины, швеи при зелейном амбаре. Она с утра до вечера шила мешки для пороха. В амбаре всеми делами заправляли служилые инвалиды. Называли их «безногой командой». Правда, безногих среди них не было. Только урядник сильно хромал, — след плохо зажившей раны. Сергей Леонтьевич строго приказал ему, чтобы никакой обиды мальчонке Василю не было. Кормить досыта. Работой не томить. Разве что пусть мешки от швеи подносит да за амбаром присматривает. — За мальчишку ты передо мной в ответе, — сказал Бухвостов уряднику. Васена была молчаливой, ко всему безразличной. Но когда застучали лошадиные копыта, стремглав выбежала за ворота. Сергей Леонтьевич оглянулся на нее, тоненькую, в солдатском широком мундире. Васена не уходила, пока повозка не скрылась за холмом. С этого часа подросток Василь Крутов числился на работах при Ладожском зелейном амбаре. Но спокойствия сержант не нашел. Все время видел он перед собой Васенку, как стояла она, маленькая, одинокая, и смотрела вслед… Утешительно одно — теперь не грозят ей ни ядра, ни пули. На Неве же воздух, казалось, раскаляется ог летящего свинца и железа. Стреляли с берега и из крепости. Часто, настойчиво. Как будто запертые в крепости хотели сказать осаждающим: «Мы на острове и уходить не собираемся». А осаждающие отвечали: «И мы тут, на берегу. Посмотрим, кто кого». Так и шла эта железная перебранка. На батарее капитана Петра Михайлова — порядок, как на смотру. Бомбардиры щеголяли этим порядком. Мортиры выравнены в ряд по линейке. Выстрелит пушка, все вокруг застелется черным дымом. Полыхнет огонь. Зло просвистит в воздухе. Пéкло, настоящее пéкло. Но ветром разнесет гарь. Мортира — на месте, хоть сейчас снова стреляй. И пушкари тут же, подзакоптились малость, но вид отменно бодрый. Подносят новое ядро, на жердинах, в вервяной «люльке». Жердины прогибаются. Бомбардиры нарочно идут не в ногу, чтобы «люлька» не раскачивалась, не прибавляла тяжести. Нередко случается, шведский снаряд-каркас вскинет землю, забросает пушки грязью. Но через несколько минут площадка опять выровнена, медные жерла блестят. На батарее крепко боялись командира. Боялись его не как государя. Не напрасно ведь говорится: «До царя что до бога — далеко». Боялись именно как капитана. Он тут, близехонько. Может дубиной по загривку пройтись, а то протянет лапу и за ухо выдерет, как нашкодившего кутенка. Петр Михайлов любил порядок. Сержант Бухвостов находился при фланговом орудии. От других солдат Сергей Леонтьевич отличался только сединой на висках. Он старательно следил, чтобы вовремя засыпáли порох в дуло. Сам крепко укладывал его деревянным тяжелым прибойником. Ставил тугой тряпичный пыж. Помогал бомбардирам поднять ядро. С некоторою торжественностью принимал горящий пальник, подносил его к фитилю. Ладонью затенив глаза, следил, как ядро падает на крепостную стену. Могучая стена. Пылится, не крошится. Но пушкари — народ упрямый. — Давай ядро! — кричит сержант солдатам. Привыкли бомбардиры к огню, привыкли к проносящейся над головой опасности. Бухвостов командовал громко, все делал отчетисто. Он старался хоть в бою отдалиться от мыслей, не дававших покоя. В этот день случилось событие, истинное значение которого было скрыто почти от всех. На батарее появился человек странного вида. Его широченные плечи распирали поповский подрясник. Наперсный крест с оловянной цепью болтался на груди. — Э-эй! — совсем не по-священнически крикнул вновь прибывший. — Не видал ли кто моего сынка Тимошку? Все, кому хоть раз доводилось встречать Тимофея Окулова, сразу узнали его отца. С сыном они были, что называется, на одно лицо. У олонецкого священника Ивана Окулова была такая же докрасна обветренная кожа, облупившийся нос и зычная речь. Только седые, даже пожелтевшие, волосы отличали его от сына. Появился он на батарее неожиданно. Сначала никто не заметил пришедшего с ним солдатика. Тот жался к стороне, утирал коротковатый нос обшлагом рукава, в котором утопали пальцы. Священник взял солдатика за плечо, поставил перед собой и объявил громогласно — иначе говорить не умел: — От самой Ладоги везу молодца. Со слезами умолил, говорит — необходимейшее у него дело к сержанту Бухвостову. Я лошаденку хлестнул, а он за мной версты две вприскочку бежал, пока не упал на дороге. — Окулов закашлялся, точно в бочке загрохотало. — Кто тут Бухвостов?