Первая дама: Нет… Моя дочь Элефантин (произносится, конечно же, на французский манер) в классе мисс Лифт. А ваш ребенок, случаем, не ходит на плавание к профессору Бульку из «Юношеской христианской организации»? Бинди: Нет… Уроки рисования в «Умелых кисточках» по субботам? Первая дама: Нет… А до школы? Мы ходили в «Обитель гармонии, добра и любви», а вы? Бинди: Нет, Урсула посещала «Мандаринский центр по раскрытию буддийских чакр». На этом они сдадутся, пожмут плечами и так никогда и не вспомнят, что на самом деле знакомы потому, что однажды столкнулись машинами и десять минут стояли на улице, обмениваясь информацией по страховкам. * * * Если бы вы зашли в магазин сегодня после обеда, то стали бы свидетелями того, как Нина выстраивала на прилавке высокую стопку книг (на вид, довольно неустойчивую), а около двух часов дня внезапно сбила ее на пол. Грохот раздался ужасный. Человек, только что вошедший в дверь с улицы, остановился и посмотрел на нее с прищуром. – Лиз на месте? Мистер Меффо был собственником помещения. Всеми зданиями на бульваре Ларчмонт владели трое-четверо людей. Одна часть бульвара с 60-х годов принадлежала большой семье, которую горячо любили за мягкое отношение к арендаторам. Другим арендодателем выступал инвестиционный банк, который, по большому счету, ни во что не вмешивался. Третьим являлся мистер Меффо. Его считали главным злодеем бульвара, но в действительности он был всего лишь обычным бизнесменом, пытающимся извлечь прибыль. А в этом, как известно, и состоит суть бизнеса. Если бы он разводил на ферме овец, то ходил бы в чепчике и с ягненком, но поскольку он был арендодателем, то носил мобильный телефон и планшет. К сожалению, арендная плата взлетела до небес, а выручка от продаж за ней не поспевала, поэтому у Лиз появилась привычка прятаться, когда он заходил. Она более-менее справлялась с выплатами: просто пользовалась возможностью, предоставленной ей временем и пространством. Еще она за глаза звала беднягу Мефистофелем, что было не очень вежливо. – Простите, мистер Меффо, она только что отошла, – Нина надеялась, что грохот падающих книг послужил достаточным предупреждением. Однажды Лиз была занята с покупателем и не смогла вовремя спрятаться, поэтому ей пришлось заплатить ренту вовремя. Мистер Меффо вздохнул. Он был неплохим человеком, просто хорошим бизнесменом. – Не могли бы вы попросить, чтобы она мне позвонила? Вы опаздываете с оплатой. Нина кивнула и улыбнулась, радуясь, что одета как профессионал. Лиз говорила, что они должны выглядеть успешно, а то мистеру Меффо, чего доброго, придет в голову расторгнуть договор. – Уверена, она помнит, мистер Меффо. Последнее время мы так заняты с посетителями. Он оглядел пустой магазин. – Неужели? – О да, перед вашим приходом здесь была такая толкучка. – Серьезно? – удивился он, с сомнением посмотрел на Нину и вздохнул: – Что ж, тогда передайте Лиз, что я поспрашивал и нашел людей, заинтересованных в покупке вашего помещения, и эта сделка кажется весьма привлекательной. Быть арендодателем не так весело, как кажется. Нина ничего не ответила, поскольку никогда и не считала, что быть арендодателем весело. Он ушел, а Нина ждала еще десять-двадцать минут, пока Лиз не выглянула наконец из кабинета. – Ушел? Нина кивнула: – Ты должна оплатить аренду. – Я не могу, – ответила Лиз. – Ты должна, – настаивала Нина. – Я не могу, – повторила Лиз. Тогда Нина воскликнула голосом Дадли Справедливого: – Я оплачу аренду! – О мой герой! – вздохнула Лиз, и они вернулись к работе. * * * Некоторое время спустя Нина наконец позвонила матери. Ей приходилось внимательно следить за временем, чтобы улучить тот момент, когда мама возьмет трубку, что бывало редко. Кэндис Хилл выросла в австралийской глуши 1980-х, когда, по слухам, женщины сияли, мужчины разбойничали и ни у кого из них не было мобильников. И теперь она, ничуть не колеблясь, отключала свой. – Я не хочу, чтобы меня было слишком просто