– Дети растут, – хузарин погладил жену по щеке. – Я их в Тмутаракани поселил. – Где-где? – изумился Духарев. – В Тмутаракани. Мне Свенельд землю подарил за Любечем, а я ее на тмутараканскую сменял. – Все равно не понял. А твои приволжские поместья, родовые, чем плохи? – Тем плохи, что с хаканом у меня размолвка вышла, – сообщил Машег. – Нет у меня более родовой земли. Только дареная осталась и купленная. – Как это – размолвка? – А так. Не полюбился я итильским торгашам. Настолько не полюбился, что приехал за мной от хакана хранитель закона, правоверный талдаш Шлом, сын Йогаана, с полусотней наемных воинов Магомета. Земли мои себе взять, а меня – в столицу. На расправу. – И что? – спросил Духарев. – Пропали земли мои, – вздохнул Машег. – Зато теперь у хакана – другой талдаш… Глава седьмая В которой повествуется о доброте и справедливости хузарского хакана Были у Машега обширные поместья, были сады с прохладными водоемами под сенью цветущих деревьев. Было у него все, чем хвастают итильские богатеи и семендерские вельможи. Был и дом в столице, каменный дом с тенистым двором и прозрачной водой, бегущей между камешками. Там Машег и жил, когда призвал его хакан. Должно быть, донесли Йосыпу, что разбогател Машег бар Маттах, и захотел повелитель Хузарии взглянуть, каким стал сын Маттаха. Понравится – возвысит. Поставит, к примеру, хузарской лучшей конницей командовать. А то, смешно сказать, начальником конницы у хакана – «византиец», который с пятидесяти шагов в дохлую собаку не попадет. Но посмотрел на Машега хакан и не дал ему начальства над конницей. – Уезжай, Машег, – посоветовал другу Рагух, тоже «белый» хузарин, но из менее знатного рода, чьих представителей не было в «черном списке» хакана. – Уезжай, пока худого не случилось. Рагух служил сотником в итильской конной страже. Его новая жена была «византийкой», ее родня поддерживала зятя, и Рагуха ждала неплохая карьера. Хотя временами возникало у Рагуха сильное желание опробовать на новых родичах остроту сабли. Об этом Рагух тоже поведал другу. Машег его понимал. Но каждый сам выбирает судьбу. А Машегу в столице делать нечего. Его род – от персидских иудеев, а в Итиле заправляют «византийцы». Великий хакан хочет жить, как византийский кесарь. А были времена, когда хакана выбирали такие, как Машег. И великий хакан об этом помнит. Потому и окружил себя воинами-магометанами. Машег тоже не забыл, как дед нынешнего хакана отнял у деда Машега земли за «Саманными воротами»[7] и отдал своему любимчику, византийскому торгашу. Родовая память – долгая. В общем, испросил Машег у хакана разрешения покинуть столицу, и хакан позволил. Уезжал из Итиля Машег с радостью. Душно ему было в пропахшем нечистотами городе, тесно на узеньких улочках, где между глиняными заборами не разъехаться двум повозкам. В «царском городе», возведенном на острове и окруженном стенами повыше городских, нечистотами не воняло. Там журчали фонтаны и стояли настоящие дома, а не глиняные халупы. Не просто дома – дворцы. А краше и выше всех – дворец самого хакана. Хотя нет, не всех. Минареты мечети – выше. Хорошо пахнет на острове: цветами и молодым вином. А все равно душно. И душнее всего во дворце, где за каждым словом – намек, а слава измеряется в деньгах и близости к уху святейшего хакана. Машег тоже мог нашептывать в это ухо, и денег у него было теперь не меньше, чем у «византийцев». Мог, но брезговал. И не хотел, чтобы его дети воспитывались среди полуевнухов. Уехал. И забыл о своем хакане. И надеялся, что хакан тоже забудет о нем. Зря надеялся. Дурная весть застала Машега в степи. И принес ее Рагух. Сам. Такое никому не доверишь. – Хакан послал за твоей головой! – сказал он, смочив пересохшее горло чаем, поднесенным ему Элдой. В белом шатре Машега они сидели втроем. – Ему сказали, что ты злоумышляешь против него. Машег погладил рыжеватую бороду: – И он поверил? – Когда очень хочешь во что-то поверить, непременно поверишь, – сказал Рагух. – Я узнал поздно. Двух коней загнал, но теперь у тебя есть день, чтобы забрать своих и уйти. – А моя земля? – лицо Машега потемнело. Элда смотрела на него с тревогой. Если муж сочтет, что задета его честь, он будет способен на самые опрометчивые действия. – Твоя земля так и так достанется хакану, – сказал Рагух. – Без тебя или вместе с тобой. Не доставляй ему такого удовольствия, уходи! Уходи, Машег! Уходи к русам: они тебя примут! Машег думал. – А ты? – наконец спросил он. – Если узнают, что ты меня предупредил, тебе несдобровать. – Я справлюсь, – ответил Рагух. – Машег, ты не раз спасал мою жизнь… («Ты тоже», – вставил Машег). Уходи! Забирай семью, табуны, все, что ценное… Магометане не догонят тебя в степи! – Магометане? – встрепенулся Машег. – Хакан послал за мной не хузар, а магометан? – Нам он не доверяет, – мрачно ответил Рагух. – Тем более в таком деле, как твое. – И много магометан? – Много. Три сотни. – Ого! Триста арабов на одного хузарина! – Я и говорю – много. – Ты считаешь – это много? – настроение Машега явно поднялось. – Говоришь, у меня есть день. – День – точно. Завтра после полудня они будут здесь. – Значит, у меня есть не только день, но и ночь! А кто их ведет? Тоже магометанин? – Нет. Это вторая плохая новость. Их ведет Шлом бар Йогаан. Машег приподнял бровь: – А не сын ли он того Йогаана, который высудил у моего отца итильские виноградники? – Сын, – подтвердил Рагух. – Старший. – Как хорошо! – Машег широко улыбнулся. – Триста магометан, говоришь? – Триста. Из личной стражи хакана. Каждый стоит троих воинов. – Ты так считаешь? – Я их видел в деле. – А я нет, – усмехнулся Машег. – Было бы любопытно посмотреть. – Ты что, собираешься с ними драться? – воскликнул Рагух. – Собираюсь. Спасибо тебе! – Машег встал и обнял друга, но сразу отстранился. – А теперь уезжай! Я сам заарканю для тебя пару лучших коней. Поспеши! Рагух поглядел на друга… и внезапно ударил его по плечу. – Хочешь от меня избавиться? – засмеялся он. – Не выйдет! Я остаюсь. – Ты что? – нахмурился Машег. – А твоя родня? – Родня? Родители мои умерли давно. Мои братья мертвы, а первая жена умерла, пока мы с тобой служили русам. Один мой сын убит печенегами, второй воюет где-то в Сирии с византийским воеводой Цимисхием. А моя новая жена, благородная иудейка из почтенной семьи константинопольских шелкоторговцев… Она довольно приятна на ощупь. Такая пухленькая, белокожая… И очень хорошо воспитана: никогда не рыгает, не сморкается, не портит воздух… Зато непрерывно болтает. Наверное, чтобы не лопнуть от избытка газов. Нет, дружище, этого слишком мало удержать меня в Итиле. Ты – моя родня, Машег! – Отлично! – Машег улыбнулся. – С тобой мы их точно побьем! – Вы сошли с ума! – заявила Элда, с большим неодобрением слушавшая монолог Рагуха, особенно его высказывания касательно новой жены. – Вдвоем – против трех сотен! Зачем тебе вообще драться? Забирай все, и уходим! – Молчи, женщина! – произнес Машег. – Ты не понимаешь, что такое честь! – Зато я понимаю, что такое жизнь! Можешь сжечь усадьбу и сады с виноградником, если не хочешь оставлять их врагу! – Вот! – Машег повернулся к Рагуху. – Сколько лет живет со мной, а так и осталась нурманкой. Не будем терять времени, друг. Триста магометан – это не так уж много, но все равно слишком много, чтобы мы управились с ними вдвоем! Рагух немного ошибся. Посланцы хакана появились не после полудня, а ранним утром. Отбив непривычный к многодневной верховой езде зад о седло, «карающая рука хакана» Шлом бар Йогаан сменил седло на палубу. Выиграл полсуток и вдобавок рассчитывал нагрянуть внезапно. Но забыл, насколько густо заросли тростником берега в низовьях Дона. Внезапно не получилось. Высаживались в утренних сумерках, а к Машегову поместью вышли, когда солнце оторвалось от горизонта. «Поместью…» «Карающая рука хакана» скривил полные губы. Это слово вызывало в его памяти великолепные византийские виллы: фонтаны, ажурные решетки, окруженные парками мраморные статуи (жаль, что Закон запрещает изображения людей, иначе бар Иогаан непременно привез бы дюжину-другую). Поместье! Большой хлев, вокруг которого дюжина хлевов поменьше. А сам «помещик», по слухам, предпочитает жить в юрте, как грязный пастух.