– Дейли здесь! – выпаливает он. – Твою мать! – Уайетт выпрыгивает из кровати, хватает брошенную на стул одежду, вставляет ноги в ботинки. Проводит пятерней по всклокоченным волосам, пытаясь придать им видимость порядка. После чего вихрем мчится по коридору, бормоча на ходу: – Твою мать! Твою мать! Твою мать! Твою мать! Альберто смотрит на меня вытаращенными глазами: – Тебе, пожалуй, лучше одеться. Интересно, сообщил ли Уайетт, что я попросила разрешения участвовать в раскопках, и не грозят ли ему неприятности за то, что он нанял меня без ведома спонсора? – По-твоему, Дейли может не одобрить моего присутствия здесь? – Угу, – хмыкает Альберто. – Можно и так сказать. Я показываю Альберто на дверь, выразительно округляя глаза, чтобы он закрыл ее с той стороны, после чего накидываю на себя вчерашнюю одежду. Заплетая на ходу косу, я вбегаю в кухонную зону проверить, как там Уайетт. За кухонным столом – женщина с копной волос цвета воронова крыла, в светлой льняной рубашке и рваных джинсах, которые, судя по искусно проделанным прорехам, стоят сотни долларов. Она сидит напротив Уайетта, они оба пьют чай. – Он что, уже уехал? – запыхавшись, спрашиваю я. Женщина поворачивается ко мне. У нее алая помада на губах, глаза цвета янтаря, идеальная осанка, и вообще она, возможно, самое красивое создание, которое я когда-либо видела. Уайетт же, красный как рак, дергает за воротничок рубашки, который и так расстегнут. – Аня, это Дон, – представляет он меня. – Она работает под моим началом. Услышав презрительное фырканье, я вижу у себя за спиной Альберто. Уайетт порывисто вскакивает из-за стола: – Дон, это Аня Дейли. Она оплачивает расходы нашей экспедиции. Приехала посмотреть на саркофаг. Аня встает и берет Уайетта под руку. – В том числе, – с улыбкой говорит она. Я смотрю на женскую руку, покоящуюся на изгибе локтя Уайетта. У Ани на пальце винтажное кольцо с одним крупным бриллиантом. Кольцо, надетое ее женихом, который вместе с ней проходит мимо меня в сторону двери. Вода/Бостон Эбигейл Борегар Трембли заинтересовалась бизнесом, связанным со смертью, после окончания второго курса колледжа, когда, отправившись летом в Индонезию, осталась без денег. И тогда она устроилась на почасовую работу плакальщицей на похоронах. В дни похорон она, в своем единственном черном платье, шла по улице за похоронной процессией в толпе плакальщиц, завывая и причитая. – Это вовсе не казалось мне унизительным, – много лет спустя рассказывала Эбигейл, с которой мы трудились в одном хосписе в качестве социальных работников. – Согласно некоторым религиозным верованиям, чем громче плач на похоронах, тем легче умершему достичь загробной жизни. Просто у некоторых людей слишком мало скорбящих. А некоторые пережили своих друзей и родственников. Так неужели они не заслужили достойных проводов? Эбигейл работала в хосписе, когда умерла моя мама. Я стала социальным работником именно благодаря Эбигейл. Она лучше других могла дать профессиональный совет или подсказать, как правильно оформить документы после смерти пациента. Когда сегодня она входит в «Перкатори», кофейню, где мы стараемся встречаться по крайней мере раз в месяц, чтобы не терять связь, я уже допиваю вторую чашку кофе и доедаю кусок бананового хлеба. – Знаю-знаю, я опоздала. – Эбигейл опускается в кресло напротив меня, швырнув необъятную сумку на пол. – Издержки профессии. – Ты уже сделала заказ? – спрашиваю я. – Детка, я заказала соевый латте без кофеина еще по дороге. – И словно она канализировала свою мысль, бариста ставит перед ней кофе. – Ладно, и это сойдет. Но что мне сейчас действительно нужно, так это чистая водка. – Последнее время я и сама время от времени пропускаю стаканчик. – Слышала, ты была с Талией, когда та умерла. Чудесная женщина. – Да, была, – соглашаюсь я, и на секунду мы замолкаем, предаваясь воспоминаниям. – Итак, с чего вдруг тебе захотелось напиться? – У меня есть пациент, чья жена не могла смириться с его смертью. – Неожиданный диагноз? – Нет. Хочешь верь, а хочешь нет. Боковой амиотрофический склероз. Развивался очень долго. Но реальность придавила ее, словно гранитной плитой. Честное слово, я больше времени потратила на то, чтобы подготовить ее к неизбежному, чем на больного. Сегодня я пришла их навестить и обнаружила обоих в обнимку на кровати. Передозировка морфием. Она сделала укол ему, а потом – себе. Проклятый Николас Спаркс со своим проклятым «Дневником памяти»! – вздыхает Эбигейл. – И вот самый прикол. Она умерла. А вот он нет. Так что теперь у меня одинокий пациент с боковым