Двумя неделями позже я сидел в офисе во дворике часовни колледжа Св. Джона и смотрел мимо Алекс на картину, висевшую позади нее на стене. В тот момент меня беспокоил вопрос: темнеют ли с годами старые картины или их просто так написали? Двор перед офисом тети выглядел так, будто булыжники были заложены здесь еще в Средние века, что, вероятно, так и было. Твердые подошвы тысяч студентов на протяжении нескольких веков отполировали края камней, сделав их круглыми. Я около получаса стоял там внизу, прислонившись к стене и наблюдая за студентами. Они выглядели так же, как ученики из моего интерната. Ничего в них не было такого, что объединяло бы их или как-то по-особенному выделяло бы среди остальных людей. Были среди них молодые люди с темной и белой кожей, азиаты, студенты в мягких брюках из хлопка, в коротких юбках, в костюмах, с рюкзаками, с папками, с джутовыми сумками, с книгами в руке. Сначала я думал, что не существует признаков, которые объединяли бы студентов университета в Кембридже, но потом я все-таки заметил, что все – прежде всего мужчины – ходили, чуть выше приподняв свою голову, не так, как я привык. Казалось, что они немного лучше остальных знают, кто они. По крайней мере, для меня это выглядело так. Офис Алекс было отделан темным деревом, белые полки походили на полки из ИКЕА и были наполнены книгами, которые она так выстроила рядом друг с другом, что они стояли точно у переднего края полки. Каждая полочка, каждый уголок был максимально чист, в этой комнате вообще не было грязи, даже пыли. Мы протянули друг другу руки, словно чужие люди, а впрочем, мы в какой-то степени таковыми и являлись. Я уже привык молчать. Алекс посмотрела на меня и ничего не сказала, словно искала что-то в моих глазах. – Здесь… действительно хорошо, – произнес я. – Многие говорят, что это самый красивый колледж. – Да, такие… красивые камни. Мне казалось, что все колледжи выглядели одинаково, были старыми и располагались за толстыми стенами. Алекс все время смотрела на меня, ни на мгновение не отводя от меня своего взгляда. – А ты знаешь, кто основал колледж? – Леди Маргарет Бофорт, – ответил я и обрадовался тому, что знал это. До этого я прогулялся по дворикам колледжа и прочитал эту информацию на одной из скрижалей. – А знаешь ли ты, каким образом это произошло? – спросила Алекс. Я покачал головой и посмотрел в окно. Во дворе стояли девушки-азиатки и фотографировали себя на свои планшеты iPad на фоне яблони. – Леди Маргарет умерла в 1509 году, подавившись голубиной косточкой. Ее друг, епископ Св. Джон Фишер, незадолго до этого попросил ее основать в Кембридже колледж. Фишер был, наверное, или смелым мужчиной, или просто-напросто обманщиком. В любом случае, после смерти леди Маргарет он завладел ее завещанием и дописал черными чернилами, что часть наследства должна быть инвестирована в строительства нового колледжа Св. Джона. Алекс замолчала на несколько секунд. – А почему я тебе это рассказываю? – произнесла она. Я пожал плечами. – Потому что иногда обман – это средство, с помощью которого можно совершать добро. Я пошевелил пальцами в ботинках – часто делал так, когда нервничал. Возможно, я что-то неправильно понял. Слово «обман» мне совсем не понравилось. – Ханс, я хочу, чтобы ты учился здесь. У тебя будет стипендия, я это устрою. За это ты станешь членом одного клуба. Ты, наверное, ни разу о нем еще не слышал. Ты вступишь в клуб Питта. Она посмотрела на меня в ожидании моей реакции. – Извини, – сказал я без причины, но Алекс на это не отреагировала. Девушки-азиатки во дворике фотографировали себя в полете, прыгая вверх. Кнопка съемки на планшете, казалось, срабатывала с опозданием. Девушки прыгали снова и снова. Алекс продолжила говорить спокойным голосом; – Ты должен будешь выяснить, что там делают боксеры университета. Ты ведь еще боксируешь… или нет? – Извини, но я не понял ни слова, – сказал я. – Я знаю, для тебя это звучит странно. Это клуб для молодых людей здесь в университете, которые считают, что они лучше других. – Клуб? – Что-то типа студенческого объединения. Ему уже несколько веков. – И там сплошь боксеры? – Нет, не только. Мне кажется, что в этом клубе они образуют нечто вроде союза. Но это только