— А вот и наше подворье! — удовлетворенно произнес Кишка. — Приехали, господин. Теперича и передохнуть можно. Старший отцовский приказчик в Булгаре знал всё и всех. Не зря имя у него было — Хватко. Было, потому что с тех пор, как принял Хватко веру бохмичи, так и имя поменял. Звался теперь не Хватко, а Халил, падал на молитвенный коврик положенное количество раз — по крику муэдзина. Как и все здешние. Однако в его преданности боярин Серегей не сомневался, и говорить с ним можно было прямо. — Воевать Булгарский Эмират? Ну, не знаю… — Хватко-Халил погладил бритую голову. — Думаю, чтоб просто пограбить, тысяч двадцати воев будет довольно. Города брать — нужно вчетверо больше. А чтоб удержать, пожалуй что и вдесятеро. — Как это? — не понял Богуслав. — А так, что попросит эмир о помощи других муслим, у того же багдадского калифа, — и помощь не замедлит. Мы, то есть они, верные пророку, друг за друга крепко стоят. Глава восьмая, В КОТОРОЙ ГОШКА ПОПАДАЕТ В БЕДУ — Слышь, Славка, я пойду прогуляюсь? — Гошке уже надоело слушать умные разговоры. Тем более, он знал, чем такие беседы заканчиваются. Напьются и начнут валять девок. Скучно. А там, за оградой подворья, удивительный неведомый мир. Богуслав вопросительно взглянул на Хватку. — Пускай, — разрешил тот. — Деньги у тебя есть? — С полгривны наберется. — Гошка погладил пояс. — Важная деньга. Все сласти на рынке скупить можешь. Гошка поморщился: что он, дитя малое, чтоб медовыми лепешками рот набивать? То есть лепешки-то он любил, но признаться в этом… — Ты попробуй сначала, — усмехнулся Халил. — Здесь сласти отменные. А сабельку оставь! — велел он, заметив, что Гошка двинулся к висящему на стене оружию. — Оборониться тебе и кинжала хватит, а так еще убьешь кого — потом не откупимся. Гошка хотел сказать, что он и кинжалом может кого хошь… Но счел за лучшее промолчать. Не то не выпустят. Рынок булгарский Гошку восхитил. Он пробовал диковинные фрукты (за попробовать денег не спрашивали и не гнали, угадав в Гошке не побирушку, а денежного купца), так что Гошка набрал полную глиняную тарелку незнакомых сладостей и шел теперь не спеша, разглядывая всё подряд: украшения, оружие, ткани, посуду, иногда заговаривая с купцами то на словенском, то на ромейском (его понимали), отпихивая навязчивых зазывал и непонятных мужчин с нарумяненными, как у девок, умильными рожами. На удивление мало было воришек. Лишь один раз к Гошкиному поясу потянулась цепкая лапка: когда он остановился, чтобы послушать барабанщиков. Но легкого шлепка оказалось довольно, чтобы лапка убралась. Суетился и горланил местный люд. На кострах жарили лепешки и пахучую баранину. Толстяк с наверченной на голову белой простыней сидел на маленьком стульчике, а перед ним прямо на земле лежали медные и серебряные монетки. Но это был не нищий, а меняла. Нищий устроился неподалеку, выставив на всеобщее обозрение черномясую гнилую язву на ноге. Гошка удивился. Он уже успел кое-чему научиться у матушки и знал, что с огневицей не деньги надо выпрашивать, а поскорее ногу оттяпать, пока дальше не перекинулось. Удивился, принюхался… и понял, что огневица фальшивая. Гнилью-то не пахло. Заинтересовала Гошку забавная игра: сухонький смуглый булгарин вертел на доске три маленьких медных плошки. Под одной из них пряталась монетка. Угадал — монетка твоя. Не угадал — клади свою монетку, и всё сначала. Понаблюдав немного, Гошка заметил, что булгарин в самый последний момент ухитряется выдернуть монетку из-под плошки и спрятать между пальцев. Дождавшись, когда булгарин остался один, Гошка присел рядом на корточки и сказал по-хузарски: — Научи. Он уже представлял, как позабавит фокусом киевских приятелей, но булгарин учить его не стал. Он почему-то очень испугался, схватил доску, плошки и дал деру. Гошка удивился. Позже ему на глаза попался знакомый раскрашенный возок: тот, что въехал в ворота раньше их каравана. Знакомый мальчишка копошился рядом, разводя костерок. Из возка доносились мужские голоса: бу-бу-бу… Гошка собрался подойти — познакомиться, но тут его внимание привлекли кони. То есть тут были не только кони, но также ослы, верблюды, овцы, коровы… Словом, самый разный скот. Причем Гошка сразу отметил, что у овец здешних отменная шерсть, а коровы намного крупнее и глаже, чем в Киеве. Но коров пусть смерды рассматривают. Воина интересуют только кони. А кони хороши. То есть не все, конечно, но очень, очень многие. В лошадях Гошку учил разбираться не кто-нибудь, а сам Ионах бар Машег. Гошке сразу глянулся белый в яблоках трехлеток с маленькой гордой головой, широким крупом и тонкими сухими ногами. Торговал трехлетка усач в пыльной серой рубахе до земли с золотыми браслетами, которыми не погнушался бы и нурманский ярл. Сначала усач на Гошку даже не глянул, потом заметил и шелковую рубаху, и пояс наборный с серебряными украшениями — и залебезил. Поздоровался почтительно по-ромейски. Гошка солидно, как и подобает воину, поинтересовался (тоже по-ромейски), какова цена коня. Усач назвал. Сначала — в местных алтынах, потом — в ромейских номисмах. Три золотых. Цена была, по киевским меркам, хорошая. Если конь без порока, конечно. Но Гошка знал, что купить коня можно много дешевле, чем просит продавец. Кто ж сразу настоящую цену попросит! Так что в ответ на запрошенное Гошка только фыркнул и предложил впятеро меньше. Усач вскинул руки к небу и вскрикнул так, будто его цапнули за сокровенное место. Но сбавил цену на четверь номисмы. Гошка ухмыльнулся. Ему нравилось, что он, как взрослый, торгуется с чужим купцом из-за коня, из которого можно воспитать настоящего боевого. Рядом остановилось несколько местных: слушали, как малец-гяур в полсажени ростом торгует жеребчика, на котором и богатому купцу незазорно прокатиться. Гошка вошел в азарт. Он тоже кричал и хлопал себя по бедрам. Придумывал трехлетку всякие возможные пороки, утверждал, что таких коней, и даже получше, он уже не раз покупал за полномисмы. Заявлял, что у его брата тысячный табун жеребцов получше этого, а этого торгует просто потому, что негоже такому, как он, ходить пешком. Усач напирал, что конёк — отличных кровей, выкормлен зерном и — без малейшего изъяна. Говорили по-ромейски. Оба знали этот язык плоховато, но друг друга понимали вполне. В конце концов сошлись на том, что конек обойдется Гошке в полторы номисмы. А в придачу к коню — седло и сбруя. Гошка хотел, чтоб конька еще и подковали за счет продавца, но — не уговорил. Холоп усача взнуздал и оседлал жеребчика. Тому это не очень понравилось. Судя по гладкой чистой шерсти и беспокойству, седлали трехлетка впервые. Толпа выросла. Многие полагали, что сейчас начнется самое интересное. Легонький мальчишка на необъезженном коне… Но держался Гошка уверенно, и некоторые уже успели поспорить, сумеет или нет мальчишка-ромей усидеть в седле. А если не сумеет, то сколько продержится… Наконец Гошка полез в пояс, выгреб все наличное серебро… Набралось чуть меньше, чем надо, но усатый эту мелочь Гошке простил довольно легко. «Эх! — подумал Гошка. — Можно было б и дешевле купить!» Но — поздно. Уже ударили по рукам. Гошка оглянулся, увидел булгарина, грызущего яблоко: — Дай-ка сюда! — потребовал он. Булгарин безропотно отдал огрызок: он только что поставил пару монет на то, что Гощка продержится не меньше, чем нужно, чтоб досчитать до двадцати. Гошка вошел в загон, принял у холопа легкую ременную плеть с простой рукоятью, намотал на руку уздечку, протянул жеребчику огрызок на открытой ладони. Трехлеток опустил голову, понюхал… и схрумкал. Зубы у конька были хорошие. Впрочем, Гошка в этом и не сомневался. Он положил руку на луку седла (как раз на уровне Гошкиной макушки), шепнул коньку: — Мы с тобой подружимся, — и легко, по-степному, взлетел в седло. Трехлеток всхрапнул от неожиданности, немедленно возмутился и вскинулся на дыбы. К его удивлению, наездник не свалился наземь, а впился пятками ему в бока и больно треснул меж ушей. Жеребчик от этакой грубости совсем взбеленился. Он скакал и прыгал, взмывая над землей на добрых полсажени, бросался из стороны в сторону, вставал на дыбы, бил задом и даже попытался приложить Гошку о перекладину загона. Не тут-то было! Гошка убрал ногу, и конёк приложился собственным боком. Зрители восхищенно заорали. Они знали толк в верховой езде и видели, что мальчишка — хорош. Гошка держался на спине безумствующего трехлетка со спокойствием и непринужденностью мастера. Пружинил ногами, чтобы не сбить жеребчику спину. Держал вожжи легко и свободно, не мешая коньку резвиться и лишь пару раз поучив плетью, когда жеребчик попытался пустить в ход зубы. Будь они в степи, Гошка давно бы уже пустил трехлетка вскачь, погонял как следует галопом — и обратно они вернулись бы с обоюдным пониманием, кто из них главный. А тут пришлось изматывать жеребца в крохотном загончике двадцать на двадцать шагов, потому Гошке пришлось повозиться. Изрядно умаялся. Но остался доволен и выносливостью конька, и его крутым норовом. Именно из таких вырастают настоящие боевые: мощные, свирепые, неукротимые. Преданные одному лишь хозяину. Очень довольный собой, Гошка спрыгнул на землю, приласкал, обтер предложенной кем-то холстиной и повел в поводу на подворье (пусть передохнет), предвкушая, как въедет в ворота и все увидят… Не получилось. Не успел Гошка отойти и на полсотни шагов, как дорогу ему преградили. Двое толстопузых, мордастых, в стальных панцирях и шлемах, с саблями на поясах. Стражники. Спросили что-то по-своему. — Не понимаю, — сказал Гошка по-ромейски. — Эй, мальчик, у кого коня увел? — поинтересовался вполне добродушно стражник покрупнее. Гошка обиделся. Он привык к другому обращению. А сейчас, когда он чувствовал себя едва ли не настоящим гриднем… — У матери своей спроси! — звонко выкрикнул он по-ромейски, задрав голову. И добавил, чтобы окончательно поставить на место этого жирняя, который пытается выдать себя за воина. — Если, конечно, она умеет говорить, а не только хрюкать! Для наглядности он показал, как именно хрюкает мать стражника.