Поручик третьего Ивангородского драгунского полка Владимир Сахно был известным на всю страну дуэлянтом, с удовольствием «продававшим» свою шпагу владельцам тугих кошельков. И его появление в Белогорске могло означать только то, что в ближайшее время там намечена дуэль с его участием. Вопрос же о том, кто может оказаться мишенью Сахно, ни у Сушкова, ни у Лукьянова сомнений не вызывал. И это действительно серьезная проблема, ибо спровоцировать дворянина на дуэль очень легко, а драться с дуэлянтом-поручиком на шпагах – это дело, заранее обреченное на провал. – Вот что, Афанасий, – решительно заявил Лукьянов после недолгих раздумий, – князь сейчас фехтует так, что любо-дорого смотреть, не в пример лучше прежнего. Но рисковать не стоит, Сахно я из Белогорска удалю. А с Калашниковым, будь добр, разберись сам. – Добро, Игнат, так и поступим. Нам князя беречь нужно, и так мы его чуть не лишились полгода назад. 4 – То есть вы, Юрий Иванович, предлагаете разорвать помолвку? Я вас правильно понял? Я с интересом вглядывался в подаренное мне Калашниковым зеркало. Оно было достаточно большое, примерно полметра в ширину и полтора в высоту, вставленное в фигурную деревянную раму и очень качественное. Пожалуй, качество даже было сопоставимо с зеркалами из моего мира. И, несомненно, это было лучшее произведение мастеров-зеркальщиков, виденное мною в новой реальности. Или в новом мире, как правильно? Я с этим пока не разобрался, и было совершенно непонятно, смогу ли разобраться вообще. Да и нужно ли разбираться? Спору нет – вопрос интересный, но ломать голову над поиском скорейшего ответа не было особого желания. Я понимал, что нужно жить, что называется, здесь и сейчас, исполняя роль Михаила Бодрова, а не биться в истерике, требуя вернуть меня обратно. Объяснения так называемой «целительницы» бабы Насти я принял на веру, хотя время от времени приступы беспокойства за семью накрывали меня с головой. Трижды за прожитые здесь полгода я посещал жилище Настасьи Фоминичны с просьбами показать меня, жену и детей в том, прежнем, привычном мире. Дважды она выполняла мои просьбы, на третий раз уже не смогла. Правда, заверила, что раз я здесь чувствую себя хорошо, значит, и там у меня тоже все хорошо. Мол, чем лучше у меня здесь будут идти дела, тем лучше будут идти дела там у меня того, настоящего. Может, и есть в этом какая-то логика, но больше похоже на внушение из разряда «иди, работай – и будет тебе счастье». Собственно говоря, какой у меня выбор? Либо свести счеты с жизнью, либо быть князем. Как-то второе мне улыбалось больше. Тем более что попал я в Таридию – русскоязычное царство, протянувшееся от Северного до Южного моря аккурат посреди континента, в эпоху, примерно соответствующую концу семнадцатого – началу восемнадцатого века на Земле. То есть в то время, когда благородное происхождение давало весомые преимущества перед простолюдинами. Таридия сильно уступала в размерах Российской империи, хотя и считалась довольно крупным государством. Но крупность эта была из разряда «одна из многих», поскольку все соседние государства были сопоставимы по размерам. Впрочем, нынешние размеры наглядно отражали тот факт, что прошедший век царство никак не могло занести себе в актив, поскольку все соседи – Силирия, Улория, Тимланд – всё это время планомерно откусывали для себя части его территории. Дошло до того, что жизненно важный выход к Южному морю сжался до каких-то двухсот километров, да и на те претендовало агрессивное Улорийское королевство. В общем, положение у таридийского монарха было незавидное, и, чтобы исправить его, требовалась фигура масштаба Петра Первого. Только вот царь Иван Федорович из династии Соболевых Петром Великим точно не был. Нет, он был неплохим государем, но далеко не выдающимся. Зато звезда его старшего сына Федора все ярче сверкала на политическом небосводе. Царевич был умен, решителен, амбициозен. Именно с его подачи были проведены реформа государственного управления и денежная реформа. В настоящий момент в самом разгаре была реформа армии. Если кто и вернет в ближайшем будущем славу Таридии, так это наследник престола