Вот это уже не стена. Иуда уже в какой-то комнате, и мягкие стены со всех сторон обступают его, а сверху совсем низко нависает полог. И какой-то удушливый аромат разлит в воздухе и нежит тело. И сладко чувствует Иуда, что это уже не стена рядом с ним, а обнаженное тело женщины. На другой день, рано утром, Иуда оставил Учителя. Опять, теперь уже совсем один, пошел он по песчаным дорогам. Радостное чувство свободы наполняло его душу. Прежде он радовался свободе с Учителем, теперь свободе от Учителя. Ему казалось, что он нашел то, что потерял с Учителем, самого себя, настоящего Иуду. Точно стертые этими двумя последними годами черты снова отчетливо выступили. В самом деле, ведь те, которые с Учителем, совсем меняются, теряют себя, становятся другими. Вот Иоанн Зеведеев… Иуда помнит, что Иоанн был прежде вспыльчивым и гневным, а теперь чем дальше, тем как-то становится тише и все более похож на Учителя, даже лицом, если только кто-нибудь может быть похожим на Учителя… Пожалуй, так изменился бы и он, Иуда, если бы… если бы не случилось того, что случилось. С удовольствием останавливался Иуда и беседовал со встречными или с обитателями домиков, попадавшихся на пути. Ему было приятно говорить с ними о совсем простых, обыкновенных вещах и чувствовать, что у них есть своя жизнь, вовсе не зависящая от того, чем живет и чему учит Учитель. Многие даже вовсе не знали о Нем. И Иуде казалось, что пред ним открывается и обвевает его теплом и уютом новый мир, где легко и не страшно. Первую ночь Иуда ночевал где-то в пути, а поздно вечером второго дня пред ним на склоне дороги раскинулся его виноградник с домиком, стоящим внутри. Сердце его задрожало… Но когда он подошел к наполовину разломанной ограде, страшная картина разрушения открылась пред его взором. Не только все было запущено, заросло и одичало. Нет, видно, кто-то хозяйничал здесь грабительски и злобно. Выращенные руками отцов и дедов лозы были поломаны, и многие вырваны с корнями. Заросшим травой бездорожьем прошел Иуда к дому. И там было то же самое. Двери были открыты настежь. Из комнат, казалось, все было взято, и только по углам кое-где валялись какие-то обломки. Иуда вышел на крыльцо и остановился. Никогда еще родной виноградник не казался ему таким дорогим и желанным… Сердце его ныло, и казалось, что в сгущавшихся сумерках встают, смотрят на него с укором и недовольно шепчутся тени мертвых, принесших когда-то на это место столько труда и любовной заботы. Куда пойдет он теперь, где проведет эту ночь и другие долгие ночи? И вдруг внезапная мысль прорезала его сознание. Он увидел огонек в окне близлежащего домика. Он вспомнил. Это дом той женщины, к которой ходило, и ходит, вероятно, и теперь, много мужчин молодых и немолодых. Когда она однажды, проходя мимо, коснулась Иуды краем своей одежды, он отвечал ей проклятием. Когда-то он мечтал о прекрасной Ревекке или Рахили, которую он введет под свой кров, отдав ей свою непорочность. Теперь у него нет своего крова… Смятый, поломанный и точно оскверненный, смотрит на него виноградник торчащими палками сучьев. И он сам, Иуда, тоже смят и поломан, как этот виноградник. Не ему мечтать теперь о Рахили. Пусть же она, эта продажная женщина, возьмет порыв его первой безумной страсти и его так свято и с таким трудом хранимую девственность. И пусть проклятие его греха, как и проклятие всей его загубленной жизни, падет на Того, Кто его соблазнил. Он быстро пошел туда, к манящему огоньку, и скрылся за порогом… ____ Утром, несколько дней спустя, Иуда стоял около своего дома… Все ночи теперь он проводил там, в том доме рядом, а все дни здесь – у себя. Он работал много и многое сделал. Конечно, от былого богатства не осталось и следа, но виноградник уже не имел такого печального вида, и дом не казался таким пустым. И теперь он тоже работал, подчищая и выпрямляя лозы. К нему подошел и поздоровался высокий худой еврей. Это был Руввим, один из его соседей, с которым он еще не встречался по возвращении. «Что, Иуда, работаешь, – говорил он, – давненько тебя здесь не было. Ты, кажется, был