— Боярин Семирад в Киеве — муж не последний, — поведала Сладислава. — Собою видный (Семирад приосанился), богат по-княжьи. А к тебе, думаю, будет и щедр, и ласков. Верно, боярин? — С серебра есть будешь, молоком умываться, — пообещал Семирад, чуть не облизываясь. Признаться, не ожидал он, что девка окажется так хороша. Ишь, как смутилась. Видать, и впрямь девица. Выходит, врали про нее, что с хозяйским сыном спит. Младшей женой — так младшей женой. Семирад — христианин. Жена у него одна. Остальные по закону — наложницы. Как ни назови. — Пойдешь? — спросила Сладислава. — Как велишь, госпожа. — Лучинка еще больше потупилась. — В глаза мне смотри! — жестко, как никогда не разговаривала с Лучинкой, велела бояриня. Лучинка подняла голову. Ей вдруг стало всё понятно. Не хочет боярыня, чтоб Лучинка с ее сыном… А тут и боярин подвернулся. Такой муж — да безродной девке-приживалке. Другая бы за великое счастье… Холодные глаза у боярыни. Строгие. Умные. С такой, как Сладислава, не поспоришь. — Хочешь за боярина Семирада? Лучинка собрала волю в кулак. Задышала ровно, как мать когда-то учила дышать, когда к Мокоши взываешь… Только в этом доме Мокошь не в чести. Нет ее здесь. Не услышит. Однако Лучинка уже справилась и сама. Выпрямилась, вытянулась, будто березка на обрыве, щеки вспыхнули, глаза засияли (Семирад, глядя, слюну сглотнул: нет, до чего ж хороша!), глянула в глаза боярыни гордо, без страха (она ведь не холопка, ряда с боярыней не писала, свободная; выгонит так выгонит…), выдержала — волей против воли: — Нет, госпожа. Не хочу. И не пойду. — Да что ты такое говоришь, девка? — Семирад даже не возмутился — изумился. Отказать ему? Какая-то… Боярыня быстро вскинула руку: молчи! И Семирад оборвал на полуслове. Все же он — не какой-нибудь гридь безмозглый. Обидное слово выскочит — не воротишь. Девка услышит — плевать. А вот если жену боярина Серегея обидеть — беды не оберешься. Только-только прежние обиды простила… Семирад прикусил язык. Знающим людям ведомо, как много боярыня в делах мужа весит. Воевода Серегей, он нравом крут, но обиду копить не станет. Что не по нему — сразу за меч. А коли сразу не покарал, значит, обошлось. Другое дело — боярыня Сладислава, женщина. Эта не простит никогда. Семираду вспомнилась покойница, княгиня Ольга. Женщина в силе, она не просто мстительна, она в мести — страшна. Не дай Бог… — Не пойдешь, значит? — Не пойду! — Лучинка еще выше задрала круглый подбородок. Решилась — не отступит. — Выйди, — сухо бросила Сладислава. — Мы с тобой после поговорим. Лучинка вышла. Вернее сказать, удалилась. Гордо, как княжна. — Что ж, боярин, извиняй, — спокойно, даже безразлично, произнесла боярыня. — Не хочет — неволить не буду. — Да я и… — начал Семирад. — О тебе же и забочусь, — перебила Сладислава. — Скрывать не буду: девушке сын мой младший люб. А она — не простая девка, а лекарка-травница, причем хорошая. Ведомо тебе? Семирад кивнул. Ему повод был нужен, чтоб с родом Серегеевым помириться. Но купец — всегда купец. Всюду выгоду ищет. Лекарка в большом хозяйстве нужна. И дешевле ее сразу купить, чем при каждой нужде кошель развязывать. — А коли ведомо, так знаешь, что силком такую брать нельзя. А то как бы худого не вышло. Травки — они ведь такие. Иная вылечит, а иная… Грех брать не хочу. — Пустое, боярыня, — махнул рукой Семирад. Он не испугался. Трусливые удачливыми купцами не бывают. — И не таких кобылок взнуздывали. — Плохо слушаешь меня, — заметила Сладислава. — Змею взнуздать не пробовал? — Ну коли зубы ядовитые вырвать… — Ты, боярин, не из лачуги рабской, а из моего дома девку взять хотел! — вновь перебила боярыня. — Закон забыл? — Так она ж не вашего рода! — удивился Семирад. — Челядинка. — Она — свободная, — напомнила Сладислава. — А что в доме моем живет, так у нас многие живут. Вот дружинники мужнины тоже у нас живут. И очень даже с Лучинкой дружны. Сестрой почитают. Дальше говорить? — Не надо. Семирад всё понял. И понял правильно. И что будет, если, скажем, силком девушку умыкнуть, — тоже понял. Тут уж простым веном не обойдешься, полюбовно не договоришься. Закон же таков: кто свободную женщину силком взял, тому либо серебром