– Я знаю, – сонно ответил Данила. – Тебе что-то не понравилось, что сделала, может… Нет, ну настоящий детектор лжи, ничего от нее не скроешь. – Все нормально, с чего ты взяла? – Мне показалось, ты был не рад мне как жене. Улада вдруг приподнялась на руках, отчего стали видны ее прекрасные груди, но через пару секунд Данила перевел взгляд на глаза. Действительно чарующие, темно-карие, с зеленой кантой. Все так же, не отводя взгляда, Улада спросила: – Ты все еще хочешь взять меня в жены? – Конечно, хочу! – На лице у Данилы сама собой выплыла глуповатая улыбка. Улада помолчала немного, не отводя взгляда, потом тихо ответила: – Хорошо. Она положила голову Молодцову на колени, уютно устроилась, как кошечка, и была права. Сейчас им обоим было хорошо. Данила гладил ее по голове, слушал ее дыхание и думал… а ни о чем он не думал, он просто хотел, чтобы так продолжалось как можно дольше. Поутру Молодцов спустился в зал на первый этаж, где готовилось долгожданное пиршество. Длинный, только отскобленный стол уставляли яствами, в зал вносили такие же ошкуренные добела скамьи, на пол сыпали свежую солому. Все как полагается. Столов было несколько, для важных купцов и воинов – повыше и даже покрытых чем-то вроде скатерти, для остальных – пониже, без всяких украшений; женщины, жены уважаемых людей, с ними Улада, сели за отдельным столом. Простой люд и челядь ели на улице. Даниле такой обычай не нравился, хотелось вкушать яства, и чтобы рядом была любимая девушка, которую можно приобнять при случае, чтобы два удовольствия сразу. Ну и похвастаться, конечно, не без этого, на взгляд Молодцова, его невеста была самая красивая из всех местных дам и одета не хуже. С другой стороны, их ватагу усадили вперемешку с другими обережниками напротив, и когда был произнесен первый тост и все отдали положенную долю богам, гости начали безудержный процесс поглощения пищи. У Данилы из-под руки вырвали сочный расстегай, здоровенный детина рядом лил в набитый рот брагу прямо из кувшина, так что напиток стекал двумя ручьями по бороде. Нет, все-таки обычаи здесь придуманы не просто так. Уладе явно было не место в такой компании. А вот Путята среди своих коллег по опасному ремеслу смотрелся как надо: шапка, настоящая папаха, кафтан, гривна золотая. Только наниматель Данилы явно мучился похмельем и на еду практически не налегал. Данила же после ночных разговоров был голоден как волк, поэтому, беря пример с окружающих, не чинясь, он схватил со стола круглый хлеб размером с широкое блюдце, откусил, а это оказался пирог с мясом и луком. Запил все это из кувшина перестоявшим морсом, ну или недостоявшейся брагой, и сразу потянулся к горшку, доверху набитому яйцами. Большинство гостей усиленно работали челюстями, перемалывая дармовое угощение. Где-то в углу что-то забренькало, затренькало, наверное, что-то вроде музыкального сопровождения, но публика им сегодня попалась неблагодарная, да и талант артистов не впечатлял. На столах время от времени меняли блюда, которые довольно быстро пустели, но щедрость хозяев все-таки уверенно побеждала голод гостей, и вскоре пир начал переходить из стадии «схватить что-нибудь и сожрать» в «а неплохо что-нибудь спеть». Данила напиться здешней сладковатой брагой мог с трудом, поэтому продолжал налегать на еду, местные песни и былины он все равно запомнить не мог. Это вон Шибрида запросто мог выдать рифмованную сагу из десятков строф на другом языке. Да еще прочитать ее красиво или спеть, так что, даже не поняв смысла, до души проберет. Этот варяг как раз и подошел к Молодцову, когда тот, перегнувшись через стол, отпиливал внушительный кусок от груди гуся. – Тебя батька зовет, – сказал он, нагнувшись к самому уху, чтобы не перекрикивать шум. – Да? Сейчас бегу. – Да не торопись, – вальяжно ответил Шибрида, – радуйся, пируй. Мясо доешь. Сам он приложился к кружке с пенным пивом. Так они и пошли, один с пивом, другой с куском мяса. Впрочем, гусятину Данила по пути доел, пока Шибрида вывел его на улицу, где дышал свежим воздухом Воислав. – Привел, как и сказал, батька. – Хорошо, – ответил Воислав. – Иди, но на пиво не налегай, помни, вечером мы с тобой уезжаем. – Шибрида с достоинством кивнул. – Ну, что, Молодец, говорить можешь, я вижу, ты к хмелю дюже крепок. – Данила скромно промолчал. – Да ладно, не зардейся, обычно эта привычка у старших мужей появляется, а у вас, я смотрю, и среди молодых в чести. Молодцов не отвечал, что ему еще говорить, тем более батька все верно понял про алкоголь. – Ладно, не будем пустословить, – видя смущение своего человека, сменил тему Воислав. – То, что мы про Владимира обсуждали, помнишь? – Про князя? Да, не забыл. Нужно идти, я готов! – Данила даже выпрямился, как будто по стойке «смирно». – Охолонь, – осадил его батька, – князь на полюдье все еще, там задержится, сам знаешь. Пиры, ловитвы. Владимир это дело любит. К марту обернется, как раз когда будут караваны на юг. Но я тобой обо всем заранее хотел поговорить. Потому что после времени может не быть, сам видишь, мы уезжаем. – Данила не успел спросить куда, а батька продолжал: – Помни, не просто тебя к князю с собой возьму. Я и расскажу ему все о том, как помог всем нам, как в Академию пробрался, как жизнью рисковал и как лихо у тебя все получилось. – Так уж и лихо… – Не спорь, – одернул Воислав. – Владимиру это может понравиться, и он предложит тебе ему служить. – Но, батька, ты же уже присягнул ему. – Присягнул ему только я один, за всю ватагу, а я говорю тебе о личной присяге, – терпеливо растолковал все своему олуху-ученику Воислав. – Да и, честно скажу, у меня был уговор с Добрыней. Так что как исполню я княжье поручение, то больше ему служить не буду. – Как это? – У Данилы не укладывалось, как это можно перестать служить не кому-нибудь, а князю Киева. – Ты что же, обратно обережником станешь? – Да нет, земля мне обещана, на ней и осяду. – Ты? Да как же это? – Теперь Воислав совсем огорошил Данилу. – Ты молод, еще не понимаешь, что устать можно и от битв, и от дальних стран, и от приключений. И оказывается, все, что ты искал, было совсем рядом, достаточно руку протянуть. Но не переживай, Даниил, – батька положил ему руки на плечи, встряхнул, – ты всегда будешь званым гостем в моем поместье. Воислав улыбнулся, и Данила тоже. – А по Владимиру сам решай, как быть. Твоя жизнь. Но я тебя вообще учить поклялся, если не забыл. – Ага, мне за мечом сходить, обоерукий бой покажете? – загорелся Молодцов. – Оружием ты недурно владеешь, научишься еще лучше, если захочешь, будет у кого. Я про другое. Мы с Шибридой и Клеком уезжаем тризну по Вуефасту справить, как раз к приезду князя должны вернуться. Старшим над ватагой я оставляю Скорохвата, у вас тут дела будут в Киеве, а одесную от него будешь сидеть ты. Я уже все решил, а ватага поддержит. – Что? Но я… есть же Будим, другие обережники опытнее, почему я? – Блин, чтобы третий раз удивиться за разговор, такого с Данилой давно не бывало. – Подумай, Даниил, ты в этом неплох. А сейчас иди пируй, но помни, с завтрашнего дня за все, что случится с ватагой, я спрошу с тебя и со Скорохвата. Воислав стиснул загривок Данилы железными пальцами и, почти не прилагая усилий, отвел его в пиршественную, там легким хлопком в спину, выбившим весь воздух из груди, напутствовал его праздновать. Молодцов поплелся к своему месту, но на полпути его перехватил Скорохват. – Садись вон туда, – добродушно сказал он. Данила уместился и оказался слева от Скорохвата, с его левой стороны довольно лыбился Будим, наливал ему брагу в кубок. – Пей, твое здоровье, – сказал новгородец, обнимая друга за шею. Только на следующий день Данила понял, что все это значило. Воислав, как и сказал, ускакал вместе с братьями-варягами в неизвестное место отправлять свои религиозные надобности. Молодцов давно уже перестал удивляться, как в Воиславе уживаются одновременно варяг и христианин. Проспал Данила до полудня следующего дня; как и другие гости, он провалялся на постели, брага и пиво все-таки оказались достаточно хмельными. Поэтому вышло так, что Молодцов пришел в себя только к вечеру и с чистой совестью остаток суток мог провести с Уладой. Комнату им выделили на подворье не то чтобы большую, зато богато обставленную, с мебелью, кроме кровати и стульев, еще сундук, куда можно складывать вещи, на стенах и на полу были уложены шкуры. Комнатка располагалась под самой крышей, так что потолок был скошен, но главным плюсом этого помещения и всего подворья было то, что окна в жилых помещениях были заставлены не ставнями, не мутными бычьими пузырями, а слюдяными пластинами, через которые вполне сносно проникал свет. Стоили такие пластины чудовищно дорого, за одно такое окошко можно было несколько деревень купить со всеми жителями и скотным двором. Общую стоимость всего такого остекления даже представить было страшно. Конечно, сам оконный проем был маленьким (Данила, вытянув руки, с трудом протиснулся бы в нем), да еще перехваченный двумя толстыми рейками, чтобы в нем умещались четыре слюдяные пластинки. Разглядеть сквозь них, что происходит на улице, было невозможно, но свет от заходящего солнца сквозь проникал мягкий, рассеянный. Его вполне хватало, чтобы Данила видел танцующую Уладу. Танцевала она по его просьбе, одежды на ней не было, зачем? Исполняла она, должно быть, какой-то восточный танец, хореографическую ценность Молодцов не брался оценить, главное, этот танец предназначался только ему. Улада и правда потрясающе владела своим телом, превосходно двигала бедрами, гармонично составляла руками какие-то жесты, выбрасывала ноги. Самое интересное, в этом танце не было ничего возбуждающего, просто красивая девушка красиво танцует, правда, без одежды, и что? Данила понял, что за всеми этими движениями кроется какой-то смысл, но понять его не смог. Он никогда не был силен в балете. Замерев на пару ударов сердца в позе со сведенными над головой руками, Улада громко выдохнула, вся мокрая от пота и довольная, с улыбкой упала на кровать. В объятия к Даниле. Тот погладил ее по пушистым русым волосам. – Тебе понравилось? – спросила девушка. – Очень. Так красиво, это непростой танец, так ведь? – Ты заметил, – Улада положила голову Молодцову на колени, – да, он особенный. Я никогда его не танцевала… в доме удовольствий. – Правильно, – Данила сделал вид, что не заметил ее смущения, – он не для этого предназначен. Девушка опять на него задумчиво посмотрела. – Знаешь, кому бы другому я этого не сказала, он бы меня за это ударил, но… мне иногда кажется, ты похож на женщину. – Вот это новость. – Данила не обиделся, он захохотал. – А почему, можно узнать? – Ты иногда видишь и чувствуешь то, что не положено мужчине. – Кем не положено? – Богами. Данила фыркнул. – Есть вещуны и иные ведающие люди, но ты не такой. Ты другой, – в очередной раз сказала девушка. – Поэтому ты обратил внимание на меня, тогда в Новгороде, понял, что я доношу боярину на других. Улада опять потерлась щекой, как кошечка, словно заглаживала вину перед хозяином или боялась, что Данила обидится. – А тот боярин, что же, он тоже был другой? – Нет, что ты, он у ромеев это подглядел. Они горазды на всякие выдумки. – Тогда ромеи, выходит, другие?