амиотрофическим склерозом. – Это ужасно. – Знаю. – Эбигейл смотрит на меня поверх кружки. – Итак, почему ты решила созвать срочное совещание? – У меня есть клиентка, которая хочет сделать предсмертное признание. – Ну и ладно, – кивает Эбигейл. – Но оно может задеть людей, которых она оставляет. Когда приходится иметь дело с признаниями типа того, что собирается сделать Вин, которое может покачнуть мир кого-то другого из ее окружения, я всегда тщательно обдумываю, что стоит раскрывать, а что нет и какова степень моей ответственности. – Однажды у меня был тридцативосьмилетний пациент, который признался в убийстве лучшего друга, – говорит Эбигейл. – Все произошло двадцать пять лет назад на мосту. Приятель моего пациента наклюкался и упал в воду. Мой пациент тогда решил, что его друг выплывет сам, и не стал за ним прыгать, но тот паренек стукнулся головой о сваю и пошел ко дну. Мой пациент никогда и никому об этом не рассказывал, опасаясь неприятностей из-за распития алкогольных напитков в подростковом возрасте. – И что ты сделала? – После смерти своего пациента я отыскала семью утонувшего парня и рассказала им правду. Мне пришлось. Иначе я не могла бы спокойно спать. – Именно из-за этого я и волнуюсь. Что не смогу спокойно спать. – Неужели твоя клиентка – серийная убийца или типа того? – Нет. Никакого криминала. – Я поднимаю глаза. – Она просит кое-что для нее сделать. Нечто такое, что может травмировать ее мужа, когда она умрет. – Желание клиента – закон. – Я знаю. Но дело в том… Помогая ей, я вспоминаю о вещах, которые давным-давно похоронила. – Вспоминаешь о вещах? Или о людях? – спрашивает Эбигейл и, поймав мой выразительный взгляд, уточняет: – Похоронила буквально или фигурально? – Фигурально, – вяло улыбаюсь я. – Дон, каково первое правило работы в хосписе? Речь не о тебе. Я отламываю кусочек бананового хлеба, и в голове вдруг возникает шальная мысль. Когда-то, в XVIII или XIX веке, в Англии было принято класть на грудь покойнику кусок хлеба, чтобы тот вобрал в себя все грехи. После чего местный поедатель грехов за особую плату съедал этот хлеб, беря на себя все прегрешения усопшего, чтобы душа, избавившись от их груза, могла попасть в рай. – И что ты собираешься делать? – интересуется Эбигейл. Я ем банановый хлеб и думаю о Вин Морс и ее пропавшем любовнике. Интересно, а что случалось с поедателями грехов, когда они сами умирали и не было никого, кто бы мог облегчить им душу? Интересно, чувствовали ли они в каждом кусочке вкус яда? Перед уходом Эбигейл спрашивает, как поживает Брайан. Сегодня утром, когда он спустился на кухню, с гладко зачесанными назад волосами, пахнущий шампунем и мылом, я протянула ему кружку-термос с кофе. Эта сцена настолько привычна для нас, что должна была давно вызвать у нас туннельный синдром. Но вместо того чтобы рассеянно взять кружку, собрать нужные для работы в лаборатории вещи и уйти не прощаясь, Брайан остановился прямо передо мной: «Бабушка говорила, что стряпня – это выражение любви. Не знаю, сойдет ли кофе за еду, но все равно… спасибо. За чашку любви». При этих словах Брайан покраснел, а кончики его ушей стали пунцовыми. Такое поведение было настолько нетипичным для него, что я едва не расхохоталась, но что-то заставило меня сдержаться. Быть может, с этого момента мы станем другими: теми, кто ценит, что имеет, а не живет надеждами получить что-то еще. «Всегда пожалуйста», – ответила я. – У Брайана все замечательно, – говорю я Эбигейл. Поскольку Мерит отказалась возвращаться в лагерь STEM, я нашла для нее другую летнюю программу. Программу, ориентированную не только на науку, но и на ренессансный подход к воспитанию одаренных детей и использование передовых образовательных методов с изучением классической литературы, латыни, а также со всесторонней физической подготовкой. Мерит испытывает сдержанный оптимизм насчет идеи начать все заново. Прошлым вечером мы подобрали ей соответствующий наряд – топ, цвет которого подчеркивает неземную голубизну глаз Мерит. В конце дня я подъезжаю к школе, где проходят занятия в рамках программы, и остаюсь ждать у главного входа. Увидев выходящую из здания Мерит, я машу ей рукой. Девочка, рядом с которой идет моя дочь, что-то ей говорит и улыбается. На лице Мерит, как в зеркале, отражается такая же улыбка. «Ну ладно, – облегченно выдохнув, говорю я себе. – Пока неплохо». – Как все прошло? – спрашиваю я Мерит, когда она садится на пассажирское сиденье. Мерит отворачивается от меня, волосы падают ей на лицо. – Отлично. – А как там другие дети? Она пожимает плечами: