Глава седьмая Дорога от Смоленска на Полоцк ПРАВО И СИЛА Впереди, пробившись сквозь волглую морось, мелькнул желтый огонек. — Ну слава Богу! — воскликнул Славка. — Я ж говорил тебе, Антифка: до ночи доберемся. Переночуем в тепле, горячего поедим! — Так ночь уже, — проворчал Антиф, но с явным облегчением. Ночевать под мокрым кустом и ему не улыбалось. Лошади, почуяв близость жилья, тоже оживились. Бодрее зачавкали копытами по раскисшей дороге. Вскоре всадники подъехали к невысокому (не от воров, от лихих людей) частоколу, прохлюпали немного вдоль черной стены (дорога здесь изгибалась петлей) и оказались у ворот. Славка забарабанил по ним древком копья. — Кого леший привел? — спустя некоторое время сипло поинтересовались с той стороны. — Я те дам — леший! — рявкнул Славка. — А ну открывай, пока я не осерчал! Всхлипнул засов, створка ворот со скрипом отодвинулась, и всадники въехали внутрь. За частоколом обнаружился обширный двор, длинный дом в два этажа с башенкой и еще с пяток строений, тесно прижавшихся друг к другу. Зимы здесь — не то что в Киеве. Тепло приходится беречь. Смерды победнее и вовсе со свиньями под одной крышей обитали. Закрытые слюдой окошки тускло светились. Особенно ярко — то, что на башенке. Его свет и заметил Славка с дороги. Дворовые кобели с яростным лаем кинулись к всадникам. Славкин Ворон, шедший в поводу, хватанул одного за шкирку, а другому наподдал копытом. Псы брехать не перестали, но уже — с почтительных пяти шагов. Из конюшни раздалось ответное ржание. Гостей на постоялом дворе нынче хватало. Во дворе стоял десяток возов. — Как бы нам на полу ночевать не пришлось, — заметил Антиф, спешиваясь и снимая с коня переметные сумы. — Кому? Нам? Не смеши меня! Эй, хозяин, встречай! — рыкнул он и спрыгнул прямо на крыльцо. Дверь распахнулась. Жалобный девичий взвизг приветствовал путников. Славка потянулся было к сабле (вдруг — тати?), но сразу уронил руку. Опасности не было. Внутри было чадно и светло. Горели факелы и огонь в большом очаге. Вкусный запах жареного мяса и свежего хлеба смешивался с привычным духом мокрой кожи и конского пота. За четырьмя длинными столами выпивали и закусывали человек тридцать. Большинство, судя по одежде, купцы и их челядь. Эти сидели тесно. А вот за ближайшим к очагу столом просторно расположились четверо воев, судя по зброе — не из последних. Один из них сграбастал местную девку, усадил на колени и развлекался: одной рукой мял девкину грудь, другой шарил под подолом. Эта-то девка и визжала. Обычное, в общем, дело для холопки-подавальщицы. Такие редко отказывают воинам. Для того их и держат, чтоб знатных гостей услаждать. — Коней расседлать, обтереть, накормить овсом, кладь — сюда принести, — велел Славка угодливо склонившемуся (разглядел-таки смерд под мокрым плащом дорогую бронь) хозяину, а сам двинулся к тому столу, где расположились воины. Скинув плащ, Славка уселся на скамью, снял шлем, поставил его перед собой на стол, стянул вязаный сухой подшлемник, откинул назад варяжскую косицу, пригладил отросшую щетинку на голове… Четверо воев прекратили есть и уставились на Славку. Сластолюбивый перестал мять девку, и сама девка притихла, с надеждой уставилась на Славку. Личико ее, вполне симпатичное, было мокрехонько от слез, задравшийся подол обнажал славные белые ножки в бисерных черевиках. Раз в обувке, значит, не простая холопка. Может, дочка хозяйская? Как вновь прибывшему, Славке полагалось поздороваться первому. Кабы не девка, он бы так и сделал. Но заплаканные глазки пробудили в Славке вполне объяснимую неприязнь к четверке воев. Не любил Славка тех, кто мучит для забавы. Коли дело требует — тогда другое дело. А для забавы терзать слабых — это подлость. Так его батя учил. И еще учил, что подлого следует проучить. Хотя если тот — в своем праве… Вот хозяин здешний помалкивает… Хотя что он может сделать против четверки воев? Посаднику полоцкому пожаловаться? Так посадник княжий далеко. А сам князь — еще дальше. Хотя не так уж и далеко. Вот Славка — здесь. А Славка и есть — рука князя. Карающая, если понадобится… Вычленив из четверых главного: плечистого усатого мужа, стриженного «под горшок», Славка уставился на него и весьма грубо поинтересовался: — Чьих будешь? — А кто ты таков, чтоб спрашивать? — Выговор усатого похож на булгарский, но не булгарский. Этакое змеиное пришипывание. Девка, улучив миг, вывернулась из рук сластолюбивого и кинулась прочь. Сластолюбивый дернулся было, но, повинуясь знаку усатого, остался на месте. — Что угодно славному господину? — Хозяин постоялого двора, почуяв нехорошее, поспешил вмешаться. — Есть добрая ушица с глухарем, оленинка печеная, пироги с рыбкой… — Неси всё, — разрешил Славка. — Вино есть? — Нету! — Хозяин огорченно развел руками. — Пивко есть. Свежайшее, только сваренное. Медовуха, сбитень… — Давай пиво. И комнату нам приготовь. Лучшую. Какая у тебя лучшая? На усатого он больше не глядел. И ответом его не удостоил. Хозяин замялся… Думал, не соврать ли? Но потом все же признался: — Лучшая занята, благородный господин. Но есть другая, тоже очень хорошая. Я попрошу тех людей (кивок в сторону купеческой компании) освободить одну. — Мне не нужна «тоже хорошая», — строго сказал Славка. — Мне нужна лучшая. На вот, — он бросил на стол монету — свеженький, только что отчеканенный золотой с профилем князя Владимира. — Этого хватит. — Щедро, — недобро щурясь, процедил усатый чужеземец, глядя на вертящуюся монету. Он был прав. За такие деньги Славка мог занять весь трактир седмицы на три и пировать целой сотней. — Щедро, но все-таки слишком мало. Будешь спать, где положат, богатенький рус. — А ты не лез бы в чужой разговор, бедненький незнаю-как-тебя-зовут! — посоветовал Славка. — А то как бы тебе самому прежде времени не лечь. Да не на перину, а куда пожестче. Чужеземец осклабился, встопорщив усы. — За такие слова отвечать надобно, — сообщил он, для наглядности предложения погладив рукоять сабли, с которой не расстался и за трапезой. Не то чтобы Славке уж очень хотелось драться. С большим удовольствием он сейчас перекусил бы, выпил и завалился в постель. Но отказываться от вызова — стыдно. А ты не из трусливых, — похвалил Славка. — Не всякий пес посмеет на варяга хвост напружить. Не всякий, только совсем глупый. Так что быть тебе, пес, бесхвостым. Надо отдать должное четверке иноземцев: отреагировали они мгновенно. Не успела грохнуть об пол опрокинутая скамья, а все четверо уже были на ногах с оружием наголо. Но и Славка тоже не спал: его сабля смотрела в рот усатому. Малое движение — и станет усатый одноусым. При этом Славка даже встать не потрудился. И то: пристало ли сотнику киевского князя суетиться? Если иноземцы и хотели наброситься на Славку все разом, то воплотить это желание им помешали. Стрела с хрустом вонзилась в стол, расщепив толстую доску. Пока шел разговор, предусмотрительный Антиф успел расчехлить лук и набросить тетиву. Вторая стрела лежала на кибити. Черный граненый наконечник глядел в грудь усатого. Промахнуться, как и увернуться, на таком расстоянии невозможно. На усатом был пластинчатый доспех, но нет такой брони, что остановит стрелу, выпущенную из доброго степного лука с расстояния в девять шагов. Народ, трапезничавший в зале, разделился на две неравные части. Большинство постаралось убраться подальше, но шестеро торговых людей с ближнего стола похватали сложенную у стены воинскую снасть и встали на сторону Славки. — Не боись, поддержим, — негромко произнес старший, бородатый кривич. — Поучим наглых лехитов. «Значит, вот кто они, — понял Славка. — Лехиты. Люди князя Мешко[7]. Того, что воевал с лютичами. Какого лешего им надо здесь, на полоцкой земле?» — Пан Кошта! Что здесь происходит? Сказано было по-латыни и голосом столь властным, что Славка очень удивился, когда увидел говорившего. Держась за резное перильце, сверху спускался черный монах. — Наглый язычник желает занять наши комнаты, — тоже по-латыни (на очень скверной латыни), не поворачивая головы, процедил усатый. — Дозвольте мне его проучить, ваше преподобие! — Как бы он тебя не проучил, — сурово произнес монах, недобрым взглядом смерив Славку, изготовившегося к выстрелу, Антифа и вооружившихся купцов. И, ломая правильную речь чуждым выговором, обратился уже прямо к Славке: — Кто ты есть, человек, что смеет грозить послу? Твой князь тебя строго накажет! — Я так не думаю. — Славка махнул саблей. Усатый Кошта качнулся назад, но парировать не стал. И правильно. Выпад был нацелен не на него. Кончик сабли подхватил с лехитского блюда кус жареного мяса. Славка поймал его левой рукой, откусил, прожевал не спеша, выдержал паузу, с удовольствием пронаблюдав, как стекает по лбу напряженного Кошты капелька пота… — Я думаю, — произнес Славка неторопливо — на тоже весьма скверной, но вполне понятной латыни, — что человека, который назвал меня язычником, можно простить. — И, уже на родном словенском: — Ведь он сделал это по неведению. А вот того, кто угрожал оружием сотнику великого князя киевского, — Славка вновь сделал паузу, — следует наказать. И наказать примерно. Однако я склонен простить и эту обиду, если невежда склонит колено, повинится и немедленно уберется из этого дома. — Песья кровь! — взревел усатый. — Я порежу тебя на куски!