Федор Иванович. Ну, а я с большим интересом понаблюдаю за этим процессом, раз уж оказался в данное время в данном месте. И желательно бы немного со стороны. Только вот боюсь, что со стороны не получится, затянет меня в самое сердце интриги. Сделав несколько шагов назад, я полностью втиснул свое отражение в зеркало. Повернулся левым боком, правым, затем спиной – м-да, хорош! Впервые появилась возможность нормально рассмотреть «нового себя». Тело мне досталось молодое, чуть пониже прежнего и более субтильное. Михаил человеком был болезненным и не утруждающим себя никакими физическими нагрузками. Черты лица самые обычные: нос прямой, глаза серые, подбородок с ямочкой, которая, по утверждениям физиономистов, указывает на упрямство персонажа. Волосы светло-каштановые. Ничего, жить можно. Еще бы к дурацкой одежде привыкнуть! Белая сорочка, короткие штаны, бордовый камзол с причудливой вышивкой, белые чулки и туфли с пряжками! Бр-р! Как к такому привыкнуть? Слава богу, что ношение парика не было обязательным – я ухватился за эту необязательность словно утопающий за соломинку. – Великолепное зеркало! – на всякий случай я прикоснулся к поверхности кончиками пальцев, попытавшись «сдвинуть» изображение, словно на экране сенсорного гаджета – у Фоминичны-то двигалось! Но нет, похоже, что чудеса закончились, зеркало оказалось просто зеркалом. – Да, ваше сиятельство, – с готовностью подтвердил купец, – из Фрадштадта привезено вам в подарок! Разговор не клеился. Явно чувствуя себя не в своей тарелке, Калашников был слишком напряжен, и каждое слово давалось ему с превеликим трудом. А уж от фразы о подарочном зеркале беднягу и вовсе бросило в пот – судя по полученным мною сведениям, за такой подарок можно было спокойно купить небольшое поместье. И к этому нужно приплюсовать те суммы, что князь без зазрения совести брал в долг у незадачливого кандидата на звание своего тестя. – А что, Юрий Иванович, можно ли у нас такие зеркала делать? – я тоже толком не знал, как себя вести с представителем купечества, поэтому попытался перевести разговор на тему, в которой собеседник мог чувствовать себя свободнее. – Да бог с вами, Михаил Васильевич, – глаза Калашникова округлились от удивления, – куда нашим-то криворуким? Тут и рецептура секретная, и мастерство запредельное, а у нас хоть бы научились прилично простое стекло делать. – Так что в Таридии вовсе зеркальщиков нет? – кажется, я промахнулся, задав вопрос, ответ на который был известен любому младенцу. По крайней мере, Сушков беспокойно заерзал на стуле в своем углу, а во взгляде купца я прочел мрачную решимость идти до конца – он только что окончательно уверился в моем слабоумии. – Зеркала, князь, нигде кроме Фрадштадта не делают. – Жаль, можно было бы неплохо заработать, – ответил я, отмечая в уме, что чуть позже нужно будет поинтересоваться этим вопросом. Историей я всегда интересовался, правда, в основном мой интерес концентрировался на сражениях и войнах, а не на развитии производства, но то, что долгое время зеркала были большой ценностью, я знал. И помнил, что крупнейшим центром производства зеркал являлась Венеция. Время могу сопоставить только примерно, но определенные параллели с моим миром уже прослеживаются – что-то в районе петровской эпохи плюс-минус полста лет. Пока не знаю, что это мне дает, но знания лишними не бывают. Вообще нужно признать, что все проведенные здесь полгода меня сильно мучил вопрос моей состоятельности. В свое время я прочел множество книг в жанре альтернативной истории и попаданчества. И везде едва попавшие в другой мир или в другое время герои, используя знания и навыки людей двадцать первого века, засучив рукава, немедленно принимаются за работу. И все-то у них получается, во всем им сопутствует успех: кто-то «изобретает» бездымный порох, кто-то «открывает» пенициллин, кто-то бросается развивать самолетостроение, а кто-то совершенствует боевые корабли, кто-то бросается захватывать бесхозные пока участки земли с огромными запасами золота или нефти, а кто-то строит оружейные заводы и поднимает сельское хозяйство. Смотри-ка, какой талантливый народ нас окружает в повседневной жизни! Кого ни забрось в непривычные условия чужой реальности, все проявляют себя с наилучшей стороны! А я вот, бестолочь такая, сколько ни смотрю по сторонам, ничего умного в голову не приходит! Остается лишь утешать себя тем, что сначала нужно пройти период адаптации, привыкнуть к окружающей среде, а потом уж меня обязательно «прорвет» на гениальные откровения. Потому информацию о зеркалах я взял на заметку. Если уж их производство окутано таким пологом тайны, то стоит подумать о засылке в этот самый Фрадштадт шпионов, чтобы попытались узнать по данной теме все, что можно. Если, конечно, у меня найдутся эти самые шпионы. Как некстати Игнат недельный отпуск взял! Сейчас, пока свежо в памяти, обсудили бы с ним – может, кого-то из пластунов есть резон использовать? Ну, да ладно, поговорим, когда вернется. – Хорошо, Юрий Иванович, прекратим ходить вокруг да около, хотите разрыва помолвки? Я не против. У меня скопились долги перед вами, если не ошибаюсь, сумма составляет шесть тысяч триста сорок четыре рубля, – дождавшись молчаливого кивка головой Калашникова, я продолжил: – Половину суммы Афанасий Кузьмич выдаст вам прямо сейчас. За второй половиной приходите в Ивангороде через месяц, – никакой издевки в моих словах не было, поскольку торговец давно уже жил в столице и оттуда же предпочитал вести свои дела. – Нет-нет, Михаил Васильевич, – мой собеседник наконец-то сумел справиться с изумлением, – поскольку я являюсь инициатором разрыва, то должен возместить вам ущерб. Таковы правила. Это было действительно так, но я должен был предложить – не люблю быть должным кому бы то ни было. Активно отговаривавший меня от этого шага Сушков едва слышно выдохнул с облегчением. Но денежные долги – это еще не всё. Я рассчитывал, что Калашников мне сможет пригодиться в будущем. А потому кроме списания долгов договорились еще об оказании мне нескольких услуг информационного свойства. Что мне могло потребоваться, Юрий Иванович представить толком не мог, но никакой угрозы своему состоянию в таком требовании не усмотрел и, недолго думая, согласился. Уже после того как мы ударили по рукам, я озвучил свою первую просьбу – подыскать грамотных рудознатцев для обследования территории Холодного Удела и окрестных гор на севере страны. В полезных ископаемых я ничегошеньки не понимал, но в то, что их совершенно нет в горах, категорически не верил. Да-а. Окажись на моем месте «нормальный», «правильный попаданец», уже давно бы под пнутым наудачу камнем обнаружил богатейшую золотую жилу или россыпь алмазов. А у меня вот как-то не получался подобный фокус. По всей видимости, мое везение заключалось в возможности жизни в теле молодого князя Бодрова. Справедливости ради стоит отметить, что, даже попадись на моем пути золотая жила или алмазное месторождение, я бы запросто прошел мимо. Потому что и в этом никогда не разбирался. Вот такой я непутевый попаданец – ни бриллиант с земли подобрать, ни пулемет изобрести. Ну, да ладно, уж какой есть. Когда весьма довольный самим собой Калашников удалился восвояси, мы с Сушковым еще некоторое время посудачили о нем, порассуждали на тему мотивов его поступка и порадовались удачной сделке. То, что мне эта помолвка со вчерашней купеческой дочерью не нужна, было абсолютно ясно, но чтобы вот так просто разрешить вопрос без материальных потерь да еще оставить известного своей хваткой нувориша в положении должника – это можно было считать удачей. Впрочем, мой управляющий утверждал, что Юрий Калашников подыскал для своей дочери более выгодную партию – ходил слух, что якобы сговорились они породниться с семейством Чемезова. А Чемезов тоже был купцом, недавно получившим дворянство из царских рук. Вот и правильно, они одного поля ягоды, так и пусть роднятся между собой. Афанасию я ничего говорить не стал, но про себя ехидно усмехнулся несуразности этой ситуации. Человек богаче меня раз так в пятьсот, а поди ж ты – брак с его дочерью будет ущемлением именно моего достоинства. О времена! О нравы! Придет время, когда ситуация перевернется с ног на голову, но не сейчас, не сейчас. Кузьмич умчался решать вопросы