Так странно было видеть Его здесь. Не было ни цветов, ни прозрачной воды голубого озера, ни маленьких, ласкающихся к Нему деток, ни благоговейно склоненных женщин, не смеющих прикоснуться к краю Его одежды, ни больных, ждущих исцеления. Спина Его была обнажена, и длинная белая одежда, забрызганная кровью, тянулась за Ним по жидкой грязи. Его били. Худой рыжебородый еврей, весь в черном, открывал большой беззубый рот, набирал слюну и плевал Ему в лицо, поднимая костлявую руку и ударяя с размаху по щеке. Потом что-то бормотал, кажется молился, – и потом опять плевал и бил, нудно и однообразно. Сзади было двое. Один – молодой еврей, почти юноша, с толстыми губами, делал свое дело с наслаждением: поднимая палку, наносил удары и даже стонал от удовольствия. Другой – римлянин, большой и сильный, бил спокойно и серьезно. Казалось, он не знал, кого и за что он бьет. Для него это был только преступник, которого нужно бить. Кто-то смеялся грубо и весело. Несколько солдат рядом о чем-то спорили, кажется, о чем-то совсем постороннем. Иуда отвернулся и пошел к выходу. Вслед за ним летели звуки ударов, и так странно было, что все, казавшееся таким сложным, трудным и громадным, так просто и грубо разрешается этими звуками. Выходя, услышал громкий голос Петра и испугался. Петр, должно быть, как там, в Кесарии, говорит, что Он – Сын Божий, и спорит. Если он еще не схвачен и увидит Иуду, то размозжит ему голову. Но, вслушавшись, удивился и успокоился. Петр, волнуясь и запинаясь, божился и клялся, что не знает Сего Человека. И Иуда подумал, что он не один. Потом был в толпе пред дворцом прокуратора. Стоял с самого края, прячась у крыльца дома. Там, впереди, были самые яростные, настаивающие, по наущению священников, на Его смерти. Здесь, сзади, больше было любопытных. Ходили разные слухи. Кто-то рассказывал, что утром у священников было волнение. Говорили, что идет громадная толпа исцеленных Им калек, прокаженных и бесноватых, во главе с воскресшим Лазарем, требовать Его освобождения. Но никто не пришел – и успокоились. Ждали чуда. Рядом с крыльцом, где стоял Иуда, были две женщины: одна – еще не старая, другая – почти ребенок, всхлипывала и плакала навзрыд. Старшая ее утешала, говорила, что чудо, наверное, будет, хотя, кажется, сама в это верила плохо. Другие ждали больше из любопытства, спорили. Одни говорили, что Он Сам совершит чудо; другие – что Небо откроется, как было однажды на Иордане и недавно здесь, в Иерусалиме, и заговорит Его Отец. Но чуда не было. Отец молчал. И когда Его вывели к народу – толпа увидела Его изменившееся лицо и окровавленное тело, и стало ясно, что ждать нечего. И все, что знали о Нем раньше, показалось сказкой, несбыточной и невозможной. Тогда стали требовать Его смерти упорно и неотступно. Когда вечером того же дня Иуда подходил к опустевшей Голгофе, первое, что он увидел, был крест одного из разбойников: тяжелое мертвое тело повисло, как будто сидя на деревянной перекладине. В оскаленных зубах, казалось, еще дрожала хула… Потом увидел Учителя… Сначала почти не узнал. Как хорошо он знает это тело, казавшееся почти прозрачным в длинных складках одежды. Теперь оно все распухло и было неестественно громадным. Оно сплошь было покрыто ссадинами и ранами. Рубцы от бичей переплетались с длинными полосами от палочных ударов. И всюду были маленькие и большие язвы от колючек на концах бичей. Пальцы вытянутых рук торчали, как сучья на дереве, судорожно сжимая гвозди. Голова, уже бессильная подняться к небу, опустилась на израненную грудь в недоумении и безответном вопросе. Ужасно было смотреть на это тело… И все-таки Он казался Иуде единственным, удивительным и несравненным. Не было и не будет Такого. Иуда видел теперь, что победил Он – распятый – в их неравной и страшной борьбе. Еще до Крестных страданий Он пленил мир Собою. Уходя, Он оставил его пустым и беззвучным. Распинаясь, Он вознес его с Собою на Крест. Вся красота обесценена и повержена в прах страшным сравнением с Его непобедимым совершенством. Вся радость отравлена жгучим ужасом Его неимоверных страданий. Его Кровь будет теперь разлита даже в солнечных лучах, и запах Ее будет теперь во всех ароматах. Если бы Иуда не совершил этого дела, кто знает, может быть, никто бы и не дерзнул поднять на Него свою руку. И тогда его страшная мечта рассеялась бы, уступая послушной и терпеливой любви мира. И не там, за гранью гроба, но здесь, на земле, воссияла бы Божественная улыбка воскресения… Но он, Иуда, он сам воплотил это безумие. В этом безумии – то неслыханное чудо, которого требовали и ждали от Него люди. Этот Крест – обетованное Им знамение Сына Человеческого. Теперь Иуда знает, наверное знает, Кто Он. «Воистину, Этот Человек был Сын Божий». И от безумия этого чуда обезумеет мир, изнеможет, как и он, Иуда, в неравной борьбе. Одни отдадут Ему всю полноту своего сердца. Это те, кто пойдет за Ним всюду, куда бы Он ни пошел. Блаженны они, потому в Его крови они убелят свои одежды. Но это будут только избранники. А другие – бесчисленные множества, легионы маленьких иуд, отравленные не до конца, не умеющие жить и боящиеся умереть? Как и он, будут бояться они; в невыразимой муке верить и сомневаться; восходить и падать; благословлять и проклинать; любить и ненавидеть; преклоняться, отрекаясь, и предавать на горе предающему Сына Человеческого. Лучше бы было не родиться такому человеку. Лучше было бы не родиться Иуде. Женщины, стоявшие у Креста, обернулись, услыхав страшный, нечеловеческий вопль. Они увидели человека, бежавшего прочь от Креста с раздирающими душу воплями. Это был Иуда. Он бежал и, спотыкаясь, падал, и вновь бежал. Поднятыми к лицу руками он тянул свою бороду, и оттого щеки раздувались, глаза выступали из орбит, и лицо казалось смешным и страшным. Он бежал к храму бросить свои сребреники на холодные плиты. Вечером, в субботу, один из учеников увидел его тело во глубине обрыва. Оно сорвалось с дерева и разбилось о камни. Оно было отвратительно: из рассекшегося живота текли внутренности. Казалось, его уже тронули собаки. Лицо было расплющено. Но его узнали по клочкам рыжеватых волос и остаткам того особенного выражения, которое наблюдали у него последние месяцы. А на утро следующего дня Мария Магдалина возвестила им, плачущим и рыдающим, что у отваленного камня Гроба Воскресший Учитель благовествовал ей всемирную радость Воскресения. Леонид Андреев Иуда Искариот и другие[86]