все с Тем Назарянином. А хозяйство твое порядком порасстроилось. Я даже не знаю, когда ты теперь соберешь урожай с виноградника. Я думаю, тебе хорошо бы было нанять работника». И он давал советы и указания. «А знаешь, – продолжал он, – ведь я два дня назад видел Этого Назарянина. Я ведь только приехал. Он все по-прежнему ходит и учит. И что бы там ни говорили раввины, а хорошо говорит Этот Человек. Когда я Его слушал, Он говорил о каком-то браке или брачном пире. Видишь ли, царь устроил пир для своего сына. И созвал гостей. Только гости не захотели прийти. Все оказались заняты, и у каждого нашлась отговорка. Один женился как раз в тот вечер, другой торговал, третий купил землю и должен был ее осмотреть. И никто, никто из гостей не пришел. Долго ждал царь. Долго нетронутыми стояли яства, а он все подходил к окнам и смотрел на дорогу. Вот уже и звезды зажглись на небе, все никого нет. И увидел царь, что не придут гости. И разгневался, и опечалился сильно. И послал своих слуг на улицы, переулки, распутье, чтобы они позвали и привели всех, кого найдут – нищих, калек и убогих. И заполнился пир возлежащими. Вошел царь, но среди собравшихся заметил одного, который поленился надеть брачную одежду и так и лежал в грязном рубище, как бродил по дороге. И велел царь взять его и выбросить вон. Это, должно быть, какое-то иносказание, я не понял только хорошо, что оно значит. А Учитель говорил: „Много званых, а мало избранных“. Э, да ты, кажется, так занят, что и не слушаешь даже. Ну, прощай, я зайду к тебе еще попозже». И он ушел. А Иуда стоял, низко опустив голову. Итак, Он по-прежнему ходит по песчаным желтым дорогам. По-прежнему говорит Свои странные обжигающие слова… и Его голос как серебро, глаза задумчиво-грустны, и по-прежнему так прекрасны Его руки… А ночью Он уходит в горы и молится. И Он опять говорит о браке, о нем, о Иуде, пришедшем на пир в разодранной и неубеленной одежде… А вот он, Иуда, здесь копает землю, перевязывает поломанные лозы, а по ночам он у этой женщины… – Стой, Иуда, что ты делаешь, ты с ума сошел! Он обернулся. Перед ним стояла она и смеялась: – Глупый, смотри, ты выдергиваешь лозы с корнями и топчешь их. Но лицо Иуды стало страшным: – Отойди от меня, сатана. Он бросился бежать прочь от виноградника. ____ Через несколько дней Иуда опять ходил с Учителем. Иногда бывало так, что ученики оставляли Учителя на несколько дней. У многих были семьи, и они уходили к ним на короткий срок и потом возвращались. Учитель ни о чем не спрашивал уходящих. Они рассказывали иногда часами. Впрочем, знали, что Учитель все знает и без рассказов. Знал об этом и Иуда, хотя ни о чем не рассказывал. Когда он возвращался, он думал, что будет лежать у ног Учителя, поведает все и выпросит прощение. И вместе с прощением придет благодать. Но когда пришел, ничего не сказал. И не было ни прощения, ни благодати. За Учителем ходили женщины: это было необычно, потому что раввины чуждались женщин. От присутствия женщин было кругом как-то мягче, нежнее. Но это нисколько не нарушало внутренней простоты духовной семьи Учителя, настолько здесь был особый какой-то дух, что даже Его враги никогда не ставили ни Ему, ни Его ученикам в укор это присутствие. Учитель говорил о будущем веке и о воскресении, что тогда сыны воскресения будут как ангелы, которые не женятся и не выходят замуж. И казалось, что около Него, уже здесь, как там, дух ангельский, дух воскресения. Иуда раньше чувствовал себя причастником этому духу и совершенной, исходящей от Учителя свободе. Но теперь, после его бегства, что-то в нем изменилось. Окружающие его по-прежнему жили в мире, возносящемся над земным, просветленном и совершенном. Но он уже принадлежал к другому миру. Когда мимо него проходила Мария из Магдалы или Иоанна, жена Хузы, он чувствовал, что его сердце бьется учащенней и кровь приливает к вискам. Иуда заведовал маленькой случайной казной общины. Обязанность его касалась главным образом помощи нищим. Заметили его хозяйственность и поручили ему это дело. Он исполнял его аккуратно и внимательно.