с покупкой лошадей для полковых фургонов. А я попытался в очередной раз «влезть» в память князя. Как и прежде, безрезультатно. Память Михаила Бодрова в данном теле отсутствовала напрочь, поэтому ни единого факта из его жизни я вспомнить не мог. И это являлось громадной проблемой, ибо в каждом человеке существуют тысячи маленьких мелочей, которые идентифицируют его для окружающих: все эти взгляды, движения, интонации, привычки. А у меня нет ничего для подтверждения личности князя. Я совершенно другой человек: по-другому говорю, по-другому двигаюсь, по-другому думаю. Удастся ли объяснить произошедшую с Бодровым метаморфозу последствиями ранения? Ладно еще здесь, на севере, где общаться приходится в основном с княжеской челядью и малознакомыми людьми из Белогорска, но со дня на день предстоит отправляться в столицу, а в Ивангороде князя знали слишком многие, там острых ситуаций не избежать. И как, скажите на милость, выкрутиться из этой ситуации? Ведь я даже не знал, в каком качестве должен появиться в Ивангороде: полковника Белогорского полка или обычного «гражданского» князя? Дело в том, что поручение знатным людям формировать новые полки было обычной практикой пытающегося создать боеспособную армию Ивана Шестого. Наследник престола царевич Федор сформировал уже два пехотных полка и один драгунский, назначив в них командирами доверенных людей. Князь Григорянский сформировал Зеленодольский пехотный полк и был назначен его полковником. Граф Воронцов набрал Клинцовский драгунский полк и стал его командиром. Но распространится ли эта практика на опального Бодрова? Насколько осерчал государь на своего воспитанника? Как он вообще относился к Михаилу? Договаривались ли они с князем о чем-то на словах? Ответов на эти вопросы у меня не было. А поскольку никакого документального подтверждения о моем назначении командиром полка не было, то я и боялся попасть с этим делом впросак. Уж мне ли не знать, кем является человек без бумажки. Поеду в столицу в гражданской одежде, а там уж попытаюсь сориентироваться. По крайней мере, за сам полк краснеть не придется – к этому делу я отнесся со всей ответственностью. Тем более что каждодневная рутинная работа отлично отвлекала мою голову от дурных мыслей. Я старался принимать участие в решении любых вопросов – от набора и обучения рекрутов до качества пищи и вооружения. И здесь нашел-таки несколько проблемных мест, где благодаря своим знаниям и личным средствам удалось внести кое-какие улучшения. Самой большой моей удачей на этом поприще стала переделка штыка. Существовавший здесь штык вставлялся прямо в ствол фузеи, в народе именуемой просто ружьем. Подобная конструкция ровно вдвое сокращала возможности солдата-пехотинца, заставляя заранее делать выбор между стрельбой и штыковой атакой, а решение проблемы настолько лежало на поверхности, что я поначалу никак не мог поверить в то, что окружающие не видят этого. Каким бы невероятным ни казался этот факт, но в земной истории происходило то же самое – лишь спустя несколько десятилетий после изобретения штык стали насаживать на ствол ружья. Не знаю, сколько лет здесь прошло с момента принятия на вооружение штыка, но с моей стороны было бы большой глупостью не воспользоваться ситуацией. Так что кузнецы Белогорска готовы были на руках меня носить после получения заказа на переделку тысячи штыков. Узнав о том, что в полках царевича Федора держат помимо двух уставных пушек еще две-три дополнительные, я тоже решил проявить инициативу, справедливо рассудив, что многочисленная артиллерия лишней никак не будет. С этой целью я за свои кровные деньги приобрел еще две пушки и две гаубицы, позволявшие вести стрельбу по навесной траектории. Ну и на боеприпас пришлось потратиться – должна же быть практика у пушкарей. Не знаю, как у кого, но у меня на основе исторических книг и фильмов сложилось впечатление, что в семнадцатом-восемнадцатом веках пушки стреляли исключительно ядрами, взрывавшимися в гуще врагов и поражавшими живую силу противника взрывной волной и массой осколков. Всё было совсем не так! Такие снаряды были, но назывались они бомбами, взрывались не когда ударялись о землю, а когда догорал фитиль, и считались весьма дорогим и ненадежным боеприпасом. Поэтому в основном во вражеские ряды швырялись цельные чугунные ядра, тупо сносившие на своем пути любые препятствия, будь то люди, кони или легкие защитные заграждения. Стрелять полагалось по пологой траектории, чтобы ядро могло сбить как можно большее количество врагов, а потом, срикошетив от земли, продолжить свое черное дело. Впору было вспомнить старый анекдот о каучуковой бомбе, которая «продолжает прыгать». Кроме бомб и ядер были еще зажигательные снаряды – брандскугели – и картечь – для близко подошедшей пехоты или конницы. Настильная стрельба весьма ограничивала дальность полета снаряда. Чтобы стрелять дальше, нужно было задирать ствол пушки, но посланное навесиком ядро не рикошетило, зарываясь при падении в землю и теряя свою поражающую способность. Я рассудил, что положение смогут исправить гаубицы, имеющие возможность стрелять как по пологой, так и по навесной траектории, но из-за низкого качества бомб желаемого прогресса пока добиться не удавалось. Ничего, поэкспериментируем с фитилями и количеством пороха – авось найдется оптимальное решение. Ну и еще я взял на себя смелость докупить в полк фургонов и лошадей к ним, ведь чем больше в моем подразделении будет колес, тем мобильнее оно будет. Наказуема ли в этом мире и в этой стране инициатива, я должен был узнать в скором будущем, по приезде в Ивангород. До отъезда в столицу оставалось всего два дня. 5 Столица произвела на меня крайне неприятное впечатление. Глядя на кривые и грязные улочки Белогорска, я всегда помнил, что это небольшой провинциальный городок, и с готовностью прощал ему и непродуманную застройку, и неухоженность. От Ивангорода ожидал гораздо большего. Не сплошных дворцов с фонтанами и аккуратными лужайками, но хотя бы широких и чистых улиц. Нет, все оказалось не так. Город мало чем отличался от центра северной провинции страны, разве что был раз в десять больше. За разросшимися во все стороны посадами уже с трудом угадывались обветшалые городские стены. Улицы были замысловато кривыми и узкими. Та, по которой мы въехали в город, являлась продолжением северного тракта и только поэтому была замощена потемневшей от осадков и времени доской. Боковые улочки подобной чести не удостаивались. Заборы и стены убогих, крытых соломой домов сжимали жалкую «транспортную артерию» с боков, а балконы редко встречающихся двухэтажек нависали в опасной близости над головами хаотично двигающихся с черепашьей скоростью всадников и пешеходов. По крайней мере, в этой части Ивангорода с движением творилось полное безобразие, благодаря которому моей карете пришлось тащиться почти час только до ворот во внутренний город. За стеной ситуация немного изменилась – дома стали-таки побогаче и поопрятнее, но узость улиц, а также грязь и мусор на мостовой никуда не делись. Только на подступах к внутренней крепости, так и называвшейся «Крепость», улицы чуть раздались вширь, а мостовая укрылась камнем. Охранявшие въезд в Крепость часовые пропустили карету внутрь, довольствуясь всего лишь голословным утверждением кучера о том, что, мол, прибыл князь Бодров собственной персоной. Проходной двор, да и только! Карета «подрулила» к парадному входу, где мы с Сушковым вышли. Игнат с кучером и лакеем покатили к черному входу разгружать сундуки с вещами. Я с опаской бросил взгляд на широкую лестницу, обрамленную мраморными перилами с точеными балясинами. По лестнице вверх и вниз фланировали разряженные в пух и прах дамы и кавалеры, и взгляды большинства из них уже были прикованы к моей скромной персоне. Интересно: это именно Бодров так популярен у подножия местного Олимпа или просто в отсутствие Интернета и телевидения любое событие является развлечением? Как-то не учел я этого, хотелось бы появиться в царском дворце более скромно. Внезапно меня охватило жгучее желание осмотреть двор Крепости, я повернулся к парадной лестнице спиной и буквально нос к носу столкнулся с молодой темноволосой дамой. Она куда-то спешила, полностью поглощенная своими мыслями, и, скорее всего, рассчитывала