предположение. И если оно подтвердится, это будет что-то. Здесь боксировало очень много важных людей. – И что тебя смущает? – Не могу тебе сказать, – произнесла тетя. – А почему? – Ты будешь задавать ненужные вопросы в клубе. – То есть я должен переехать в Англию, а ты не хочешь говорить почему? – Можно сказать и так, – усмехнулась она. Я попытался успокоиться, уставившись на картину, висевшую на стене. Не помогло. – Это сумасшествие, – сказал я. – Поосторожней с этим словом. – Почему я должен сюда переезжать? – спросил я. – Потому что это лучший университет в мире. – Но это звучит абсолютно как безумие. – У тебя здесь будет другая фамилия, чтобы никто не догадался, что мы родственники. Мы всегда так делаем, когда к нам приезжают дети политиков и миллиардеров. Я улыбнулся, не понимая, почему, но не мог остановиться. – А о чем вообще речь? – Речь идет о преступлении, Ханс. Мне нужна твоя помощь, потому что я хочу расследовать одно преступление. Я долго сидел, не произнося ни слова. – Преступление, – сказал я тихо. – В клубе Питта, – произнесла тетя. – А как же полиция? – Она не сможет нам помочь. – Алекс, извини, пожалуйста, это что, какая-то шутка, которую я никак не могу понять? Тетя выглядела серьезно. – Я редко шучу. Я выглянул из окна и увидел, что одна из девушек-азиаток быстро подняла свой пуловер, и в таком виде ее сфотографировали на фоне яблони. У нее были острые груди. Я потерял мысль. – Можно мне подумать об этом? – Конечно. В этот момент мир вокруг меня перевернулся. Алекс протянула мне руку. На этот раз я даже обрадовался, что мы не обнялись. Я быстрым шагом пересек комнату. Во дворике поинтересовался у привратника, почему люди фотографируются у этой яблони. Мужчина в котелке сказал мне, что это как будто бы то самое дерево, яблоко с которого упало на голову сидевшему под ним Исааку Ньютону. Но на самом деле настоящее дерево росло в парке и было срублено, когда во время войны людям необходимо было топливо. Некоторое время я ходил по городу и осматривался, прежде чем направился к вокзалу. Я гулял по дворам колледжей, рассматривая фасады, библиотеки и древние стены. Когда я приезжал сюда в первый раз, Алекс объяснила мне, из чего состояло это место и что университет был образован из независимых колледжей, в которых проживали студенты. Звучало все это слишком сложно для понимания. Каждый камешек, казалось, считает себя важней всего того, о чем я когда-либо думал и что когда-либо в своей жизни видел. Некоторые колледжи выглядели как маленькие замки, а привратники перед ними были похожи на сторожей. У Королевского колледжа имелась часовня, по размерам похожая на собор. На лугу за ней паслась белая корова. Во дворе колледжа Гонвилл-энд-Киз росли нарциссы, и я прислушался к гиду, которая рассказывала, что все лестницы там были дополнены пандусами, чтобы Стивен Хокинг мог свободно передвигаться. Перед воротами Тринити-колледжа на страже стоял привратник в накидке с фиолетовой подкладкой. Когда я попытался пройти через ворота во внутренний дворик, он преградил мне дорогу и сказал что-то непонятное. На газоне стояли таблички, напоминающие о том, что входить сюда было запрещено. Смеркалось, легкий туман расстилался над городом, пахло как аппетитное воскресное жаркое, по улицам спешили студенты. До поступления они выглядели по-разному, но теперь почти все носили черные мантии поверх костюмов, шерстяные пуловеры и блузки. Из-за этого они выглядели намного старше своих лет и намного важнее. Они были отчасти похожи на волшебников, входящих в одно сообщество. Эти молодые люди, казалось, устремлялись в одно и то же место. Я последовал за ними и попал в часовню колледжа Св. Джона, большую и могущественную, с разноцветными окнами и куполообразной крышей. Хор начал петь странный хорал высокими голосами. Я заметил, как студенты шептали что-то друг другу на ухо и были счастливы. Никто не чувствовал себя одиноким. Приземлившись в Мюнхене, я просмотрел свои электронные письма и нашел там сообщение от Алекс. В нем было всего одно предложение, причем без приветствия и обращения: Художник должен знать, каким образом он может убедить остальных в правдивости своей лжи. – Пабло Пикассо. Я ничего на это не ответил.