– Пока что от вас требуется только подыскать новые тайники. А когда «Оукли-стрит» назначит нового связного, я дам вам знать. – Спасибо, – кивнула она. – Но у меня есть еще вопрос… – Да? – Лорд-канцлер Наджент… то есть, бывший лорд-канцлер… Скажите, он работает на «Оукли-стрит»? Дибдин моргнул, а яркая птица у него на плече переступила с лапки на лапку. – Я не знаю, – сказал он. – Знаете. И, судя по вашей реакции, ответ на мой вопрос – «да». – Я вам этого не говорил. – Разумеется. Но тогда еще вопрос: чем так важен ребенок лорда Азриэла и женщины по имени миссис Колтер? Несколько секунд Дибдин молча смотрел на нее. Потом потер подбородок, а деймон что-то тихо чирикнул ему в ухо. – Откуда вы знаете про этого ребенка? – Мне известно, что девочку отдали под опеку монахиням в Годстоу. Она еще совсем маленькая – по-моему, ей месяцев шесть. Какое до нее дело лорду Надженту? – Понятия не имею. А с чего вы взяли, что он ею интересуется? – Насколько я знаю, это он решил поместить ее в монастырь. – Возможно, он дружен с ее родителями. Знаете ли, не все на свете вертится вокруг «Оукли-стрит». – Да, пожалуй. Возможно, вы правы. Спасибо за кофе. – На здоровье, – сказал Дибдин и встал, чтобы открыть дверь. – Всегда пожалуйста. По дороге обратно в Зал герцога Хамфри доктор Релф приняла решение: она никогда не произнесет слова «Оукли-стрит» в присутствии Малкольма. Незачем ему это знать. Довольно и того, что она попросила мальчика шпионить. Ханне до сих пор было от этого не себе – а впрочем, и от всего остального, что касалось ее секретной работы. Малкольм снова заглянул к мистеру Тапхаусу – помочь со ставнями. Ему очень понравилась новая антарная дрель. А когда мистер Тапхаус после долгих сомнений все-таки дал мальчику попробовать посверлить ею дырки, тот и вовсе пришел в восторг. Сначала они собрали все готовые ставни, а потом вернулись в мастерскую, чтобы сделать еще несколько. – От этого дуба одно разорение, – ворчал старик. – Сестре Бенедикте не по вкусу платить так дорого, но я ее все ж таки урезонил. Мол, уговор есть уговор, а дуб есть дуб. – Да что толку, если крепления слабые? Где тонко, там и рвется, – заметил Малкольм, за свою карьеру помощника в мастерской мистера Тапхауса слышавший эти слова, наверное, тысячу раз. – Ясное дело, да только в таком добром дереве и крепления удержатся как надо. А если кому вздумается вывинтить шурупы из стены, то ему придется повозиться. – О! – воскликнул Малкольм. – Я тут как раз думал… насчет шурупов. Вы же знаете, что когда головка снашивается, вывинтить шуруп становится труднее? Отвертке не за что зацепиться. – Да, и что? – А что, если мы подшлифуем головку напильником? Так, чтобы завинтить было можно, а отвинтить – уже нет? – Что ты имеешь в виду? Малкольм взял шуруп, зажал в тиски и стесал часть головки, чтобы показать мистеру Тапхаусу, что он имеет в виду. – Вот, видите? Завинтить еще можно, а вот если захочешь отвинтить, отвертке уже не во что упереться. – А, ну да. Хорошая мысль, Малкольм. Очень хорошая. Но что если сестра Бенедикта на следующий год передумает и велит убрать ставни? – О-о-о… об этом я не подумал. – Ну, как что придумаешь, скажи, – усмехнулся старик, а его деймон-дятлица насмешливо закудахтала. Но Малкольм это не смутило: идея ему очень нравилась, и он был уверен, что сможет ее доработать. Он положил шуруп в нагрудный карман и помог мистеру Тапхаусу сколотить очередной ставень. – А вы будете покрывать их лаком? – спросил он. – Нет. Только датским маслом. Имей в виду, малец, – нет ничего лучше датского масла. Но знаешь, чего следует беречься, когда с ним работаешь? – Нет. Чего? – Спонтанного самовозгорания, – проговорил старик без запинки. – Если смочишь в нем тряпку, а потом так ее и бросишь, не прополоскав в воде, тряпка может сама по себе загореться. – Как-как вы это назвали? Спон… – Спонтанное самовозгорание. Малкольм повторил за ним – просто чтобы еще раз послушать, как это звучит. Когда плотник ушел домой, Малкольм направился на кухню, поговорить с сестрой Фенеллой. Та как раз резала капусту, и Малкольм тоже взял нож и принялся за дело. – Где ты пропадал, Малкольм? – спросила старая монахиня. – Помогал мистеру Тапхаусу. Кстати, вы знаете, что он делает ставни на окна? Зачем они понадобились? – Это нам полицейские посоветовали, – ответила сестра Фенелла. – Они приходили на днях к сестре Бенедикте и сказали ей, что в Оксфорде развелось слишком много грабителей. А у нас в монастыре – и серебро, и дорогая посуда, и ценные облачения. Так что мы решили принять меры. – Значит, это не из-за малышки? – Ну, и ей, конечно, лишняя защита не помешает. – Как она там? – Жива-здорова, знай себе резвится. – А можно мне еще раз на нее посмотреть? – Если найдется время. – Я для нее подарок сделал. – О, Малкольм, как это мило… – Он у меня с собой. Я его все время так и ношу – на случай, если вдруг удастся с ней увидеться. – Да ты молодец. – Ну так что, можно мне к ней? – Ох, ну ладно. Закончил с капустой? – Да, смотрите! – Ну, тогда пойдем. Сестра Фенелла отложила нож, вытерла руки и повела Малкольма по коридору в ту же комнату, куда они ходили в прошлый раз. Колыбель по-прежнему стояла посреди комнаты, освещенной всего одной тусклой лампой. Девочка лепетала и попискивала, словно пыталась что-то рассказать своему деймону, который сейчас выглядел как крысенок. Тот стоял на задних лапках и внимательно слушал ее, но как только сестра Фенелла и Малкольм вошли, обернулся, уставился на них, юркнул на подушку и что-то запищал на ухо Лире. – Она учит его говорить! – восхитился Малкольм. Сестра Фенелла осторожно взяла малышку на руки. Деймон-крысенок вспрыгнул на плечо Лиры и превратился в землеройку. Малкольм достал свой подарок – тот самый фалинь с привязанным к нему шариком из букового дерева. Шарик он тоже вырезал сам и тщательно ошкурил. На вопрос, можно ли дарить такое маленькому ребенку, мама сказала: «Наверное, можно – если шарик достаточно большой и она его не проглотит». – Я хотел еще раскрасить его, – сказал он сестре Фенелле, – но потом вспомнил, что малыши часто тянут вещи в рот, а в краске может быть всякая вредная гадость. Так что я просто ошкурил его наждаком. Пальчик она не занозит, не бойтесь. А если вдруг проглотит фалинь, всегда можно будет вытащить его за шарик. В общем, не волнуйтесь, это безопасная штука. – Да это просто замечательная игрушка, Малкольм! Смотри, Лира! Это шарик из… из чего он? – Из букового дерева. Видите, можно определить по волокнам! Оно и правда очень гладкое. И я хорошо его прикрепил – ни за что не оторвется. Лира схватила фалинь и тут же сунула его себе в рот. – Ей нравится! – воскликнул Малкольм. – А вдруг она… ну, не знаю… вдруг она попытается проглотить веревку и подавится… – Пожалуй, может, – неохотно согласился Малкольм. – Наверное, ей еще слишком рано. Можно пока забрать и подождать, пока она подрастет. Или можно перенести колыбельку на кухню. И тогда, если она начнет давиться, вы сразу услышите и спасете ее. Могу себе представить, какой шум поднимет ее деймон! Кстати, а как его зовут? – Пантелеймон.