- Вам не обязательно соглашаться, - сказал Уэстфелд так тихо, что только она могла слышать. - Я пойму. И это было самым смаком их шуток. Если она откажется, он поймет, что способен причинить ей боль. Он будет знать, что она боится его. Он победит. И это было последнее, чего она хотела. Поэтому Элейн улыбнулась человеку, который разрушил ее жизнь. - Ну конечно, лорд Уэстфелд, - сказала она. - Я бы хотела этого больше всего на свете. Глава 2 Увы. Леди Элейн не нравилось танцевать с ним, с грустью подумал Эван. Она ненавидела это. Ее руки в его были теплыми, даже сквозь перчатки. Она прекрасно танцевала. Она все время улыбалась. Она также ни разу не взглянула ему в лицо. Вместо этого она сосредоточила свое внимание на второй пуговице его сюртука, хотя для этого ей пришлось смотреть вниз. То, что Эван хотел ей сказать, было слишком важно, чтобы произносить это бесцеремонно. Но когда у него на уме был такой важный разговор, его умение вести светскую беседу, казалось, ускользнуло. Наконец, он выдавил: - Ваше платье прелестно. Так оно и было, предположил он, хотя вряд ли он был специалистом в таких вещах. Розовый шелк, широкие рукава, юбка такая широкая, что он мог бы споткнуться об нее. Это все еще могло произойти, если он не будет следить за своим шагом. Ее взгляд метнулся вверх, а затем обратно к его пуговице, ее прикосновение к его лицу было таким же кратковременным, как у бражника, порхающего мимо окна. - Я потерял всякое представление о моде, - сказал он ей. Ее пристальный взгляд на его сюртуке стал более заметным, и слишком поздно он понял, что сказал — он похвалил ее платье, а затем намекнул, что у него нет вкуса. Это прозвучало как наихудший вид двусмысленного комплимента. Леди Элейн подняла на него глаза. Он почувствовал, как нечто вроде шока прошло через него, когда она это сделала. Ее глаза были серыми и сияющими. Она улыбалась ему, но в выражении ее лица было что-то острое. - Действительно, - сказала она серьезным тоном. - Я не могу вспомнить, когда в последний раз видела джентльмена в коричневых перчатках. Небольшое оскорбление в ответ. Хорошо для нее; он это заслужил. - Все мои перчатки коричневые, - признался он. - Это привычка, оставшаяся у меня со времен альпинизма. Если ваша одежда слишком темная, она поглощает слишком много солнца, и вы перегреваетесь. Если она слишком светлая, то видна грязь. Я давным-давно отказался от моды в пользу функциональности. Она недоверчиво подняла бровь. - Это правда, - сказал он. - Вы поверите, что у меня до сих пор карманы жилета подбиты макинтошем? - Я едва знаю, что и думать, - сказала она. - Я не могу представить вас кем-либо, кроме как откровенным лидером моды. Вы всегда были настоящим денди. Она говорила легко, но он почти слышал обвинение, скрывающееся за ее словами. Он был бесполезным бездельником. Его рука крепче сжала ее талию. - Люди меняются. - Он изменился. - Я бы хотел, чтобы мне не пришлось этого делать. Ее руки напряглись, а лицо застыло, как у оленя, замеченного в лесу. Но она не сбежала. Вместо этого ее улыбка стала шире. - Как невежливо, - ответила она. - Вы пригласили меня на танец. И вы ведь джентльмен. - Вы неправильно поняли, - сказал он. - Я говорю не про наш танец. Я бы хотел, чтобы я не делал необходимым говорить то, что я должен. Мне очень жаль. Она никогда не вздрагивала ни от одного из его оскорблений. Но, услышав его извинения, она подскочила. - Простите меня, - повторил он. - Вы не можете себе представить, как мне жаль. - За что? Ее лицо было таким простодушным, что на мгновение он поверил, что она может простить его. Но затем ее глаза слегка расширились. - О, не волнуйтесь об этом, - сказала она. - В вальсе довольно легко оступиться. Вы должны тщательно отсчитывать такт — раз, два, три, раз, два, три... Она снова обращалась к его пуговице. Он не оступился. Каким-то образом за эти годы она развила в себе талант произносить самые великолепные оскорбления таким хриплым тоном. Она прятала свои коготки за этим невинным поведением. Но он был более чем уверен, она оскорбляла его. И ему это нравилось. Ему нравилось, что огонь и изюминка, которые он видел в ней в том первом сезоне, не совсем угасли. Он посмотрел вниз, и его взгляд остановился на кремовой коже ее шеи. Всего на секунду он задумался о том, чтобы наклониться и прижаться губами прямо туда, к ее плечу. Он размышлял о том, какой она была бы на вкус. Вероятно, она считала минуты до окончания вальса. Он покачал головой. - Вы знаете, о чем я говорю. Мое поведение все эти годы назад было непростительным. Я не могу просить у вас прощения, потому что не вижу, чем я мог бы его заслужить. Но я должен был дать вам знать, что