откупиться, либо кровью. Вон знающие люди говорили: умыкнул боярин Блуд вдову Ярополкову… И со двора его в терем княжий серебро да злато пудами возили. И это притом, что вдову у него Владимир всё равно себе забрал. — Ну коли так, — сказал примиренно Семирад, — то и забудем. Обиды за отказ я не держу. «Еще б ты обиду держал!» — подумала Сладислава. Но вслух сказала другое: — Слыхала я: в Палатине рыбьим зубом интересуются. Могу предложить пудов сто. Поспособствуешь? Доставка твоя, прибыль пополам… Когда обходительный боярин ушел, Сладислава вновь кликнула к себе Лучинку. Оглядела внимательно, строго, потом спросила, не лукавя: — Хочешь за Богуслава? Лучинка молчала. Глаза — в пол. Только щеки заалели. — Знаю, что хочешь, — негромко произнесла боярыня. — Но есть тому препятствие… Повисла тишина. Лучинка не выдержала первой. — Да что ж я, не понимаю? — пробормотала она. — Кто он, а кто я… Сыну вашему княжна надобна. С приданым, чтоб в шелках ходила, а не в этом… — Лучинка тронула льняной подол сарафана. — Славушка меня от смерти спас, от участи лютой оборонил! — Подняла голову, глянула прямо: — Я ему хоть как служить готова. Хоть на ложе, хоть одежу стирать-прибирать! Лишь бы он сам… — Лучинка осеклась. — Любишь его? — спросила Сладислава. — Люблю, госпожа. — Сильно ли любишь? Умереть за него готова? — Ой! — Лучинка прижала руки к груди: — Какая беда с ним? — Я тебя спросила! — Умру, госпожа! — твердо ответила Лучинка. — Только вели! — Хорошо, — кивнула Сладислава. Вытянула руку, поманила, звякнув золотом на запястье: — Подойди, дитя. Сядь сюда, — указала на скамеечку у своих ног. Потом взяла Лучинку за подбородок тонкими твердыми пальцами, заглянула в глаза: — Богуслав — воин, — произнесла она негромко. — Судьба его — по Кромке ходить. Оступится — и нет его. Понимаешь это? Лучинка качнула ресницами: понимаю. — Богуслав — хороший воин. Очень хороший. Его убить непросто. — Я знаю, — шепнула Лучинка. — Я видела. — Но от случайной стрелы, от сулицы в спину, от злого удара, а паче того — от множества ворогов никакое умение не убережет, — продолжала Сладислава. — Только Бог от такой беды уберечь может… И верная, истинная любовь. Твоя любовь, Лучинка! Забудешь о нем хоть на малое время — и не вернется. — Я не забываю, — прошептала Лучинка. — О нем только Мокошь и прошу… — осеклась испуганно, вспомнив, с кем говорит. Ногти боярыни больно впились в Лучинкину кожу. — Шелка — пустое, — произнесла Сладислава ледяным голосом. — И княжна — пустое. Княжен на земле словенской много. Княжна у сына моего Богуслава уже была. Едва бедой не обернулось! Хватит! Лучинка не понимала, о чем говорит боярыня, но от голоса ее всё внутри сжалось в комок. — Княжна… — Тонкие губы Сладиславы искривила насмешливая улыбка. — Коли я захочу — последнюю дворовую девку княжной сделаю. В моих жилах кровь кесарей, девочка! Но не вздумай об этом кому сказать… Даже Богуславу! — Никому! — истово прошептала Лучинка. Она ничего не понимала, кроме того, что ей доверили страшную тайну. В словах боярыни она не усомнилась ни на миг. — Но преграда счастью твоему все же есть. — Пальцы в драгоценных перстнях сжались еще больнее. — Женой моего сына никогда не станет погубившая душу язычница. Ты должна принять Веру Христову! — Я приму! — не раздумывая, ответила Лучинка. Боярыня сказала: «женой»! Голова Лучинки закружилась от невозможного счастья, слезы потекли по щекам… — Примешь, — подтвердила Сладислава. — И отречешься от своей бесовской Мокоши! Трижды отречешься, поняла? Лучинка замерла… Креститься — это не страшно. Бог Христос — он не страшный. Страшны, бывает, те, кто ему служит. А поклониться еще одному богу — дело обычное. Но отречься от Мокоши… Это совсем другое. Это, это… Как солнце никогда не увидеть… Нет, как будто вовсе ослепнуть. Весь род Лучинки: мама, бабушка, прабабушка… Много-много поколений рождались и умирали в лоне доброй и щедрой богини. Служили ей, верили ей, опирались на ее силу… Остаться без оберегающей силы доброй богини — всё равно как голой в снегу в мороз посреди Дикого Поля. Пальцы Сладиславы разжались, оставив на подбородке Лучинки два розовых пятнышка. Все поняла боярыня.