Инь: Ага, дождь. По всему лицу дождь. Янь: Не вешай носа, даже если на другом конце повесили трубку. Инь: Экзамен сдала на 4, а знала на 5. Янь: Это горько, хотела пить шампанское, а налили текилы. Инь: Может, я преувеличиваю? Янь: Не иначе. Инь: Послезавтра ещё один. Чувствую, завалю. Чёрт, все мне говорят, что я пессимистка, я даже сама начинаю в это верить. Ты, как мужчина, можешь объяснить что это такое? Только не надо рассказывать мне историю про полупустой стакан. Лучше скажи как с этим бороться? Янь: Скоро приеду, налью до краёв! Инь: Я не люблю текилу, особенно, когда в ней замаринованы твои утренние губы. Перегар ударил Марине воспоминаниями, когда утром, лёжа рядом со спящим мужем, она была вынуждена перекладывать свою голову, чтобы её нос находился как можно дальше от выдоха, или, точнее сказать, выхлопа мужа. Она ненавидела запах перегара. Правда, сейчас в её жизни и такого не было. Янь: Ты на какой вопрос не ответила? Инь: Какая у тебя цель в жизни? Янь: Объясниться ей в любви. Инь: Сначала мне. * * * – Природа в городе была как уныние уродлива, все всё время ждали суицида солнца, оно никак не вешалось, никто не знал, чем это исправить. У человечества на это не хватало чувства юмора и чувства собственного достоинства. Все лучшие достоинства вложены в собственность. Но тут появилась она и вытолкнула из себя красоту наружу, через все формы своего сосуда, из которого каждый хотел отхлебнуть. Она молчала, тем самым привлекая к себе ещё больше внимания, мужчины, те приходили и уходили со словами, женщины завистливо фыркали, красивые слова лежали кучами у её ног и гнили, молчание было бессмертно, – вещал заговорщицки мужской голос за кадром. Пока главные герои застыли в тревожном ожидании. Максим сидя на кровати, надевал носки. «Если начать анализировать женские поступки, всякая логика, какой бы она ни была железной, тут же подвергается коррозии капризов», – хотел поспорить его мозг. Тем временем голос всё продолжал: – Она жила между бывшим мужем и настоящим, один звал вернуться, другой не отпускал. Чем дольше это продолжалось, тем отчётливее она понимала, что не любит ни того, ни другого. Она стояла, как регулировщик посреди перекрёстка со сломанным светофором, и пыталась урегулировать движение своей души. Когда подключились остальные герои, Максим тщетно пытался найти второй носок. – Неужели есть что-то сильнее надежды? – Есть: ожидание. Я способна ждать, даже когда нет никаких надежд. – А интеллект тебе не будет мешать? – Нет. Интеллект имеет только один недостаток: чем умнее становишься, тем сложнее получать удовольствие. – Что ты ищешь? – недовольно зашевелилась в постели жена. Марина внимательно следила за фильмом. – Ты не видела поцелуй? – Какой поцелуй? – Ну какой-какой? Как обычно, глубокий, жадный. – Может, лучше кофе сваришь, хватит ерундой заниматься. – Я на кухне тоже смотрел. – У-у-у-у-у-у-у-у, – застонала она. – Вот ты зануда. Мне кажется, ты отлично обходишься без них. – Ты так красиво лежала. – Хватит льстить, я уже про носок, который ты потерял, – смотрела она на его голую ступню. – Включи голову! Не будь такой дурой! – Ты не боишься, что тогда я перестану любить тебя? – Это лишнее. – Ты давно уже ни черта не видишь, кроме своей прекрасной работы. – Что я не вижу? – Меня не видишь, – выключила звук телевизора жена, так как пошла реклама. – Ты про новые штаны? Я их ещё вчера увидел прекрасный цветок, он расцвёл в вазе джинсов, просто промолчал. Тебе, кстати, идёт, – подошёл я к любимой