– Нет. Слушайте Христофора… хм… Варфоломеевича! Что за привычка перебивать?! – Спасибо, Дмитрий Леонидович. – Доктор хранил невозмутимое добродушие. – Я прибыл сюда немного рассказать вам о себе, молодые люди. Вы уже знаете, что я вампир. Но еще я был охотником на вампиров. Очень и очень давно. – Разве так можно? – опять не выдержал Комаров. Стирание инициации освободило его от вампиризма, однако никак не могло повлиять на родителей, от которых Артем и унаследовал свое проклятие. Дреер знал: Комаров неоднократно подавал ходатайства в Инквизицию, чтобы его семье позволили побывать в том месте, где он сам потерял свою Иную сущность. Просьбы неизменно отклонялись. Территория стала запретной для Иных раз и навсегда, переселили даже тех, кто поколениями жил поблизости. После ординатуры Артем уже стал замглавврача в небольшом частном медицинском центре, проводившем очистку крови и различные анализы. Пользуясь связями с вампирской диаспорой, наверное, он мог бы стать и главным, но предпочитал не высовываться. – Не одномоментно, Артемий Викторович, не одномоментно. Инициировался я как Светлый. Вошел в Сумрак первый раз от ярости, когда увидел, как вампир-браконьер высасывает мою младшую сестренку. Не самые Светлые чувства, но тогда я продал бы душу, лишь бы не походить на это отродье Тьмы. Сумрак меня услышал. Кстати, вампира я спугнул, и он высосал Марту не до конца. Зато инициировал. Упокаивать ее пришлось мне. Через несколько лет, когда она сорвалась… Впрочем, это дело минувших веков. Я стал профессиональным лекарем и брадобреем, а одновременно охотником на вампиров. Именно я изобрел метод охоты, который и поныне используют Светлые. Тот, когда Иной пьет человеческую кровь и этим обостряет чутье. Поскольку отворением крови тогда лечили почти все подряд, в моем распоряжении она была почти всегда. Я был первым, кто применил метод, еще не зная всех последствий. И зашел слишком далеко. Тогда Сумрак опять откликнулся. Я стал тем, что больше всего ненавидел. – Почему вы не ушли в Сумрак насовсем? – бестактно спросил Комаров. – Жил иллюзией, что это можно излечить. Если есть вход, должен быть и выход. От иллюзий пришлось избавляться долго. Когда пересмотрел взгляды, то вступил в Инквизицию. А вампирам начал помогать. Договор есть Договор, и уничтожение вашего – то есть уже нашего – рода было бы геноцидом не лучше любого другого. Моей задачей стало отвратить как можно больше вампиров от питания на людях. Инквизиция поддержала меня, ибо все, что хранит равновесие, – благо. Я инкогнито способствовал развитию гемотрансфузии в Европе, Артемий Викторович. Среди вампиров нашлось немало таких, как моя несчастная сестра, кто был скорее жертвой обстоятельств. Хотя… вы знаете этот парадокс не хуже меня, без согласия донора инициация невозможна. Сумрак дает лишь то, что у него просят, и только если сам этого хочет. Да и кроме всего прочего, я не прекращал эксперименты на себе. Например, многократно вводил инъекции крови оборотней и переживал укусы… – Для чего вы все это говорите? – грубо влез Буреев. – Чтобы вы поняли: обмануть Сумрак нельзя. Он помнит, какими вы были, когда вошли в него первый раз. И ничего не забывает. Он сделает с вами то, что считает нужным, сам, а не то, что вы хотите. А что касается вашего предположения, Анатолий Сергеевич, по поводу обратного хода… Вы станете низшими Темными со всеми вытекающими обязанностями и невеликими правами. Судимость, увы, никто не снимет. Вас никогда и ни при каких условиях не допустят в зону деинициации. Если же вы решите действовать вопреки Договору и запретам, то… для вампиров и оборотней не предусмотрен блок магии. Нет и заключения на