найти, дорогая, – говорила она, как будто того, что она находится за тридевять земель, было недостаточно. Нина решила, что в семь утра по китайскому времени у нее должно получиться, поэтому зашла в кабинет магазина незадолго до наступления четырех, когда старшеклассники придут листать комиксы и переглядываться друг с другом через полки. Гудки тянулись, и Нина уже готова была оставить саркастическое сообщение, когда мама взяла трубку. Конечно, благодаря современным технологиям ее голос звучал так, словно она находилась через дорогу. – Доброе утро, солнце! – прокричала Кэндис, как часто делала. – Все хорошо? – Ну, можно и так сказать, – ответила Нина. – Что я могу для тебя сделать, любовь моя? Мне через час нужно быть на работе. Выкладывай, – сделала она заказ по-китайски, выполняя, как обычно, несколько задач одновременно. – Уильям Рейнольдс умер. Повисла пауза, потом послышался мамин выдох. Но она все же попыталась сделать вид, будто не понимает, о чем речь. – Прости, кто? – Мой отец, Уильям Рейнольдс. Кэндис слышала, что Нина в ярости, но ее это не смутило – такой уж она родилась. – Ах, этот Уильям Рейнольдс! Да… Я надеялась, ты никогда о нем не узнаешь. Вот за это Нина и любила мать. Та лгала и выдумывала напропалую, но, когда ее уличали, просто признавала поражение и двигалась дальше. Казалось, ей не свойственны ни стыд, ни сожаление. Но какие бы достоинства ни были ей присущи, Нину это не смягчило: – Вот я и не знала, так, может, просветишь? Почему, ради всего святого, ты не сказала, что у меня есть отец? Ты ведь знала, что я гадала, кто он. Почему решила, что это хорошая идея – не давать нам видеться? У меня есть сестры с братом! – Правда? Как мило. Голос Нины поднялся на октаву. – Мам, в одном городе со мной живет с десяток родственников! Представь, сколько дней рождений и других детских праздников я пропустила! Мама засмеялась: – Тебе не нужны были товарищи по играм, ты прекрасно обходилась без них. Ценность других людей преувеличена. – В целом я согласна, мам, но мне бы хотелось, чтобы у меня был выбор, – Нина заметила, что вторая рука сжалась в кулак, и потянулась за карандашом. Стала крутить его между пальцев – нервная привычка, которую она превратила в фокус, который можно показывать на вечеринках. Если только прийти на такую вечеринку, где вращение карандаша может произвести впечатление. Мама помолчала, потом сказала оправдывающимся тоном: – Нина, из него вышел бы плохой отец. Он был игроком с завышенной самооценкой, и у него была жена. – Жена – это не черта характера, мам. А почему ты переспала с женатым мужчиной? Что за ерунда? А как же женская солидарность, на первом месте – бабы, на втором – мужики? – Нина Ли Хилл, ты что, только что назвала меня бабой? Нина расхохоталась и отшвырнула карандаш. В разговоре с мамой все казалось проще. Отчасти из-за ее австралийского акцента и отношения к жизни в духе «хватит закатывать истерику», отчасти из-за характера. Кэндис Хилл не переносила драм и всяческих страстей. Из-за этого она казалась поверхностной и начинала раздражать, если вы хотели поговорить с ней эмоционально. Например, как Нина, о том, что вся ваша жизнь, как оказалось, была ложью, но в то же время это помогало посмотреть на вещи со стороны. – Нет, мам, я не называла тебя бабой, но можешь хоть на секунду представить, каково мне? Кэндис щелкнула языком. – Нина, все это случилось почти тридцать лет назад. Твой отец был очень красив, мы встретились на какой-то съемке – я даже не помню, на какой – и провели все выходные в моей квартире, а потом я обнаружила, что у него есть жена, которая, если я правильно помню, на тот момент ждала ребенка, поэтому я прогнала его и забыла о нем. Два месяца спустя я узнала, что беременна, и решила оставить тебя. Он ко всему этому не имел никакого отношения, если не считать сорокавосьмичасовых упражнений вначале. Нине захотелось заткнуть уши и запеть банальное «Ла-ла-ла», но она не выпустила трубку. Кэндис продолжала: