— Черт, это же пытка, ты понимаешь?.. Умоляю, скажи, что я должен сделать! Еще перед тем, как вода закипела, его левую ногу охватила боль, которая очень быстро стала невыносимой. Франк отбивался с удвоенной силой, порожденной страданием; стул, на котором он находился, как и удерживающие его путы, оказались не такими прочными, как предполагалось. Отчаянно подпрыгнув, он нарушил равновесие и упал на бок, все еще привязанный, опрокинув на пол обе полные кастрюли. Одна его рука выскользнула из узла и наощупь шарила, отыскивая, как освободить другую. Одним прыжком Люка оказался у камина и достал тяжелое полено, еще горящее. В то самое мгновение, когда он нокаутировал своего гостя, вода, вылившаяся из кастрюль, достигла удлинителя и, вызвав сноп искр и пепла, вырубила электрический счетчик. С сухим треском дом погрузился в темноту, которую рассеивало только несколько красных углей на полу. — Вот дерьмо… * * * У Люка было время изменить свою систему, изначально слишком ненадежную, и он максимально упростил ее. После второго пробуждения Франку Самою хватило секунды, чтобы сориентироваться и снова понять, где он находится. Как свет, который достигает нас только спустя некоторое время, отделясь от Солнца, реальность дошла до него с некоторым опозданием. Которое очень быстро компенсировалось. Вместе с полной ярости пощечиной все в его памяти снова стало на свои места. Он опустил глаза. На ногах опять обувь, электроплита исчезла. Челюсть ужасно болела. Самой провел языком во рту, там, куда перед этим получил удар, больше ощущая десны, чем зубы, и поранился об острую кромку сломанного клыка. Наполовину выбитый, остался у него во рту, Франк сплюнул его в сторону. В его поле зрения вошел Люка, наклонился к стенной розетке и включил новый аппарат. Когда-то Сультье читал историю о банде безбашенных цыган и об их изощренной жестокости в духе «Заводного апельсина», с которой те совершали нападения в загородной местности на уединенно стоящие дома. Следуя относительно простому порядку действий, они взламывали окна, будили спящую семью, собирали всех в одной комнате и сжигали лицо матери или кого-то из детей их же собственным утюгом. Извращенный и одновременно гениальный способ, позволяющий не носить с собой оружие, несмотря на то что приходить к людям с пустыми руками считается невежливым. С первых же прикосновений к коже достаточно быстро раскрывались код банковской карточки и местонахождение фамильных драгоценностей. Люка же нужна была только информация. По понятным причинам, увидев раскаленный докрасна утюг, поставленный на максимальный нагрев, пленник был сражен. — Ты серьезно? Черт, нет!.. Умоляю, скажи, что ты хочешь. — Не трудись, ты меня уже умолял. Заметив его ужас перед тем, что сейчас произойдет, Люка уточнил, будто давая поблажку: — Нет-нет, если хочешь, можешь кричать. — Могут услышать, тебе не нужно это делать! — К несчастью для тебя — как раз нужно. Я кое-что планировал, но ты вынуждаешь меня вернуться к более жесткому варианту. Сейчас я задам тебе несколько вопросов, но сперва хочу, чтобы ты осознал: ложь или недосказанность абсолютно невозможны. Ты понял все слова в этой фразе? Он подошел к нему и плотно приложил алюминиевую пластину, разогретую до 205 градусов, к левой стороне лица наркомана, закрывая щеку и лоб. При контакте в течение первой четверти первой секунды есть промежуток, когда мозг указывает: нужно убрать лицо; боль приходит только потом. Мольбы превратились в звериные завывания, лицо начало гореть, испуская резкий запах обугленного мяса. От утюга повалил черный дым, и, когда Люка попытался его убрать, он почувствовал сопротивление. Если б он приложил утюг к пластиковому лицу манекена, эффект был бы тот же самый. К металлической пластине пристала кожа со щеки, часть века висела, будто кусок желе. Нижняя губа завернулась, когда он