годы и века. Увы, и для вас, и для меня возможна только одна мера. Сейчас вы все уважаемые люди с большим будущим. Вы согласитесь обменять это на положение низших Иных с вечным «сейчас» и непроходящим голодом? Вам не зря оставили память, как вы просили. Вы помните… – «Вы все, конечно, помните…» – сухим тоном подхватил Артем. – Что мы должны подписать? – Ничего. – Он имеет в виду отказ от помилования, – уточнил Карен. – Никаких бумаг, – ответил Доктор Вамп. – Я предоставлю мыслеобраз, надзиратель Дреер подтвердит. – Дмитрий Леонидович, – Комаров, незаметно снова превратившийся в лидера шайки, обращался к Дрееру, игнорируя Доктора, – если мы решим так, дальше что? – Дальше мы, скорее всего, не увидимся, – сказал Дреер. – Инквизиция снимет надзор, и вами будут заниматься местные органы. – Он махнул рукой за стеклянную стену, где продолжалось деловитое брожение офисной закваски. – Да, кстати, я могу очистить вам память. – Нет уж! – возразил Клюшкин. – Человек – это звучит гордо. А человек со связями в Дозорах – еще горже. – Точка, – вставил Дмитрий. – Даже восклицательный знак! Глава 2 Дреер встретил такси у самого леса. Он пришел сюда чуть раньше и поймал себя на том, что волнуется. Так, как не волновался уже давно. Даже забыл, что когда-то нечто подобное чувствовал. Надо же… Анна вышла из машины, и Дрееру стало еще более неловко. Он привык смотреть на нее сверху вниз. А теперь глаза были на одном уровне… и хорошо еще, что девушка не надела туфли на каблуках. Когда Дмитрий видел ее в последний раз, Голубева уезжала поступать в университет. Она что там, упражнения специальные делала? Или все же генетика сказалась? Красавицей с обложки она не стала. Хотя фигурка была – загляденье. Дрееру она писала, что включена в сборную вуза по волейболу. И… женственность проявлялась в каждом движении, в каждом повороте головы. А пристальный взгляд голубых глаз наверняка прожег насквозь не одно сердце. Наставник Дреер, ты о чем думаешь, бесстыжая морда? – Спасибо, что встретили. – Анна протянула руку и сама смутилась. Дмитрий не столько пожал, сколько прикоснулся к ее кончикам пальцев. Девушка не знала о его протезе. Дреер научился им великолепно пользоваться, и никто бы не заподозрил, что тепло его правой ладони – фикция. – Ты бы все равно не прошла. Помнишь? Обычный человек не дойдет до школы. Леший закрутит. – Ой, правда. – Анна откинула прядь со лба. Ее рыжеватые волосы были собраны в хвост. – Уже забыла. Редко домой приезжаю. – Хорошо, что оказалась здесь, а не в Москве. Пойдем, проведу тебя. – А можно? – Анна, кажется, по-настоящему удивилась. – По-твоему, я что, пригласил тебя по лесу прогуляться? – Ну… тоже вариант, – засмеялась девушка. – Пойдем, – Дреер увлек ее на тропинку, – заодно старое помянем. От кромки леса до интерната на самом деле было не более десяти минут ходьбы. Но эти двое, казалось, шли не менее получаса. – …Потом Карен закатил банкет у себя в ресторане. А Гоша на следующий день провел-таки меня на своего «Джекила и Хайда». – Я была, – улыбнулась Анна. – Гошку не видела, конечно. А мюзикл красивый. – Артем про тебя спрашивал. Комаров пытался при этом выглядеть равнодушным и уверенным, но уже, видимо, забыл, что Дреер в состоянии различать сполохи эмоций в ауре. Впрочем, у него и по невербалике все было видно. – Как он? – Девушка опустила глаза. Все семеро «мертвых поэтов» и восьмая Голубева разъехались сразу после заседания Трибунала в Праге десять лет назад. Им даже не позволили вернуться в интернат и забрать вещи: Дреер, на которого тоже наложили взыскание, тогда развозил все сам. Анна оканчивала школу в родном городе. Местный Ночной с подачи Инквизиции устроил ее в самую престижную, с языковым уклоном. Проблем, из-за каких девочка попала в интернат для трудновоспитуемых Иных, с утратой способностей к магии у нее быть не могло по определению. Разве что как была слишком принципиальной, такой и осталась. Артема, свою первую школьную любовь, она больше не видела. Хотя через три года стала учиться в Москве, в педагогическом, и они могли бы встретиться. Может, так и случилось. Дреер этого не знал. – Неплохо. Диссер пишет. Что-то там про связь эмоционального состояния донора и эритроциты… не разбираюсь, могу наврать. Тему, насколько понял, научный отдел московского Дневного подкинул. У человеческой науки таких данных еще нет. Так что лет через двадцать-тридцать, когда признают, глядишь, и Нобелевку получит. Я, знаешь ли, утопист. Они вышли на центральную аллею. – Тихо… – сказала Анна почти шепотом, словно не желая разрушать атмосферу даже тоном голоса. – Каникулы, – ответил Дреер. – А Виктор Палыч тут? – Лих… Виктор Палыч давным-давно на повышении! Бывшего начальника Дреера обычно называли Одноглазым Лихо. Несмотря на прозвище, оба глаза у него были вполне рабочие, пусть один и не слишком здоровый. После захвата школы в шестом году сильно помятый Лихо все же оклемался и даже временно занял прежнее место. Однако Инквизиция направила его курировать все учебные заведения, которые так или иначе попадали в зону ее интересов. Не сказать, чтобы Лихо был рад. Но все же Иной он был служивый. – А вместо него кто? Вы теперь главный? – Нет. Борис Евгеньевич теперь старший надзиратель. А я как был замом, так и остался. Дмитрий не был уверен, что отчество нового главы школьного Надзора Бориса Ярова – настоящее. Вот Христофор Варфоломеевич явно назвался так не по батюшке, а в честь святого Варфоломея. В печально знаменитую ночь, один из пиков активности парижских Темных, Доктор истребил немало вампиров, решивших воспользоваться обстоятельствами. Откуда взялся Борис Яров, сколько ему лет на самом деле, кем он был до Инквизиции – Светлым или Темным, младшему надзирателю Дрееру, разумеется, не сообщили. Поставили, как всегда, перед фактом. Уровень у Ярова был явно выше, чем у Лихо, и что-либо определить по серой ауре Дмитрий тоже не мог. Но судя по тому, как закрыто вел себя Яров, в Инквизиции он пробыл долго. Дмитрий и Анна прошли мимо баскетбольной площадки. Там преподаватель магической безопасности Степан Каин гонял трех волкулаков-первоклассников. У них как раз начинался очередной цикл, и Каин ставил целью давать постоянную физическую нагрузку, чтобы к ночи совсем выматывались и не бегали дальше туалета. Сигануть в лес, как в былые времена, им помешало бы поставленное Яровым заклятие «красные флажки». Но последствия от него были крайне неприятные, потому Каин и усердствовал, действуя тоже по старинке. Девушка, конечно, не могла понять, что перед ней младшие собратья Карена, Буреева и Алексеенко. Волкулаки не оборачивались. А с крыльца ее приветствовали радостным оскалом статуи других волков. Голубева даже не выдержала и погладила их лобастые морды. В холле было тихо и пусто. После того как девять лет назад тут применили заклинание ветхости «тлен», пришлось делать капитальный ремонт. Холл стал более чистым, ухоженным, по-европейски комфортным. С большим количеством зелени – едва ли не каждый листок тут был зачарован Яровым, Каиным и преподавателем ботаники, – дизайнерской мебелью и абстрактной живописью. Одну стену даже отдали на поругание школьным райтерам – но граффити вышли на удивление гармоничными. Впрочем, эту стену как раз загородили растениями больше всего. – Интересно, – сказала Анна. – Но как-то не так… – А что не так? – полюбопытствовал Дреер. Девушка морщилась, оглядываясь. – Как будто магия совсем другая. Хотя я не чувствую. Но все же… – Ты права. Школа стала совсем иная… не с большой буквы. Сама увидишь и прочувствуешь. Они поднялись на второй этаж. Анна не столько смотрела по сторонам, сколько прислушивалась к себе. Хотя способностей у нее давно не было, эмоциональная сфера осталась не вполне человеческой, пограничной. Без волшебства, на одной тонкой душевной организации, Голубева улавливала то, что Иные читали сквозь Сумрак. Дмитрий иногда думал: не будь у Анны такой сильной воли, без магии ее внутренний мир давно бы сломался. Но профессию она выбрала неспроста. После ремонта на стенах почти не осталось свободного места: все занимали росписи и надписи на латыни, древнегреческом и санскрите. Для человеческих комиссий и делегаций, которые иногда посещали этот приют волшебников – а по документам интернат проходил как финансируемая на частные деньги школа для одаренных детей с постоянным проживанием, – поддерживалась легенда, что это древние изречения о мудрости и знании. На самом деле школу опутывала сеть заклинаний, и настенные тексты были частью охранной магии. Новый глава Надзора Борис Яров не был педагогом. С детьми и подростками до этого своего назначения, как понял Дмитрий, он дел особо не имел. Но зато Яров слыл в узких кругах специалистом по безопасности. Это где-то разузнал Лихо, уровень доступа которого был куда выше, чем у Дреера. К примеру, Яров участвовал в создании новой системы защиты пражского схрона артефактов после атаки на аналогичный бернский в девяносто девятом. Наверняка он что-то потом додумывал и доплетал, когда схрон ограбили сначала Дреер с фехтмейстером-наставником, а потом бывший уполномоченный по Восточной Европе Эдгар с подельниками. Дмитрий никогда не говорил с Яровым об этом инциденте. Того можно было бы назвать человеком-функцией, если бы он вообще был человеком. – Теперь не как раньше, – разглагольствовал Дмитрий, пока они с Анной шли по коридору. – Всем накладывается временная печать магического блока. Кроме учителей, конечно, и воспитателей. Входишь в кабинет, она реагирует на символ, и можешь колдовать. Строго во время урока. На переменах блок автоматически восстанавливается. И так везде. На улице – никакой магии. На спортплощадке – тоже никакой. Вот Борисыч… обрадовался! – Да уж, он читинг никогда не любил! – улыбнулась Анна. – И допинг! Школьный физрук Виталий Борисович инициировался поздно, к пятидесяти. Для него оказалось большим ударом известие, что своими успехами в пятиборье он обязан неосознанному волшебству, а вовсе не тренировкам. С тех пор он рьяно преследовал колдовское жульничество на разного рода соревнованиях. На памяти Дреера его несколько раз даже приглашали столичные Дозоры выступить экспертом в расследованиях, где так или иначе были замешаны спортсмены. А еще до своей школьной эпопеи Борисыч однажды сам попал под разбирательство, когда в порядке самосуда и в нарушение Договора гонял Темных с Московского ипподрома. Нововведения Ярова он приветствовал едва ли не больше всех. – В жилом корпусе в Сумрак не войдешь. Даже ауру не считаешь! Если ключ от комнаты потерял – беги к дежурному. – Как все строго… – протянула Анна. – Зато никаких нарушений. В лес – и то не удерешь. Как только за периметр шагнул с активированной печатью, так сразу начинает жечь, будто крапивой. Сам обратно прибежишь! Были попервоначалу даже такие соревнования, обряды посвящения, кто дольше вытерпит да глубже пройдет. Но больше десяти минут никто не выдерживал. – А это допустимо? – В голосе Анны прозвенели нотки, какие Дмитрий слышал у нее давным-давно.