– Ориньон! – объявил водитель шести пассажирам, которые находились в салоне. – Конец маршрута. Люди медленно встали, взяли свои вещи и побрели к выходу. Ева с матерью выбрались из автобуса последними, и, когда он уехал, Ева наконец-то расслабилась и осмотрела новую для себя обстановку. У них все получилось. Ориньон был совсем не похож на Париж, Ева еще никогда не бывала в таких местах. Родители несколько раз ездили с ней, тогда еще ребенком, на север, на побережье Бретани, где соленый морской воздух окрашивал фасады деревянных зданий в серый, «голубиный», цвет. Еще пару раз они выезжали в предместья Парижа, в тех местах на бескрайних пастбищах, изрезанных извилистыми ручейками, то тут, то там виднелись небольшие дома, а города были маленькими, милыми и опрятными. Этот городок выглядел более компактным. Дома с узкими окнами стояли необычайно близко друг к другу, и их расположение казалось порой совершенно беспорядочным, как будто когда-то их построили строго в ряд, но потом земля поднялась и разметала их в разные стороны. Выложенные булыжником мостовые петляли, поднимаясь вверх по склону холма, а некоторые улицы, расходившиеся в разные стороны от городской площади, выглядели слишком узкими даже для одного автомобиля. На самом верху холма возвышалась маленькая каменная церковь с витражами и простым деревянным крестом над главным входом. Но больше всего Еву поразило то, каким живым выглядел этот город, пускай на площади и была всего небольшая горстка людей. В Париже после прихода немцев люди одевались в основном в серую и черную одежду и ходили с опущенными головами, будто пытались слиться с окружающими их домами. Все краски словно вылиняли; во многих местах цветы и деревья, которые прежде пышно разрастались и наполняли город жизнью, теперь засохли или вовсе исчезли. А здесь ящики на окнах были полны перечной мяты, кервеля, розовой, сиреневой и белой герани; плющ весело взбирался вверх по стенам каменных зданий, и казалось, что он рос тут еще со времен Французской революции. Одежда сушилась на веревках, натянутых на деревянных балконах. Даже церковь над городом словно вся светилась изнутри, и этот свет озарял разноцветные стекла ее витражей. Посреди площади стоял каменный фонтан со статуей бородатого мужчины, который в одной руке держал крест, а в другой – кувшин с водой, стекающей, весело журча, к его ногам. Сердце этого города еще не было растоптано, и на несколько секунд Ева замешкалась, не зная, что ей делать дальше. – Что это за город? – шепотом спросила мамуся, обменявшись с Евой робкими улыбками впервые после ареста отца. Ева почувствовала, как у нее защипали глаза от слез радости. На несколько мгновений ей показалось, что все в их жизни еще может наладиться. Она проглотила подступивший к горлу ком. – Правда, здесь красиво? – Похоже на деревню, в которой я выросла. – Мамуся, глубоко вздохнув, закрыла глаза. – Свежий деревенский воздух. Я уже почти забыла его. Ева тоже вдохнула полной грудью – запахи примулы, жасмина и сосен не поддавались описанию словами. Когда она открыла глаза, мимо них прошла женщина, державшая за руки двух маленьких девочек, которые внимательно смотрели на Еву. Она тут же образумилась. Они уехали из Парижа, но опасность еще не миновала – они путешествовали по поддельным документам и должны были найти место, где можно остановиться, не вызвав при этом подозрений. – Пойдем, – сказала она матери. Сжав ручку чемодана, Ева пошла вперед, мамуся последовала за ней, они покидали площадь с таким видом, словно хорошо знали, куда им идти. На самом деле Ева никогда еще не чувствовала себя такой потерянной, однако она старалась держаться спокойно и осматривалась по сторонам только в поисках какой-нибудь гостиницы. В центре этого маленького городка наверняка можно было найти какое-нибудь жилье. Но поиски не сразу принесли результаты – она четыре раза сворачивала за угол, прежде чем увидела вывеску, на которой было указано, где находится pension de famille[9]. Облегченно вздохнув, Ева ускорила шаг, мать последовала за ней. Они добрались до небольшого каменного здания в полутора кварталах от центральной площади. Его дверь оказалась закрытой и запертой на ключ, а занавески на окнах – задернутыми. Но Ева все равно постучала, потом, когда никто не открыл, постучала еще раз, настойчивее. Она принялась колотить в дверь и в третий раз, когда та распахнулась. На пороге появилась маленькая полная женщина с недовольным лицом в домашнем платье в горошек. Ее седые волосы были растрепаны и всклокочены, а щеки – круглые и красные, как помидоры. – Ну? – спросила женщина вместо приветствия; ее глаза блестели, пока она смотрела то на Еву, то на мамусю. – И кто из вас поднял такой шум? – М-м… здравствуйте, мадам, – неуверенным голосом начала Ева и натянуто улыбнулась женщине, когда та повернулась к ней, раздувая ноздри. В этот момент она была похожа на дикую кабаниху. – Мы… мы ищем гостиницу, где есть свободные комнаты. Лицо женщины немного смягчилось, но сдаваться она не собиралась. – И вы думаете, что можете просто заявиться сюда и потребовать, чтобы вам дали комнату? Ева посмотрела на вывеску пансиона, затем – снова на женщину. – Но ведь это пансион, поэтому… Женщина слегка скривила губы, и Ева не смогла понять, что та сделает в следующую минуту: засмеется или возмущенно заворчит. – Но в такой час? Разве нормальные приходят так поздно? Уже скоро ночь! – Мы только что приехали на автобусе после долгого путешествия. – Путешествия? Откуда? – Из Парижа. Женщина прищурилась, затем скрестила руки на груди. – И что у вас за дела в Ориньоне? – Э-э… – Ева запнулась. Настойчивые расспросы сбили ее с толку. Она такого не ожидала. – Мы работаем секретарями, а сюда приехали к моей сестре, она живет здесь неподалеку, – спокойно сказала стоявшая позади нее мамуся. – Но у нее трое детей, и квартира совсем маленькая, поэтому для нас не нашлось места. – Ева удивленно посмотрела на нее, пытаясь скрыть свое потрясение. Она сама требовала от матери, чтобы та запомнила все эти сведения, но была уверена, что мамуся даже не слушала ее. – Так что, если у вас нет свободной комнаты, мы обратимся куда-нибудь еще. Женщина посмотрела на мамусю, и ее губы изогнулись в легкой улыбке, но взгляд по-прежнему был крайне недоверчивым. – Вы говорите с акцентом, мадам. Вы не француженка? Несколько секунд мать Евы молчала, а Ева молилась, чтобы та все правильно сказала. Если она ошибется, женщина может заявить на них властям, и тогда все будет кончено. – Моя мать… – начала было она. – Русская, – уверенно сказала ее мать, и Ева не смогла сдержать вздоха облечения. – Я уехала из России в 1917 году после революции и вышла замуж за француза. Моя дочь Ев… – она осеклась, а затем решительным тоном поправила себя: – Колетт родилась здесь, во Франции, через несколько лет после этого. – Русская, – повторила женщина. – Из белой эмиграции, – без запинки пояснила мамуся. – Вы и ваша дочь Ев-Колетт. – Женщина усмехнулась, но в ее глазах больше не было злобы. – Просто Колетт, – с волнением сказала Ева. – Понятно, – отозвалась женщина. Она внимательно посмотрела на них, но даже не шелохнулась, а затем спросила по-русски: – Прекрасный вечер, не правда ли? – И мило улыбнулась мамусе. Ева замерла. Женщина говорила по-русски? Поразительно! Но мамуся и бровью не повела. – Да, – уверенно ответила она. Женщина прищурилась и снова спросила по-русски: – Вы приехали сюда со своей дочерью? Ева выдавила из себя вежливую улыбку и краем глаза посмотрела на мать. – Да, – по-русски ответила мамуся, но уже менее уверенно. – Хм, – протянула женщина и спросила по-русски: – Вы на самом деле не русская, не так ли? Вы – мошенница? Вид у мамуси был совершенно потерянный. – Да? – ответила она на свой страх и риск. Ева задержала дыхание, когда женщина смерила мамусю долгим взглядом, а затем сказала по-французски: – Хорошо, мадам. Вы и ваша дочь – просто Колетт – можете войти, пока еще не совсем стемнело. Пусть мы и в свободной Франции, но было бы большой ошибкой считать ее действительно свободной. – С этими словами она развернулась и тяжелыми шагами прошла внутрь дома. – О чем она тебя спрашивала? – шепотом поинтересовалась Ева у матери. – Понятия не имею, – тихо ответила мамуся. Они удивленно переглянулись и последовали за женщиной, закрыв за собой дверь. В фойе они увидели, как женщина ищет что-то на своем маленьком столике. Она достала тоненький журнал в бордовом кожаном переплете для регистрации гостей. – Вот она. Гостевая книга. – Она распахнула ее и протянула Еве открытую ладонь. – Дайте мне посмотреть ваши документы. И, если можно, побыстрее. Ева с матерью протянули свои удостоверения личности и стояли молча, пока женщина изучала их, прищурив глаза. Затем она кивнула и занесла их данные в гостевую книгу. Ева боялась вздохнуть до тех пор, пока женщина не вернула им документы. – Очень хорошо, – сказала женщина, протягивая ей ручку и переворачивая гостевую книгу для подписи. – Мадам Фонтен. Мадемуазель Фонтен. Я – мадам Барбье, хозяйка пансиона. Здесь у нас все просто, без изысков, но место надежное, по крайней мере, до тех пор, пока вы будете платить. Кстати, у вас есть деньги? Ева кивнула. – Вот и славно. Вы будете жить во втором номере, он в конце коридора. Хотя, боюсь, там всего одна кровать. Ключ от входной двери найдете на комоде. Как долго вы собираетесь оставаться здесь? – Я не знаю, – нерешительно ответила Ева. – Здесь есть другие жильцы? Мадам Барбье удивленно приподняла брови. – Вы двое – единственные, у кого хватило безрассудства приехать сюда из Парижа, чтобы провести отпуск в горах посреди войны. Ева натянуто улыбнулась: – Замечательно, спасибо, мадам Барбье. Спокойной ночи. – Спокойной ночи. – Мадам Барбье повернулась к мамусе и пожелала ей спокойной ночи на русском. – Спокойной ночи, – вежливо ответила ей по-русски мамуся и, не тратя время попусту, быстро пошла по коридору ко второму номеру. Ева последовала за ней, буквально ощущая на себе сверливший ее взгляд мадам Барбье. Оказавшись в номере, вымотанная до предела Ева сменила свою дорожную одежду на рубашку и скользнула под одеяло. Вскоре усталость взяла свое, и той ночью она крепко спала, свернувшись калачиком и прижавшись к матери. – Как думаешь, она нам поверила? – спросила мамуся, когда Ева, проснувшись рядом с ней на следующее утро, заморгала от солнечного света, заполнившего комнату. Здесь даже солнечные лучи казались чище и ярче, чем в Париже.