прижал раскаленный металл, и теперь была расплавлена и приклеена к подбородку. Алюминий подошвы утюга был весь покрыт горелой кожей. Хотя Люка погладил в своей жизни не так много рубашек, он знал о существовании кнопки пара. Будто идеальная домохозяйка, Сультье включил ее. От маленького облачка белого пара гость издал хрип задушенного. Люка прогладил правое ухо, исторгнув из глотки жертвы нечеловеческий рев. — А теперь я задам первый вопрос. Помнишь Камиллу? — сказал он ему на ухо — левое. В этой необычной беседе Люка тщательно записывал каждый ответ. Брахим, наркодилер. Первые иголки, заменяющие порошковые дорожки. Постоянная нехватка денег и переход на героин за полцены; половина оплачивалась телесными услугами Камиллы. Затем Самой сказал о ее «переквалификации» при Бебе Кулибали, который всегда выискивал новых кандидаток. У него были адреса, номера телефонов, он знал о мерзких склонностях их владельцев. Франк Самой говорил не останавливаясь, иногда непонятными фразами; часть из них лились безо всякой логики, с ненужными уточнениями. Он не говорил, он выигрывал время. Огонь в камине начинал гаснуть. Люка прошел за спиной своего пленника, качнул и потащил металлический стул, задние ножки которого прочертили на плитках пола две неровные параллельные линии, к еще дымящемуся очагу. Франк Самой безудержно плакал, рыдал, будто убитый горем ребенок. Люка сел на диван напротив камина и положил на колени лакированную деревянную коробку, из которой вынул «Люгер P08» — пистолет, хранившийся в семье Сультье почти шестьдесят лет. Глаза пленника сильно пострадали, и тот видел все смутно, но все же различил отблеск ствола. — Не знаю, что ты хочешь сделать, но дай мне уйти: я ничего не скажу, я даже не знаю, кто ты такой, я с тобой не знаком. Просто дай мне уйти! — Меня зовут Люка Сультье, — объявил Люка, словно вынося приговор. — Нет! Черт, я не хочу знать твоего имени. Я в любом случае ничего не скажу, клянусь тебе… Держа пистолет в руке, Люка засунул в него обойму, потянул назад затвор и дослал в ствол патрон. Пока что ничего сложного, он тренировался. Отошел на три шага, прицелился, нажал на спусковой крючок и с оглушительным звуком выстрелил, заставив разлететься кирпичи. В комнате прозвучал смех приговоренного, который тот издал, пуская сопли и хлюпая носом. Полный отчаяния смех того, кто уже считает себя мертвым. Искаженные слова из обезображенного рта тем не менее были достаточно понятны, чтобы поразить Люка. — Болван… даже стрелять не умеешь… давай, я жду… давай… давай… Тон его голоса постепенно сделался умоляющим: — Давай… давай… пожалуйста, давай… Люка подошел на шаг и трижды выстрелил, всадив в грудь три пули. Самой качнулся назад и упал спиной в теплые угли, подняв серую тучу пепла. Ногой Люка толкнул стул в глубину камина, затем поднял свою жертву, крепко схватив ее обеими руками за воротник. Теперь тот восседал в центре в своем красивом белом свитере, испачканном пятнами крови. Люка вышел из дома и снова появился с пятилитровой канистрой бензина. * * * Несмотря на слишком большое количество ошибок, осуществить первую часть разработанного плана ему удалось. В будущем все следует делать проще. Убийство доставило ему удовольствие — но произошло оно в уединенном доме. Какая жестокая нехватка публики, какое отсутствие признания, если на этом и остановиться!.. Но Сультье, по сути дела, уже все продумал. Картины должны были стать диптихом. Одна часть посвящена тем, кто низвергнул его сестру в ад. Другая — полицейским, которые попытались заставить ее исчезнуть. Ему не хватало только театральности и возможности известить прессу. Это досье им не удастся стереть. От четырех выстрелов в голове у него еще звучало назойливое посвистывание, будто не переставая зудел комар. Раздев Франка Самоя, он снова развел огонь в камине. * * * Несколько часов спустя от его гостя мало что осталось. Люка осторожно завернул тело в плотное покрывало и загрузил его в багажник «Ауди». В следующей части его плана фигурировал заброшенный особняк, еще раньше замеченный им в Пре-Сен-Жерве. Весь путь Сультье проделал с открытым окном, не в силах отделаться от грязного ощущения запаха горелой кожи прямо на языке. 50 Главная проблема, связанная с Бебе Кулибали, состояла в его росте. По приметам, данным Франком Самоем, его было нетрудно опознать — настолько тот производил впечатление единственного взрослого в мире детей. Столкнуться с ним лицом к лицу Люка было немыслимо из-за риска быть буквально раздавленным в лепешку. Следовало увезти его в другое место, но при этом поточнее оценить его вес, чтобы правильно рассчитать дозировку. * * * Он позаботился о том, чтобы разделить свои покупки между двумя разными аптеками: в первой взять инвалидную коляску, во второй — эфир, хоть продажа этого средства и требовала рецепта врача. Старая Марго была известной и постоянной его потребительницей. Из-за постоянных заказов снотворного, антидепрессантов и всего, что поддерживает на плаву даму преклонных лет, она единственная могла бы обеспечить прибыль обеих аптек. Люка оставалось придумать предлог в виде собаки, которую мучают клещи, и мужчина в белом халате больше не задавал вопросов сыну, выложив на прилавок эфир в маленькой голубой бутылочке, в качестве бонуса улыбнувшись и пожелав доброго дня. * * * У себя в комнате, совершенно измотанный, он снова закрыл один из многочисленных медицинских учебников своего старшего брата. Гаэль Сультье тоже покинул семейные владения, уехав как можно раньше и как можно дальше. После смерти отца у него остались лишь молчание матери и ее несбыточные надежды на младшего сына. Вместо того чтобы окружить заботой тех, кто был ему самыми близкими людьми, он предпочел делать это для чужих — на другом континенте, с дипломом аптечного лаборанта в кармане. Уехать для Гаэля было жизненно важно, даже несмотря на то, что он яснее ясного сознавал: Люка может воспринять это как второй отказ от него, вторую потерю. Нехватку чувств и горе младший брат направил на Камиллу — и, безусловно, задушил бы ее ими, как подушкой. Затем и она тоже оставила его, унеся с собой то, что у него оставалось от чувств, оставив его почти опустошенным… Он положил экземпляр «Лекарства. Общий обзор» на другой учебник, именуемый «Аптечная фармацевтика, рецептуры и технологии». Теперь все дозировки были у него в голове. Люка сложил книги в принесенные с чердака пыльные коробки с вещами, которые брат оставил после отъезда. Вспомнил, что в свое время спросил себя, почему и его не положили туда вместе с остальными ненужными вещами… * * * Бебе Кулибали получил на мобильник текстовое сообщение, когда ужинал вместе с матерью, братьями и сестрами. Рагу из цыпленка, бамии[36] и риса с арахисовым соусом. Все по-сенегальски — в широких, как следует наполненных тарелках. новая девочка — хочешь попробовать? Мать обратила на него взгляд, а младший братишка, насмешник, издал «там-тадам». — Месье Бебе, никаких мобильников за столом. — Извини, мам. Эсэмэска пришла от Франка, наркомана, который сам по себе ничего не значил, но раньше поставлял ему интересных кандидаток — мелких наркошек для вечеринок в стиле порношика, чтобы принести их в жертву на алтаре порока. Люка надеялся, что предложение вызовет у Кулибали желание заявиться на генеральную репетицию одному. Бебе ответил, набирая слова прямо за столом: у меня — подвал 55–23 ч. Его было легко найти. Большинство подвалов в домах пригородных поселков пусты и открыты. Закрыть подвал на ключ — значит спровоцировать его обнос. На 55-м на единственном был висячий замок. Так как все знали, что им пользуется Кулибали, никто не рисковал даже приближаться: это означало бы напроситься на объявление войны.