— Что ж, — нарушил затянувшееся молчание Владимир, — слово мое такое. Вины на сотнике Богуславе я не вижу. Однако из уважения к брату моему, князю лехитскому Мешко, наказывать послов его за поносные слова тоже не стану. Велю вам всем замириться и обиды друг на друга не таить. А кто, против моей воли, возжелает мстить, того я покараю как злодея. Все слышали? — Обвел он строгим взглядом спорщиков, родичей их и видаков. Дождался нестройного ответа и добавил: — А коли слышали, так пусть теперь каждая сторона внесет полгривны серебром. За суд справедливый. А тебя, боярин Серегей, прошу в терем. Посоветоваться хочу… * * * Сергей подумал: не хочет ли князь у него денег попросить. Оказалось: нет. Именно — посоветоваться. Владимир был недоволен и озадачен. Сергей его понимал. Князь показал ему дары. Странные дары. Не княжьи какие-то. Неужто думает Мешко, что из-за таких даров: корзна с золотом и самоцветами, горсти монет и иной мелочи — Владимир от червенских городов отступился? — Не нравятся они мне, — сказал князь. — У воев рожи — чисто разбойничьи. Наглые, жадные. Я б таких не то что в дружину — на подворье не пустил. А главный их, жрец твоего бога, глазенками так и шарит. Вечерами, донесли мне, всё пишет, пишет… Соглядатай он. Хочется князю Мешко знать, насколько мы крепки. — Он повертел в пальцах монету с именем лехитского князя, поглядел на Сергея: — Что думаешь, боярин? — Мы не только Мешко любопытны, — произнес Серей. — Оттону-императору — тоже. И Ватикану. Но эти от нас слишком далеко. — А кто близко? — бросил Владимир, с лёту угадав подтекст. — Чехи, — сказал Сергей. — Мешко с ними в родстве[15]. — А что нам чехи? — Сами — ничего. А вот, если объединятся с лехитами, будет трудно. — Надо, чтоб не объединились. Что посоветуешь? — Возвращать червенские земли надо, — не раздумывая, произнес Сергей. — И быстро. Червен[16], Перемышль. И другие городки. — Вот! — воскликнул Владимир. — Я знал, что ты это скажешь! Отчина моя, которую лехиты оттяпали. А теперь вот посольство прислали. Мира хотят и дружбы… Хвост им собачий, а не мир! — Надеюсь, княже, ты послам этого не скажешь? Владимир только усмехнулся: — А еще я бы хотел на их верительные грамоты взглянуть, — произнес Сергей. — Какие еще грамоты? — удивился великий князь. — Такие, где написано, что они и вправду послы польского князя. — А разве и так не ясно? Они ведь дары принесли. И вот… — Владимир бросил боярину монету, которую вертел в руках. — Я серебру больше доверяю, чем пергаменту. — Серебро — это уважительно, — согласился Сергей. — Однако на Западе, да и на Востоке принято к дарам еще и письма подтверждающие прикладывать. С печатями. А то ведь любой купчина может себя послом объявить и товар безмытно везти. — Ты что же, сомневаешься, что они — послы? — прищурился Владимир. — Не то чтобы сомневаюсь… Дары они все же принесли. Однако отсутствие грамот — это, по меньшей мере, неуважение к тебе, великий князь. Будто ты — не владетель земель обширных, а какой-нибудь хан печенежский. И еще сомнительно мне, чтобы князь Мешко главным в посольстве поставил не одного из своих бояр, а монаха чужеземного. — Может, допрос им учинить? — оживился Владимир. — У Сигурда такие умельцы есть: мертвеца разговорят. — А если они все же послы? — предположил Сергей. — Перед всем миром опозоримся. — Тоже верно. Что предлагаешь? — Письмо написать. Великому князю Мешко. За дары поблагодарить. — Отдариваться… — А вот отдариваться не надо. Письмо это я сам напишу. По-латыни. А еще лучше — Артём напишет. Он латынью лучше меня владеет. Напишет, что благодарность твоя — не замедлит. За все воздашь князю Мешко сторицей. Владимир ухмыльнулся. Понял. И спросил напрямик: — Пойдешь со мной на закат, боярин-воевода? — Пойду, — не раздумывая, согласился Сергей. Хорошее предложение. Надоело сиднем сидеть. Не стар еще, крепость в руки вернулась. И дружину свою в деле лишний раз проверить — не мешает. А дело — доброе. Поглядим, стоит ли сын — отца. Глава девятнадцатая ЗЛОДЕЙСТВО Кривского купца, свидетельствовавшего за Богуслава, звали Завратой. О том, что постоял за Правду, Заврата не жалел ничуть. И богам угодил, и боярин Серегей, о коем купец и прежде знал только хорошее, за помощь отблагодарил щедро: подыскал невесту для старшего сына: вторую дочь соседа своего, княжьего сотника Свардига, природного варяга. Правда, Заврата не знал, что насчет сватовства боярину женушка присоветовала: мол, сын у Свардига один, да и тот от младшей жены, а дочерей — аж пятеро. А замужняя — только одна. Да разве в этом дело? Никогда бы Заврата этакую славную девку не просватал, кабы не слово боярина Серегея. Приданого за девкой дали не много, ну да хороший купец свое завсегда возьмет. Породниться с варягом, да еще — с княжьим сотником — большая удача. Теперь