и, положив свою ладонь чуть ниже бедра, подхватил словно стройную ножку бокала рукой и начал медленно поднимать: – Я хочу выпить за неувядающую красоту, океаны ласки твоей до дна, – нагнулся и поцеловал её в колено, – пью тебя звёздами, небом и космосом, в угоду твоему тщеславию, влюблённости, запоночки расстегиваю и разбрасываю, – вырвалась из меня рифма. – Это чьи стихи? – Это не стихи, это я. – Когда я видела знак вопроса, я думала, ты работаешь, а ты стихи, оказывается, пишешь. – Не пойму, при чём здесь знак вопроса, – заглянул я под диван. – Видел бы ты себя в профиль, когда сидишь за компьютером. – Ну так ты ответь, я, может, и выпрямлюсь, – разогнулось моё тело, а глаза пошли шарить на следующий уровень. – Иногда мне кажется, что твой взгляд хуже скотча, липнет ко всем, кроме меня, собирает букеты на чужих полянах, отклеить его нет никаких сил. – Разве? – наконец нашёл я беглеца на книжной полке. – Я даже зависть читаю по твоим бегущим глазам. – Да, да, да. Какому счастливчику гулять в этом саду? – опустил я её ногу. – Почему люди остывают так быстро к тому, что рядом, к тому, кто предан. А тебе тем временем нужна постоянно твёрдость мужской силы, а не бессилие законопослушного гражданина. Я знаю. – Хватит паясничать. Не надо строить из себя женатого человека дома, чтобы потом разрушать его за пределами. Надо быть честнее. И почему законопослушного? – Потому что кроме дурацких гражданских законов ты ни черта не слышишь, – начал нервничать я, – видишь, ты меня не слышишь, – переключала программы бездумно она. – Ты сегодня ни разу меня ещё не поцеловал, не говоря уже об изнасиловании. Ты не любишь меня. – Я знаю. – Я без внимания так продрогла, – приняла она мой ответ за шутку. – Остыл, лоботряс? Или для романтизма завёл другую? – Марина бросила пульт не глядя. Было заметно, что женское тело расстроено, душа, чёрт знает где. – Что за чушь? Возьми себя в руки, Марина. – Раньше это было твоей миссией, – встала с кровати и включила беговую дорожку, будто хотела убежать от меня, но не так, что бы очень далеко. – Девушка на беговой дорожке в спортклубе выглядит символично: вроде бы убегает, но так, чтобы всегда можно было подойти и познакомиться, – озвучил я ей другую версию. Мне хотелось язвить. Марина не ответила, только прибавила скорость асфальту на своём стадионе. Она вспомнила мне смс-ку, которую нашла в моём в телефоне, с чего, в общем, и начался весь сыр-бор, текст которой въелся в её память, и она его незатейливо напевала, пока бежала: – Я съем на завтрак твой взгляд, на обед твой запах, после ужина из прикосновений пропаду в твоём Бермудском треугольнике, ненасытный, бесчувственный, внутривенный. Голова моя покачала себя и вышла на кухню, остудить нервы чашкой кофе. Хотя был глубоко уверен, лучший завтрак – это ещё поваляться в постели. * * * Кухня – мой дом родной, спальня – моя заграница. В моих словах так мало меня, возможно, поэтому ты ищешь меня в других… Пусть даже книгах, фильмах, в другом молчании. Иногда тебе это удаётся, ты проводишь там время, час, два, пока я не уйду. Ты всё чаще задумываешься, возможно, не поменять ли мне женщину, вот с этой я зажил бы. Ни подозрения на скуку, но пообщавшись немного, ты понимаешь: чёрт, опять то же самое, потом новые поиски, новые люди, старые люди. В старых общих знакомых меня особенно много, я арендую там добрую часть памяти и злопамятства. Я живу там практически даром, я там живу с тобой: хорошо живу, аморально, ужасно, сплю, работаю, даже занимаюсь любовью.