сожалею об этом. Она пристально посмотрела на него. - Знаете, Уэстфелд, - сказала она тем же беззаботным тоном, который она всегда использовала, - я понятия не имею, за что вы можете извиняться. - Она отвела взгляд. - Если честно, я вас почти не помню. Ой. Легкий румянец коснулся ее щек. - Если вы, возможно, имеете в виду последний раз, когда мы танцевали— О, черт. Он не хотел думать об этом. - Уверяю вас, я даже не думала о вашем опьянении. Мой отец, лорд Стокхерст, говорит, что только очень слабый человек пьет сверх меры, и я не настолько жестока, чтобы обвинять вас в вашей неспособности. Он не был пьян, черт возьми. Он был груб и неотесан. И яд в ее словах - вкупе с этой милой, безмятежной улыбкой - ответил на его вопрос. Нет, она его не простит. Он мог бы догадаться об этом с самого начала. Каким бы чувственным ни был вальс, она не расслабилась рядом с ним. Мышцы ее спины были напряжены и одеревенели под его рукой. Она была насторожена, как будто ожидала, что в любой момент он может наброситься на нее. У нее были все основания думать о нем плохо. И все же, несмотря на все это, какой-то блуждающий уголок его сознания обратил жадное внимание на бледно-розовую ленту, продетую в вырез ее платья. Он не мог не задаться вопросом, что произойдет, если он потянет за нее. Останется ли платье на месте, или… Боже. Десять минут в ее обществе, и он снова фантазировал о ее груди. Он был зверем: тут не было двух вариантов. Он извинился перед ней. И раз она не приняла его извинения... Он вполне мог быть чудовищем, но он был не из тех мужчин, которые заставили бы даму чувствовать себя неловко только для того, чтобы получить удовлетворение от ложного прощения. Если она хотела притвориться, что ей никогда не было больно, то не его дело было ей перечить. Она двигалась легко, и ее рука в перчатке в его руке заставила его почувствовать целый ряд неприятных ощущений, от беспокойного возбуждения похоти до болезненной, тоскливой грусти. Черт, но раскаяние может быть глубоким. Однако с этим ничего нельзя было поделать, и поэтому он сложил его и оставил внутри себя. Если бы он прожил свою жизнь только с этим одним большим сожалением, он бы считал себя счастливчиком. Вальс подошел к концу. И если его рука держала ее руку слишком крепко, когда он провожал ее обратно к матери, что ж, были и худшие способы извиниться. - Леди Элейн, - начал он говорить, а потом не смог найти способ закончить предложение. Он слегка поклонился ей и медленно отпустил ее руку. - Лорд Уэстфелд. Она повернулась, чтобы уйти, а затем остановилась, ее взгляд метнулся к фигурам перед ними. Диана села в кресло рядом с леди Стокхерст. Эти двое, казалось, были увлечены серьезным разговором. Пока Эван наблюдал, Диана наклонилась вперед и положила руку на плечо леди Стокхерст. Рядом с ним у Элейн перехватило дыхание. Леди Стокхерст подняла глаза. Ее глаза заблестели, когда она увидела свою дочь, и она сделала приглашающее движение. Элейн кралась вперед, каждый шаг был медленнее предыдущего. Поверх ее плеча Диана поймала взгляд Эвана и одарила его медленной, опасной улыбкой. Нет. Только не это. - Элейн, - сказала леди Стокхерст, - я только что разговаривала с леди Косгроув. Нет, нет. Леди Стокхерст провела рукой по волосам, и гладкая светлая прядь выбилась на свободу. - И угадай, что она сказала? Она сказала мне, что все здесь заинтересованы моей работой — так сильно заинтересованы! Она предложила, чтобы я прочитала лекцию в последний вечер домашней вечеринки. Она представит эту идею миссис Арлстон. Что ты об этом думаешь? Не нужно было быть особенно умным человеком, чтобы понять, что думает леди Элейн. Она уставилась прямо на свою мать. Пальцы ее рук в перчатках сжаты в кулак. Потому что если и было большее посмешище во всем свете, чем Элейн, то это была ее мать — ее мать, которая половину времени казалась мечтательной и бестелесной, никогда полностью не осознавала, что ее окружает, совершенно неспособная поддерживать нормальный разговор. Десять лет назад она была склонна ни с того ни с сего пускаться в самые непонятные дискуссии о ретроградах и периодичности орбит. Оказалось, что это тоже не изменилось. - Я думала рассказать о моей комете, - сказала леди Стокхерст. - Они сказали мне, что я могу стать почетным членом Королевского астрономического общества, если когда-нибудь мои выводы будут подтверждены. Хотя они еще не пришли к единому решению. Подшучивать над леди Стокхерст доставило бы Эвану примерно столько же удовольствия, сколько ткнуть щенка острой палкой. Но что оставалось делать ее дочери? Она не могла сказать: “Нет, не читай лекцию - им всем просто нужен повод посмеяться над тобой”.