Заврата и дома в большей чести будет, а уж в Киеве и вовсе никто обидеть не посмеет. А еще прибыток: ежели захочет сынок в Царьград с товаром плыть, то сможет Свардиговым именем прикрыться и назваться не купцом кривским, а человеком княжьим, русом, с которого и мыта возьмут меньше, и место на торговом дворе дадут, и корм бесплатный, что всем русам положен по ряду, заключенному кесарями ромейскими и великими князьями киевскими. На радостях Заврата быстренько сбыл товар приказчикам того же боярина Серегея и снарядился в обратный путь. С собой взял нареченную невесту и брата ее — в спутники. Не потому, что не доверял тесть Заврате, а потому, что так правильно. Сам Свардиг поехать не мог. Служба княжья. Но сын его, пусть и младше сестры на два года, а спутник надежный. Варяг в четырнадцать лет — это уже воин. Ну и родня со стороны невесты на свадьбе должна быть. Впрочем, купец надеялся, что сынок Свардига не останется в одиночестве. В Плескове у Свардига — дядя. И не кто-нибудь, а сам наместник княжий Скольд. Заврата вез ему письмо от Свардига: тот просил брата отцом посаженным быть на свадьбе. Вот уж не гадал Заврата, купец не бедный, но и не самый первый в Плескове, что сам наместник… Собирались недолго. Уже через три дня Заврата с приказчиками, невестой и ее братом отправились в путь. Ехали на двух возах, не торопясь. Сынок Свардигов тоже не стал коня утомлять: привязал к возу да и задремал на соломе. Заврата подумал с одобрением: молодец. Главную воинскую заповедь знает туго: коли можно есть — ешь, коли можно спать — спи. Дорога из Киева в Любеч считалась безопасной: частенько проезжали здесь и дружинники княжьи, и купцы с охраной. К полудню Заврата и сам задремал, и приказчики его носами клевали… Вот и не заметили, как мимо них рысям ипрошла беда. — Глянь-ка, Кошта, — тронул мышлицкого пана его спутник. — Не рожа ли знакомая там? Будь здесь Богуслав — наверняка признал бы в зорком всаднике того самого лехита, который мучил девку на постоялом дворе. — Никак тот самый смерд, что тебя пред здешним князем хулил, а? Пан Кошта присмотрелся… Точно. Шагах в ста катились по дороге возы, а на первом: девка смазливая, парнишка молоденький и он, песья кровь, обидчик. — Как есть он! Ну я его поучу! И послал было коня… — Куда? — негромко, но веско прикрикнул монах. — Ты что задумал, пан? — Убью смерда, патер, — радостно сообщил Кошта. — Ты заметил, что он не один? — осведомился монах. — Тю! Это ж торгаши! Порублю всех, как солому! Иль сомневаешься? — Пан Кошта подбоченился, расправил длинные рыжие усы, глянул соколом. — Ничуть. Но вынужден напомнить, что эта река не Висла, а Днепр. И здесь за убийство этих смердов с тебя сдерут такую виру, какую ты, пан, и за десять лет не соберешь. — Это если я захочу ее платить! — осклабился пан Кошта. — А не захочешь, так будешь в яме сидеть, дерьмо свое жрать! — сердито бросил монах. — И мы с тобой заодно. — Нас не можно! — вмешался пан Яцек. — Мы же послы! Монах только головой мотнул, не желая отвечать на такую дурость. Можно подумать, этот глупец не присутствовал на княжьем суде. Надо признать, что святой отец тоже был не в лучшем настроении. Магдебургский архиепископ Адальберт, главным образом и снарядивший его посольство, поручил Фредрику узнать, не склонен ли новый киевский владетель принять Крест из рук Папы. К сожалению, оказалось, что новый герцог русов еще хуже старого. Тот-то крещеный, хоть и десятины не платил по мерзкому восточному обычаю. Владимир и вовсе закоренелый язычник, как и отец его, Святослав, вынудивший некогда архиепископа спешно покинуть Киев[17]. Это Адальберт придумал насчет посольства. И дары он предоставил. Получив такие дары, воинственный рус непременно должен был обидеться на князя Мешко. А четырех идиотов в сопровождение Фредрику навязали уже в Гнездне. Тут уж никуда не денешься. Иначе кто поверит, что посольство — от князя Мешко. Фредрик взял тех, кто подешевле. Не без умысла. Чем больше паны начудят, тем меньше у русов будет любви к гнезднинскому князю. Фредрик знал, что спутники его — дураковатые. Но не думал, что настолько. — Боишься, патер? — осведомился пан Кошта. Вот наглый варвар. Таких даже святой крест не исправит. Дикарь, он и есть дикарь. — О чем Панове спорят? — поинтересовались догнавшие передовых пан Стась и пан Казимир, коих, строго говоря, панами называть не стоило, потому что с благородной шляхтой их роднили лишь сабли да усы. — Там, впереди, — торгаш местный, который нас на суде лаял, — поведал Кошта. — Хочу его наказать, а кое-кто не дозволяет. Видно, за шкуру свою боится. — Моя шкура, пан, не мне принадлежит, а Церкви! — высокомерно ответил Фредрик. — Если ты хочешь отомстить, не будь дураком. Выбери время поудобней и место потише. Не то вместо мести получишь железом по башке!