обойти меня стороной, да я так не вовремя развернулся. Застигнутый врасплох, я так и не нашел, что сказать, девушка тоже не произнесла ни слова, только вздрогнула от неожиданности, а потом выражение ее лица из сосредоточенного резко перетекло в опасливо-брезгливое. Ни приветствия, ни извинений – дамочка так и помчалась вверх по лестнице, аккуратно подхватив подол красного платья, а я удивленно смотрел ей вслед, озадаченный неприятной метаморфозой, приключившейся с ее хорошеньким личиком при виде меня. Не вызывал сомнений тот факт, что она была знакома с Бодровым и, определенно, он ей не нравился. Мои размышления по данному поводу оказались прерваны самым беззастенчивым образом. От появившейся откуда-то сбоку группы блестящих придворных отделился молодой офицер и громко, так, чтобы услышали не только сопровождающие, но и все находящиеся во дворе, воскликнул: – А-а! Наш князенька прибыл! Жив и здоров! А что паразиту сделается? – повернувшись к друзьям за поддержкой, он дождался одобрительного взрыва хохота от компании и продолжил: – Как самочувствие? Не растрясло ли в дороге? – Игнат! – сдавленно прошипел у меня за спиной Сушков, но моего денщика-телохранителя с нами не было, решать проблему придется самим. То есть мне самому. – С кем имею честь говорить? – сухо осведомился я. – Ах, да, – офицер глумливо усмехнулся, – князенька же у нас тронулся умом и потерял память! Очень удобно, не правда ли, совершить гнусную мерзость и тут же забыть о ней! На этот раз никто не засмеялся, а «добрые» лица людей, сбившихся в уже довольно порядочных размеров толпу, недвусмысленно указывали на распределение симпатий между князем Бодровым и оппонентом. Стоп. Не так. Между мною и оппонентом. Хватит уже этого раздвоения личности, пора свыкнуться с мыслью, что теперь я и есть Михаил Бодров. Теперь и навсегда. – Это разные вещи, – как можно более спокойно сказал я, краем глаза подмечая, как Кузьмич дает какое-то поручение пробегавшему мимо слуге. – Разные вещи – это что? – офицер брезгливо усмехнулся, словно счел мои слова жалкой попыткой оправдаться. – Мерзость и гнусность? – Тронуться умом и потерять память, – со вздохом уточнил я, уже понимая, что неприятностей не избежать, – поэтому еще раз повторяю: с кем имею честь разговаривать? – А что, Бодров, в Холодном Уделе серебро так и не нашли? Приличную одежду купить не на что? – в разговор вмешался разряженный в шелка и бархат франт и, белозубо улыбаясь, повернулся к дамам, уверенный в том, что произнес удачную шутку. К моему удивлению, вокруг действительно радостно засмеялись. Ах, вот как? Я почувствовал, что буквально закипаю от злости, и попытался взять эмоции под контроль, чтобы не выставить себя полным дураком. Кидаться на насмешника с кулаками не стоит, но осадить просто необходимо. – А кто это у нас такой дерзкий? – грозно сверля шутника взглядом, я демонстративно взялся за рукоять шпаги. Франт испуганно попятился, его лицо вытянулось и побледнело. Ну, а как он думал? Травить толпой одного легко и весело, а ответить за свои слова один на один – это уже совсем другое дело. Понятно, что изначально не предполагалось решительного отпора от жертвы, но тут уж ему не повезло. – Ого, Бодров! – с веселой беззаботностью воскликнул офицер. – Какой решительный настрой! – Я дважды задал тебе вопрос, – я перенес агрессию со старательно пытающегося затеряться в толпе франтика на первого наглеца, – ты соизволишь представиться, или в приличном обществе стыдно произносить твою фамилию? – Поручик третьего драгунского полка Владимир Сахно! – мои слова явно задели поручика за живое, ибо всю его веселость словно рукой сняло. – И это ты должен стыдиться произносить свое имя вслух! – Прекратите говорить загадками, поручик! Или объяснитесь, или катитесь к черту! – Вот как? – глаза Сахно сузились, сразу делая его лицо злым. – Ты предал и оклеветал достойного человека, а потом, когда я прибыл призвать тебя к ответу, приказал своим наймитам удалить меня из Белогорска! Ты – негодяй, подлец и предатель! Я вызываю тебя на дуэль! – и прежде чем я успел что-либо возразить, драгунский поручик залепил мне пощечину.